Пустота

Пустота. Бесконечный, черный, источающий тьму коллапсар, где-то в самой глубине тьмы нашей необъятной Вселенной. Такой всепоглощающий, всасывающий в себя все живое (и не живое), словно демон, питающийся чистыми душами, и который никак не в состоянии насытиться. Все больше и больше. Люди, по глупости своей, называют это Черной Дырой. Пустота. Болезненная, кровоточащая, зияющая дыра где-то на уровне в груди, между самых ребер, в апокрифическом, мнимом абстрактном сияющем белом силуэте, который люди, по глупости своей, называют душой. Пустота. Доводящий до дрожи, сумасшедших припадков, дьявольских головных болей и полного, полного онемения сознания; доводящий до одурения, связанных рук, состояния овоща и стеклянных глаз, словно у марионетки, которая так податливо дергается, когда кукловод тянет за ниточки - до безумия полный вакуум в собственной голове. В сознании. И краски всего мира в один миг словно стекают как опрокинувшаяся палитра художника. Люди, по глупости своей, называют это безумием. И все, что ты видишь, после того, как мрачный, суровый жнец является тебе на предсмертном одре - это тьма. Пустота и ничего больше. Она предстает перед нами в разных ипостасях. Принимает разный лик, образ, примеряет сотни, тысячи, разных масок и ролей. Но все обязательно знают, кто Она такая. И непременно Её боятся.

* * *

— Что ты чувствуешь, Блэк? — и его голос такой громкий, что он со звоном ударяется о стенки черепной коробки, воспринимаясь слуховым рецептором, словно через препятствие в виде пуленепробиваемого стекла, вроде тех, что в тюрьмах, когда ты приходишь на свидание к преступнику. — Ничего, — а собственный шепот настолько тихий, что, кажется, растворяется в шуме, создаваемом лишь дыханием и сердцебиением будто огромной человеческой толпы, стоящей в полной тишине, но они здесь лишь вдвоем... и от этого поневоле до дрожи в ногах дьявольски страшно. — Тогда чего ты боишься? — низкий баритон с очередным звоном ударяет по воспаленному сознанию, словно в очередной раз выжигая его вопросы где-то на подкорке пульсирующего от боли и перенагрузки мозга. Она молчит. Две. Пять. Десять секунд. Он смотрит с любопытством, шутливостью и заботой одновременно. Она думает: слишком много эмоций для одного человека. Она не боится Войны - широкоплечего воина, верхом на алом коне, с огромным копьем в руках и всего обвешенного златыми доспехами, несущего за собой огонь, дым и пепел; не боится Голода - дряхлого старичка с трясущимися руками, жадно высасывающего из тебя, земного грешника, душу; не боится Чумы - «Доктора Клюва Рима» и вируса восставших мертвецов; она не боится Смерти - худой, высохшей старухи в черном балахоне и с косой наперевес. Она перестала бояться монстров, которыми пугают взрослых уже очень давно. — Много чего, — вполголоса, словно напевает колыбельную гипотетическому младенцу. Она боится Её. Всепоглощающую Тьму. Пустоту.