Mon coeur

Его глаза особенные, похожие на морскую пену. Когда стоишь холодным октябрьским утром на краю утеса и смотришь вдаль, то замечаешь особые цвета. Небо серое, затянутое тучами, как будто вот-вот будет гроза. А океан спокойный, сине-зеленый в это время, с оттенками нежно-голубого и белого. Такие цвета не смешал бы ни один художник мира – совершенство подвластно только природе. И где-то в глубине этого океана, там, на краю горизонта, зарождается волна. У нее нет ни одного шанса дойти до серых скал и камней, которые здесь заменили песчаный берег, но она уверенно поднимается, становиться все больше. А понимая, что ей так и суждено остаться посреди этих глубоких вод в одиночестве, слушая лишь плач пролетающих над океаном чаек, она разбивается о воду, превращаясь в морскую пену. В этот момент смешиваются все цвета: серость неба и берега, синяя глубина вод и тот белый отблеск пены, что сияет в первых и единственных лучах солнца, которым суждено пробиться сквозь нависшие тучи. В этой смеси есть и красота, и боль, и безграничная тайна жизни. Именно так Гарри видит глаза своего любимого. Они всегда смотрят куда-то вдаль, как будто сквозь предметы. Луи не важны очертания, цвета и формы: за обычными вещами он видит что-то большее, что-то особенное во всем. Оглядывая свою гостиную, в которой давно бы не помешало сделать ремонт, он не замечает недостатков. Царапины на паркете, которые Гарри пытается закрыть старым потертым ковром, купленным на барахолке за несколько фунтов, для него служат напоминанием о тех прекрасных днях, когда они сами декорировали эту комнату, так и не удосужившись поднять тяжелые комоды и шкафы. Те перемещались по полу с ужасным скрипом, который доводил их до безумия и который они пытались перекричать, рассказывая забавные истории детства и подпевая песням Битлз, громыхающим так, что слышало несколько этажей. Его взгляд задерживается на старом маленьком диване, накрытом клетчатыми пледом и заваленном десятками подушек, чтобы как-то спрятать ненавистный Гарри желтый цвет. На тумбочке возле двери, погребенной под ключами и записками, из-за которых там невозможно что-либо быстро отыскать. На журнальном столике возле его ног, где всегда стоит чашка жасминового чая для него и черный кофе без сахара для Гарри в любое время дня и ночи. На коллекции пластинок, которую давно пора бы выкинуть, но в ней столько воспоминаний с безоблачного детства, что та стала почти реликвией в этом доме. Как и каждый предмет, ведь он несет для Луи магическую, почти сакральную ценность воспоминаний, пусть и никто не понимает. Луи может часами сидеть на диване, вдыхая приятный запах жасмина и разглядывая давно знакомые предметы, вспоминая все истории, все моменты, которые с ними связаны. А Гарри уже давно научился не принимать это за странность. Когда они только поселились вместе, он очень переживал, что Луи подолгу сидит молча и смотрит в одну точку, как будто бы переживает внутреннюю войну. Он расспрашивал, что случилось, и нарушал то личное пространство, в котором так нуждался его любимый. Гарри бесстыдно вторгался в царство тишины, которое ему не принадлежало, и пытался подстроить правила под себя. Ведь в шумной жизни обычного офисного работника в Лондоне тишина является чем-то неизведанным, запредельным и пугающим. Как предвестник беды, которого все пытаются избегать, заполняя неловкие, как им кажется, паузы пустыми разговорами. Но в мире Луи все иначе. У него есть свой ритуал. В этой скромной квартирке на окраине города, в собственной потрепанной гостиной он спасается от шумного, чужого ему мира. В молчании к нему приходит спокойствие и мысли, несущиеся быстрым потоком и открывающие сознание для нового, неизведанного. В квартире почти никогда не работает отопление, но это не мешает Луи ходить босиком, в серых спортивных штанах и в футболке Ramones, которую он когда-то давно забрал у Гарри. Он не мерзнет, сидя на колючем красно-зеленом пледе, ведь в спокойствии к нему приходит внутреннее тепло. Поджав ноги под себя и сидя в странной, немного неудобной позе йога, он закрывает глаза и переносится далеко в прошлое. Вспоминает все свои неудачи и победы, влюбленности и разочарования, счастье и горе. Каждое воспоминание всплывает перед его глазами, загорается красками, как будто он смотрит лучшую в мире экранизацию своей жизни. И он думает обо всем. О том, как в детстве мог вовремя слезть с велосипеда и не разбить в кровь коленки при падении. Как мог не промолчать тогда на уроке литературы в классе и не получить двойку. О том, как мог не делать ту татуировку птицы на руке со своим бывшим парнем, чтобы сейчас не объяснять каждому, что же это значит. Ведь он и сам не знает. Каждое решение в его жизни было принято интуитивно, доверяя лишь чувствам и внутреннему голосу. Он слушает свое сердце, когда то говорит ему двигаться дальше, ведь его ждут еще миллионы хороших и плохих моментов. Оно говорит ему ни о чем не жалеть, ведь рано или поздно даже худшие минуты нашей жизни превратятся в опыт и в воспоминания, о которых мы не пожалеем даже на склоне лет. И Луи снова открывает для себя в голове пока еще маленький альбом моментов жизни, пытаясь научиться на собственных ошибках и еще раз насладиться маленькими победами. Особенной той, которую он нежно называет каждое утро Хазз. Луи редко говорит ему что-либо, хоть в отношениях они уже и несколько лет. Сначала Гарри не понимал, злился, пытался разрушить защитные стены замка, который Луи построил внутри своей души. Но скоро понял, что именно те высокие каменные стены он и любит. Что именно из-за них его сердце бьется чаще, заставляя его каждый день прилагать все больше усилий, чтобы рассмотреть на них каждый камень, каждую царапину на нем и каждый бугорок. Ведь это то, что делает Луи таким, каким он есть. И, возможно, если досконально изучить это, то можно его понять. Понять его молчание, понять его взгляд, понять его душу. Поэтому Гарри учится. Он каждый день вступает во внутреннюю войну без слов со всем миром, который ставит его в рамки, и с самим собой, ведь пока еще не обрел того особенного дара понимания собственной души. Поэтому он и не выносит молчание. Оно заставляет его смотреть внутрь себя, в те темные уголки, которые его пугают. Заглядывать в коробки, куда он откладывал худшие проблемы «на потом», но так и не начал с ними разбираться. Оно заставляет его пересматривать те черты характера, которых он стыдиться, и жизненные решения, о которых жалеет. И Гарри заполняет это молчание всем, чем может: пустыми разговорами ни о чем, громкой музыкой и примитивными телешоу. И лишь иногда позволяет себе эту слабость с Луи, ведь отказать ему он не может. Гарри понадобилось несколько месяцев, чтобы привыкнуть к Луи, но не хватит и десятков лет, чтобы полностью осмыслить те просторы души своего любимого, которые скрываются за прочными стенами. Но он уверенно учиться понимать его особое молчание. То, которое говорит больше, чем любые слова. То молчание, которое горячее пламени и холоднее льда. То молчание, которое интимнее, чем секс, и значит больше, чем любые «люблю», произнесенные когда-либо. То молчание, когда душа начинает говорить с душой. Тогда Луи смотрит ему в глаза, не отрывая взгляд. И смотрит сквозь него, как будто пробирается через все стены и все муры, которые Гарри когда-либо для себя сооружал. Луи не замечает внешнего, не смотрит на притворство и маски, которые приходиться надевать каждый день, а обращает внимание лишь на душу, которая спрятана внутри. На того маленького мальчика, которому все еще страшно жить в этом большом и ужасном мире, которому страшно верить и страшно любить, страшно открыться перед незнакомым человеком. И Луи чувствует, как Гарри дрожит от этого взгляда, как по его телу пробегают мурашки, как начинает подрагивать нижняя губа и как потеют руки. Тело само выдает его, пусть Гарри и об этом не подозревает. Он лишь чувствует, как странное чувство пронизывает его насквозь, как будто кинжал, который воткнули вдоль позвоночника. Оно острое, пугающее, но в некоторой мере захватывающее и приятное. В какой-то момент от одного только взгляда у Гарри перехватывает дыхание от чувства, как будто его только ударили в солнечное сплетение. Он приоткрывает рот, будто бы в ожидании поцелуя, но дальше его не последует. Луи нежно касается ладонью его щеки. Немного огрубевшая кожа рук так контрастирует с нежной кожей лица, пусть сейчас и покрытой двухдневной щетиной. От этого контраста поднимается давление и учащается пульс, ведь сердце, как сумасшедшее, пытается вырваться из груди навстречу любимым рукам. Гарри всего на секунду закрывает глаза, чтобы острее ощутить то тепло, которое исходит от Луи, чтобы сконцентрироваться лишь на приятном покалывании кожи от перевозбуждения чувств там, где кончики пальцев его любимого. И Гарри тонет в этой темноте. Он отключает все свои чувства, прислушиваясь лишь к сердцебиению, которое кажется таким громким, и тактильным ощущением, которые сейчас ощущаются особенно остро. Луи проводит пальцами по его губам, как будто целует подушечками пальцев. И Гарри, сам того не желая, узнает родной запах ландышей любимых рук. Он вспоминает, что губы Луи на вкус как черника, и еще сильнее желает к ним прикоснуться, чтобы хоть как-то передать тот заряд чувств, который сейчас проноситься по его телу, будто там тысяча вольт. В этом невинном прикосновении, в этом искреннем желании любви больше, чем во всех словах, сказанных друг другу людьми всех эпох и всех народов. В запредельной нежности проявляется больше заботы, чем во всех широких жестах и впечатляющих поступках. И Гарри тонет в океане своих ощущений, не в силах противостоять этим волнам. Когда Луи нежно касается его кожи подушечками пальцев, Гарри загорается внутри, как миллионы фейерверков в один миг, и так же быстро, взрываясь, сгорает, не в силах вынести этого. Поэтому, открывая глаза, Гарри пронизывает насквозь все тот же искренний взгляд глаз цвета морской пены. Он чувствует, что в тихих прикосновениях в полном молчании интимности больше, чем в восторженных криках в порыве страсти. И эта тишина его не пугает. Он упивается ею, наслаждается, лишь изредка нарушая ее своими прикосновениями к острым скулам и тонким губам человека, который сейчас заменяет ему весь мир. Гарри не решается даже на скромный поцелуй, ведь тот нарушит целостность этой картины, где душа говорит с душой. Не отрывая взгляд, они обмениваются переживаниями и страхами, болью и радостью друг с другом, при этом не произнося ни слова. Гарри чувствует, как их сердца бьются в унисон с бешеной скоростью, и в этом абсурде, который любому здравомыслящему человеку покажется странным, чувствует себя спокойно. Он принимает себя, принимает Луи и весь мир такими, какими есть, и открывает для себя двери в нирвану. Луи наклоняется ближе, прикасаясь лбом ко лбу Гарри так, что их губы теперь всего в миллиметре друг от друга. Его дыхание неровное, оно срывается, а губы дрожат, как будто он сейчас на лютом морозе. – Гарри, – тихо произносит он, тем самым нарушая маленький рай тишины. И тогда сердце парня пропускает удар. Кажется, будто бы на губах любимого человека даже собственное имя звучит иначе. Когда тебя любят, то произносят его особенно. Это выдает тембр голоса и то, как он срывается на гласных. Выдает особый тон, с которым любимый говорит лишь твое имя, как будто бы он был создан именно для этого. Оно звучит так, будто бы его называют целую вечность, растягивая этот момент на века и столетия, чтобы вложить в него всю нежность, которая спрятана в глубине сердца. И тогда имя заменяет те банальные «люблю», ведь в такие моменты оно значит гораздо, гораздо больше. И поэтому Гарри знает, что любим. Что любят каждую клетку его тела, каждый его недостаток, каждое его поражение в борьбе с жизнью. Любят его нелепые шутки и непонимание жизни, присущее всем молодым людям. Любят его навязчивость, странные привычки и слишком крепкие, иногда неуместные объятия. Любят его в независимости от времени и места. И любят всем сердцем, отдавая каждую часть души и тела. Гарри лишь надеется, что своей любовью возвращает хоть десятую часть этого в ответ. Его губы нежно, почти невесомо касаются губ Луи, соприкасаясь лишь на миг, чтобы завершить свой странный, особенный ритуал единения, когда в молчании две души сливаются в одну. И Луи отвечает со всей нежностью, которая в нем только есть. Он создает себе новое воспоминание, чтобы думать о нем за следующей чашкой жасминового чая, когда взгляд случайно упадет на клетчатый плед. А Гарри живет этим моментом. Ему редко выпадает понять, о чем молчит Луи, но когда удается, он упивается этим чувством, тонет в нем и отдается ему без остатка. Гарри смотрит в эти глаза цвета морской пены и понимает, что бросается в глубину океана с самой вершины обрыва, не думая о последствиях. В забвении холодного утра, в тишине, которая нарушается лишь одинокими чайками над океаном, в сером небе в холодных водах любимых глаз Гарри находит блаженное понимание жизни, которое в его случае состоит всего из трех букв особенного имени. Луи. И больше ему ничего не нужно.