***
Первое, что Бастиан осознал: кони гораздо больше, чем кажутся, если сидеть верхом. И кажутся выше, чем на самом деле, когда ты цепляешься за уздечку и невольно желаешь обхватить бока ногами покрепче, а бедра ноют, а это существо, под тобой… движется. Никогда раньше его транспорт не дышал, не тряс головой и не пытался периодически пуститься быстрее, чем хочется пассажиру. Ему, конечно, понадобилась помощь, чтобы хотя бы вскарабкаться на него. Бастиан даже убедил себя, что в этом нет ничего постыдного. Аталанта вот и вовсе припадала к шее своего коня, опасаясь упасть, и нервно смеялась, когда Хвост Лисицы легко наклонялся к ней со своей лошади и что-то говорил. Иногда он пытался выправить ей спину и плечи, действуя так непринужденно, как никто на Титаниде не мог позволить себе в первый день знакомства. Они ехали впереди — вместе с неустанной наблюдательницей, старшей сестрой Колен — и Бастиан отчаянно завидовал своей послушнице. Она могла казаться нелепой, охать и даже жаловаться. Что предпримет сестра Колен, если «умный мальчик» сделает то, что часто делают даже самые внимательные: ошибется? Проговорится о чем-то, что Аталанта не должна знать? Стоило запретить ей общаться с кри еще на барже, сейчас это будет уже не похоже на заботу. Будто Бастиану просто не хочется, чтобы она была рада. А она радовалась новому опыту искренне — это слышалось в уверенном, хотя и тихом, ведь она оставалась титанидкой, смехе, — напоминая, что Бастиан взял с собой ребенка в одно из самых потенциально опасных путешествий. Гермес ругался сквозь зубы, что наталкивало на мысль, что, подтрунивая над исповедником, он и сам храбрился не меньше. Оставшийся без привычного оружия, он взял из своего арсенала обычный меч, напоминающий гладиаторский. «Из-за этих лиловых парней мне придется снова махать зубочисткой!» — посетовал он, зачехляя эвисцератор перед отъездом. Кассандра держалась в седле изящнее всех титанидцев, но едва ли увереннее. Стали особенно заметны ее гибкость и умение сохранять равновесие. Танцы и гимнастика были обязательными дисциплинами в Высшей школе искусств, но чтобы быстро привыкнуть к верховой езде, требовалось держать себя в форме. Любопытно, что хронист Валенов находила для этого время. Впрочем, нет, не это было любопытным. Если раньше Бастиану казалось, что Крепость полна звуков и запахов, то теперь он и вовсе был оглушен и растерян — свистом, шорохами, стрекотом. Что-то едко щекотало внутреннюю стенку глотки, когда он втягивал воздух ртом, переводя дух, что-то отдавало горечью или казалось сладким. Он пытался сдувать с лица мошек, не решаясь сильно размахивать руками. Какое-то насекомое уже попыталось ужалить его ладонь сквозь перчатку, когда он хотел согнать его с плеча, но ткань оказалась слишком плотной, и проверить на практике, распухают ли руки от укусов, Бастиану не пришлось. На станции Сестер Битвы всем им ввели вакцину, защищавшую от самых распространенных болезней на Кри, так что он не боялся слечь с лихорадкой. Но перспектива покрыться воспаленными пятнами и чесаться всю дорогу оставалась неприятной. В «походной» шкатулке Делери лежал лосьон, которым следовало обработать перед поездкой тело и одежду, но он пах так резко, что Бастиан не решился им воспользоваться. Гермес благоухал до тошноты сильно, зато к нему мошкара не подлетала… Условность зримого масштаба стала еще отчетливей, когда лошади ступили в лес. Деревья оказались редкими, ветвились над головами, обступая путников чуть сучковатыми ровными стволами. Дорога была по-своему «обкатанной», Хвост Лисицы сказал, что племя всегда шло на обмен этим путем. Тропа и вправду была заметной, однако не казалась Бастиану легкой. Каждый раз, когда конь ступал в небольшую рытвину или, напротив, на один из гладких плоских камней, исповедника настигало ощущение, что он вот-вот вылетит из седла. Здесь не утихал птичий свист. Одну из трелей Хвост Лисицы прокомментировал, едва она прозвучала: «Наши наблюдатели знают, что мы идем». Бастиан заозирался, но не заметил ни одного кри. «Вы не увидите их, если они не захотят», — неутешительно пояснила сестра Тифия. На вопрос, почему бы не начать разговор с тана-тари немедленно, Хвост Лисицы только покачал головой. Бастиан мог не надеяться вступить в диалог ни с кем, кроме вождя. Его не знали здесь, он пришел на Крыло с группой вооруженных воинов, и кри не пытались гадать, что у него на уме. Пусть придет в их лагерь, если захочет. Разумеется, из-за неопытных всадников процессия двигалась медленно. Бастиан готов был идти пешком, но никому словно не приходила в голову такая идея. Еще двух коней ополченцы вели привязанными к своим, как объяснила Татьяна, в подарок Белой Кунице. Среди других даров были стальные болты для арбалетов, ювелирные украшения из металлических сплавов для жен вождя и священные аквилы, которыми — как сказала Татьяна — аборигены охотно украшают шатры. Этот символ был им знаком и понятен: еще до прихода йанов двуглавый орел был для них одним из обликов Старика. Кри верили, что священная птица существовала на самом деле. Все, что Бастиан мог делать, это держать спину ровно и поменьше смотреть под ноги. О привале попросил Гермес, и именно потому, что видел, как страдает его наниматель. Сам он, конечно, не получал удовольствия от варварского способа передвижения, но и не так уж страдал. Бастиан не стал его благодарить даже взглядом. Если так Гермес пытался заслужить отчасти прощение за глупую выходку на барже, то манипуляция была слишком очевидной… будто исповедника можно подкупить отдыхом. Можно. Бастиан привалился к дереву, не заботясь о том, сколько насекомых могло копошиться под корой, и перевел дух. Потом сполз вниз, ленясь перебирать ногами, чтобы не выдрать всю траву из земли, и сел на выступающие из сухой почвы корни. Когда мир перестал качаться, он стал притягательней. Взгляд выхватывал из ослепительно многообразной зелени листья и колоски самой разной формы. Бастиан рассеянно стянул перчатку и провел ладонью над травой, чтобы та едва щекотала кожу. Целовать землю он вряд ли стал бы — видя, как она шевелится тонколапыми жуками с длинными спинками и тонкими червями. Он устал восхищаться, и все то, что он видел и слышал впервые, затуманивалось перед грядущей необходимостью говорить с вождем кри. — Так мы будем долго добираться до тана-тари, да? — спросил он у Татьяны, стараясь сделать улыбку более задорной, чем виноватой. — Дорога станет тяжелее, — предупредила она. Вместо мантии все сестры надели темно-красные брюки и кожаные нагрудники, укрепленные бронированными пластинами. В этой одежде они могли легко держаться в седле или карабкаться по камням пешком, как Хвост Лисицы. Все трое уже бывали на Крыле раньше. Татьяна взяла с собой свой рюкзак и посох, зато Тифия и Колен были вооружены серьезнее, чем ожидаешь от Сестер Диалогус. Почему кардинал Нейшер поручил именно этому Ордо «сражаться на Крыле»? Почему не повелел разместить гарнизон Сестер Битвы?.. Неужели, даже им невозможно доверить тайны этой планеты? — Я надеялся, что через два дня мы будем у святых камней, — Хвост Лисицы погладил коня по шее. В отличие от остальных, он ехал без седла и уздечки, да и его конь вел себя иначе, чем другие. Подошло бы слово «увереннее». Ему будто не требовалось указывать направление, ну, или он понимал своего наездника без слов. — Но это займет больше времени. Придется сегодня заночевать пораньше, я знаю хорошую пещеру не очень далеко отсюда. Если пройдем мимо, будем спать под открытым небом. Бастиан невольно огляделся. Хвосту Лисицы вернули оружие и какую-то плотную цветную накидку, которую он пока перекинул через коня. Он ехал с ними как равный, а не как пленник. Татьяна сказала: чтобы кри не сомневались, что делегация — мирная. Отобрать у воина кри оружие — это оскорбить его. Сдаваясь, Хвост Лисицы сам вручил нож и арбалет ополченцам, сейчас же оба были снова при нем. Кри должны презирать людей из Империума, не умеющих сидеть на лошади и легко ориентироваться в лесу. В глазах Хвоста Лисицы это Бастиан был похож на ребенка… да и дети кри, говорят, сызмальства учатся верховой езде. Так что он хуже ребенка. — Замри! — услышал он и поднял удивленный взгляд. Кри держался за нож. Сестра Татьяна одним движением перехватила посох, но Хвост Лисицы покачал головой. — И ты, пожалуйста. Сейчас на них смотрели все. Бастиан попытался встать, не понимая, что происходит, неудачно поставил ногу и потерял равновесие. Сапог просто скользнул по земле, Бастиан вцепился в корни, чтобы не упасть на спину, и не успел даже заметить, как в сантиметре от пальца в землю вонзился нож. Кри вскинул руки, когда шипастый посох сестры Колен оказался у его горла. Люди Делери тоже похватались за мечи, и кровь наверняка бы пролилась, если бы Аталанта не закричала: — Постойте! Хвоста Лисицы загораживал Гермес, уже стоявший на траектории полета ножа — если бы нож летел в исповедника. Бастиан выдохнул, сжимая пальцы в кулак. «Перчатки испачкались», — рассеянно подумал он. — Да постойте все! — Аталанта подскочила к дереву, путаясь в рясе, и выдернула нож так сильно, что полетели комья земли. А затем, брезгливо поморщившись, двумя пальцами подняла что-то длинное и поблескивающее. — Хишерта, — сказал Хвост Лисицы. — От ее яда умирают в считанные минуты. — Опустите оружие, — Бастиан передернул плечами. Темно-коричневая кожа змеи сливалась с корой, не странно, что он не заметил ее. А вот кри — увидел. — Благодарю тебя, Хвост Лисицы. — В лесу будь осторожным и внимательным, Слышащий. Она пришла, потому что ты потревожил ее дом. Если бы ты не шевелился, хишерта бы вернулась под корни, — пояснил он с искренним сожалением, как будто сочувствовал убитой им твари. «Я пережил повреждение поля Геллера, а меня чуть не погубила змея!» — Бастиан поднялся и отступил от дерева. Аталанта подняла тело змеи повыше, присматриваясь к узору. Чешуйки складывались в орнамент с редкими крупными зеленоватыми пятнами. — Красиво, — услышал ее негромкий вздох Бастиан. — Я могу сделать браслет из ее кожи. Хочешь? — бесхитростно спросил Хвост Лисицы, забирая тело змеи и нож. — Мы украшаем ею сапоги и гребни. — Спрашиваешь! Хашерта, ты сказал? Она всегда живет под деревьями? — Хишерта, — поправил Хвост Лисицы. — Дочь корней, так ее имя переводится с нашего языка. Она выбирает именно такие места — не слишком влажные и не слишком сухие, с мягкой землей и выступающими корнями. Бастиан поджал губы, прислушиваясь к разговору. — А твое имя как-то переводится на ваш язык? — Да. Все в племени зовут меня Апаши. Но я скоро получу новое имя. Меня будут звать Хотора, Воинственный Охотник, или Уаникия, Победитель… — он задумался, вспоминая слово. — Медведей… — Почему? — Когда кри становится взрослым, он слышит новое имя во время священного бдения. Настоящее имя, — добавил он так мечтательно, что Бастиан невольно вспомнил, сколько их провожатому лет. Их ведет несовершеннолетний даже по меркам кри паренек, в некотором смысле предающий собственный народ, общаясь слишком близко с Имперской миссией. — Священного бдения? — голоса отдалялись. — Когда Слышащий скажет, что я готов, я буду поститься семнадцать дней и нанесу священные знаки на тело, а затем уйду к святым камням и проведу там в молитве три ночи… — Хвост Лисицы, — негромко, но властно перебила его сестра Колен. — …и потом меня будут звать иначе, — закончил он покладисто. — Меня тоже будут звать иначе, — уже едва слышно произнесла Аталанта, однако Бастиан распознал знакомую тоску и злость в ее голосе. — Но еще нескоро. — У Марела просто нет шансов, — вдруг Гермес отряхнул со спины Бастиана приставшие кусочки коры, и тот покачнулся. — Смотрите, а то малая убежит в леса с лиловокожим. Бастиан оглянулся через плечо. Гермес был прав, эта совместная поездка могла закончиться плохо для Аталанты. Если он, как и обещал, хочет позаботиться о ней, то должен запретить ей вот так, запросто, болтать с кри. Пусть они путешествуют вместе, пусть парень — залог того, что Белая Куница и вправду выслушает требования Имперской миссии, это не значит, что он может заигрывать с послушницей, даже так по-простецки. Как и не значит, что она может отвечать ему тем же.***
Едва ли Аталанта могла затаить на него большую обиду. Он хотел объяснить, что запрещает ей ехать рядом с кри ради ее же блага, но успел только начать. Перебив его резким «да, монсеньор», она поклонилась, нагло развернулась и ушла к своей лошади. К счастью, разговор происходил почти без свидетелей, их слышали только Татьяна, Гермес и Кассандра, а последних двоих нелегко было удивить хамством юной послушницы. Аталанту нужно было окоротить, но делать это посреди леса и на глазах ополченцев было неудачной идеей. К тому же, она выполнила его приказ. Теперь Хвост Лисицы поглядывал на него с удивленным непониманием, будто всем своим видом спрашивал: «Разве я нарушил ваши запреты?» Этот наивный вид пробуждал в груди Бастиана неконтролируемо растущую ярость. Хотя, возможно, не кри был тому виной, а вновь разболевшиеся ноги, трудная дорога в гору и иногда бьющие по лицу ветки. Деревья росли все чаще, камней попадалось все больше. Здесь смог бы быстро проехать только истинный кри, даже ополченцы чувствовали себя не слишком уверенно. В какой-то момент всем пришлось спешиться и везти коней под уздцы. Бастиан без сожалений отдал своего Гермесу и обрадовался, что притороченный к седлу посох все-таки не оказался лишним грузом. Кри завел их в пещеру, где, по его словам, можно было переночевать. Холодный и темный провал не казался Бастиану даже отчасти уютным, и пока он следил за тем, как ополченцы разжигают костры у входа и внутри и раскладывают спальники, он находил все больше подтверждений своим мыслям. Невольно чудился запах сырого мяса, а земля внутри была холодной и жесткой. Хвост Лисицы рассказал, что эта пещера — перевалочный пункт для дозорных и охотников из его племени. Правда, останавливаются они здесь нечасто: слишком близко эти земли к йанам. Зверей здесь меньше, за эту территорию тана-тари не спорят с другими племенами, да и бывают здесь только в период обмена. Дальние путешествия были обычным делом для племен кри. Их родиной были холмистые равнины на западе Крыла, и каждый год они шли оттуда через леса и горы, от одних святых камней к другим, чтобы прийти на Перо Вождя. Живой огонь трещал оглушительно, а ветки шуршали, распадаясь на кусочки и превращаясь в черный уголь. Огонь отгонял мошкару, воздух колебался над ним, искажая противоположную стену пещеры, заставляя рисунки на ней двигаться. Простые линии изображали людей, охотящихся на крупных четвероногих животных с высокими горбами. Те защищали свою жизнь, топча кри, и падали, только когда из их высоких спин торчало не меньше трех стрел или копий. Над сценами охоты, выцарапанными в камне или нарисованными красной краской, художники-кри изобразили солнце с человеческими руками. Бастиан был бы рад упасть и заснуть, но ему не давали забыться ни звуки, ни мысли. Он видел немало огня, но никогда не вдыхал запах костра. Хворост — не свеча и не плошка с маслом… Еще он слышал ветер снаружи и сопение спящих ополченцев. Вахту несли по очереди, сейчас у пещеры сидел Гермес, а Хвост Лисицы и сестра Колен ушли куда-то в ночь. Он смотрел на огонь. Жесткая земля напоминала о простых постелях в семинарии, Бастиан отвык от ощущения, когда что-то постоянно утыкается в лопатки или бедро, но мог это пережить. Дело было не в этом, а в том, что мир вокруг… изменился. Как будто кто-то щелкнул пальцами, и Бастиан Вален перестал быть Бастианом Валеном. Потому что Бастиан Вален не мог лежать в лесу, в пещере, рядом с костром; не беспокоился о том, что ему придется говорить с кем-то, ведь он в совершенстве владел словом… Костер едва теплился, не позволял замерзнуть, но и не пылал, как поначалу. Бастиан вспоминал другие костры, горевшие по всей Терпсихоре, когда сожгли культистов из Лодора. Пленников разделили, чтобы каждому району Терпсихоры досталось хотя бы по одному преступнику. Площади были светлы от огня. Голос понтифика доносился из мегафонов по всему городу-улью. Она говорила о том, как важно быть бдительными. Толпы ликовали, когда огонь пожирал предателей Бога-Императора. Чем ниже, тем яростнее было ликование. Арбитры получали донесения о самоуправстве, о незаконно разожженных кострах, на которые бросали без суда тех, кого по какой-то причине подозревали в ереси соседи. Жгли того, кто задолжал, кто обвесил, кто не протянул монетку нищему, кто пропустил службу, потому что был болен. Того, кто промедлил сотворить аквилу, потому что ребенок дергал его за руку. Бастиан знал об этом даже не от Гермеса, любителя компрометирующих слухов. Адептус Арбитрес повесили на Экклезиархию все расходы на восстановление порядка после казни лодорского культа. Архидьякон Дюшер долго поносил всех проповедников Терпсихоры, порой не только не мешавших, но и поощрявших акты спонтанных казней. А здесь целый народ поклоняется духам животных, и жизнь каждого из них берегут, как зеницу ока, даже если их существование опасно для Экклезиархии, как, например, Феликса. Бастиан не знал, сколько времени прошло, прежде чем он отчаялся заснуть и сел. Он бы с большой охотой переоделся во что-то более свободное. И умылся не водой из фляги. И… Кассандра лежала ближе всех к нему. Она сняла шляпу, но оставила повязку, а поверх нее — платок. Крепко завязанные узелки должны были мешать, но она дышала спокойно и глубоко. Неужели, можно чувствовать себя счастливой здесь?.. Почему он, рассказав Кассандре эту немного сентиментальную историю о фреске, на самом деле сейчас не счастлив и не восторжен? Кри не перестала быть чудом Императора, а он будто… будто… — Монсеньор! — раздался громкий шепот от входа. Бастиан заморгал, присматриваясь к силуэту Гермеса. — Вы ж не спите? Подойдите тут… к нам, — только сейчас Бастиан понял, что телохранитель как будто держит кого-то за воротник. Разобрать не получалось, даже несмотря на слабый огонек костра снаружи. Он выбрался из спальника. Снаружи была звездная ночь, уже вторая звездная ночь для Бастиана. Вернее, только вторая. Он с охотой уставился бы в небо, удивляясь тому, как ясно различимы самые крохотные мерцающие точки, но был слишком удивлен делами, творившимися на земле. — Что ты здесь делаешь? — невольно вырвалось у Бастиана, когда он увидел, кого Гермес держит за шкирку. — Такой вот у нас гость, — ухмыльнулся тот, встряхивая Марела. Послушник ойкнул и неловко махнул руками. Гермес скомкал его рясу в кулаке и почти прижимал к себе, так что двигаться свободно Марел не мог. — Ваше высокопреподобие, — пролепетал он, — простите… Вид у Марела был изможденный. Ряса испачкалась, местами даже порвалась. Руки и лицо покрыты мелкими красными пятнами, за ухом удобно устроилась веточка с мелкими листочками. — Отпусти его, — приказал Бастиан, и Марел едва не плюхнулся на четвереньки, потеряв равновесие. — Ты должен быть в Крепости Прощенных! — Я должен… я… Бастиан заметил кри и сестру Колен. Они стояли в стороне, а когда Бастиан вопросительно взглянул на них, Хвост Лисицы осторожно сделал шаг вперед. Он почти сливался с темным лесом за спиной, только глаза блестели. — Мы с Дочерью нашли его к востоку отсюда. Он шел по нашим следам весь день, не иначе Старик его вел. Тут легко заблудиться. Пешком? По следам? Они, конечно, ехали медленно и петляли, останавливались… Бастиан обернулся к Марелу. Тот низко опустил голову и теребил четки, которые, должно быть, чудом не потерял в пути. — Что-то случилось? — должна же быть причина, почему он здесь! Почему, ничего не зная о диком мире, отправился в лес, полный… того, о чем он имел представление только по книгам. Конечно, если бы что-то случилось, святая мать наверняка нашла бы другой способ связаться с исповедником. Отправить титанидца без карты, без проводника — да даже без оружия! — на Крыло? Это больше напоминает казнь. — Нет. Нет, монсеньор… — отчаянно выдохнул Марел. Бастиан видел, что ему нужно сесть. Или хотя бы упасть на колени, чтобы приобрести больше точек опоры. Но вместо этого он покачивался и бормотал что-то невнятное. — Оставьте нас. Бастиан крепко сжал губы, провожая взглядом кри. Тот — вместе с неотступно следовавшей за ним сестрой — растворился в ночи. Именно это словосочетание, пожалуй, ставшее избитым тысячелетия назад, наиболее точно описывало то, что сделал Хвост Лисицы. Кри словно были рождены для того, чтобы становиться частью ночного мира. Они остались у входа вдвоем. Гермес отошел не слишком далеко, но даже если собрался подслушивать… пусть подслушивает. Марел его не видел, а значит, заговорит. Он обязан рассказать наставнику, что заставило его покинуть Крепость Прощенных. — Объяснись, Марел, — Бастиан изучал его, насколько позволяла полутьма, и видел следы падений, царапины, засохшие пятна грязи. — Я нарушил ваш приказ. У меня… не было причины, — выдавил тот. — Я… я должен быть с вами. — Не может не быть причины, — отрезал Бастиан. — О чем ты думал? — Я хотел остаться! — воскликнул Марел тихо, поднимая глаза. — Я хотел! Но понял, что не могу вас оставить. Пожалуйста, не заставляйте меня возвращаться! Пожалуйста, монсеньор! Бастиан зажмурился и провел пальцами по нахмуренным бровям, собираясь с мыслями. — Как ты попал сюда? — Ополченцы перевезли на лодке. Я… я соврал им, монсеньор, — сглотнул он, — сказал, что должен отправиться за вами. Я… я ваш послушник, они мне поверили. Я… кажется, они посчитали меня безумцем, но поверили. Потом я… шел по следам лошадей… я… сам не знаю, как… «Старик его вел», — так сказал кри. — Комендант Делери накажет своих людей, ты это знаешь. Они поверили твоей лжи, — сложно было представить Марела откровенно лгущим в глаза, он старался быть честным, даже когда помогал наставнику в работе на дьяконат, — но все равно понесут наказание. — Я… да, — он снова опустил голову. — Хорошо, что ты это понимаешь, — сухо сказал Бастиан. — О твоем наказании я тоже не забуду. Я не ожидал, что ты нарушишь мой приказ, Марел. Что бы тебе ни казалось, ты должен быть только там, где я скажу. — Да, монсеньор… Можно послать с ним обратно одного из ополченцев, но Бастиану не хотелось терять потенциальных союзников. И — Трон Святой! — что будет думать про него настоятельница, когда побег Марела вскроется? Это просто… смешно. — Скажи мне одно, — Бастиан облизнул губы, зная, что послушник не увидит этого выдающего слабость и волнение жеста. Окраску голоса он контролировал без усилий. — Ты здесь… из-за Аталанты? Он встрепенулся, словно Гермес снова подкрался и тряхнул его за воротник. Бастиан встретился с ним взглядом и разочарованно покачал головой. — Будь честен, — он сделал несколько шагов к пещере, оставив Марела за спиной. — Я… — Марел смолк. Может быть, он и соврал ополченцам. Собрался с силами и солгал, чтобы потом отчаянно признаться. Его раскаяние было искренним, но этот поступок был глупым, а не… вынужденным. Даже если им он соврал, то наставнику — не смог бы. — Это… разочаровывает, — подвел Бастиан черту. — Вы не так поняли, — снова повысил голос послушник. — Вы… Я не потому… я должен быть с вами! — повторил он. — Отдохни. Продолжишь путь с нами. Он бросил эти слова вместо множества других, которыми можно было бы отчитать послушника. Не нужно было иначе выражать осуждение. Марел сам знает, что не пожелал быть искренним — и исповедник ему это не простит. Да он сам себе не простит — Бастиан устало усмехнулся. Поступок Марела обескураживал, но зато напоминал, что послушник все еще слишком наивен. «Я должен быть с вами?» Не похоже на достойную причину. Татьяна вышла ему навстречу. Она выглядела сонной, но ступала уверенно. Поклонившись исповеднику, она заглянула через плечо. — Услышала, как вы встали, — пояснила она. — Прости, что разбудил. — Что вы, ваше высокопреподобие. Я должна сменить брата Гермеса. Она окинула взглядом Марела. Бастиан не обернулся, он и так мог представить его: разбитого, тяжело дышащего, с мокрыми от слез глазами. — Брат Марел, я надеюсь, у тебя нет с собой техники? — ровно спросила Татьяна. — Хронометр, вокс? — Нет, — прошептал он. — Ничего нет. — Хорошо. Я покажу, где ты можешь лечь. От кострища веяло теплым воздухом. Бастиан взглянул на спящую Аталанту. Она запрокинула голову, закинула руку за нее, словно собиралась метнуть в кого-то гранату, но выражение лица было безмятежным. Во сне люди не сердятся. Если Марел не солгал, что еще он имел в виду? Как иначе можно расценить его фантастически глупый побег? То, что он рисковал жизнью, чтобы отыскать их маленькую экспедицию? Пещера была просторной, но не настолько, чтобы он мог не заметить, как Марел тихонько проходит на место, указанное сестрой Татьяной. Она уступила ему свой спальник, забрав рюкзак с сокровенными пергаментами — или что она взяла с собой? — на пост. — Она не будет впечатлена, малыш, — пробубнил Марелу Гермес. Шептать он никогда не умел, так что даже со своего места Бастиан услышал очередную его попытку дать отеческий совет. — Сидел бы ты, читал свои книжки. Послушник, как обычно, не ответил. Судя по глухому стуку, он погрузился в сон раньше, чем успел опустить голову. Гермес перетянул его на мягкий валик и побрел к своему спальнику.***
— Не думаю, что успею прочитать Песнь о Последнем Шторме. Бастиан с большим трудом заставил коня идти быстрее. Хвост Лисицы и Колен, не спускавшая с него взгляд, казалось, даже во сне, продолжили ехать во главе процессии, и сейчас Бастиан с Татьяной оказались прямо позади них. — Но я хотел бы знать, о чем она. — Я мог бы тебе спеть, Слышащий, — кри обернулся, и перья, болтающиеся в ушах, взметнулись вместе с косой. — Дочери переведут. «Не обязательно, — подумал Бастиан. — Мне хватит короткого пересказа». — Если ты будешь петь, тебя все услышат, — осторожно возразил он. — Это древний диалект, — вмешалась Татьяна. — На нем не говорят, только поют о прошлом. В монастыре Святой Аглаи изучали песенное искусство кри столетиями. О песнях говорилось в сервочерепе нунция, их упоминала святая мать. А Татьяна настаивала, чтобы он познакомился с полной версией, и Бастиан еще тогда подумал, что у сестер Диалогус особое отношение к культурному наследию священного народа. Видимо, так и было. — Мы поем ее каждый раз, когда приветствуем солнце над святыми камнями. Когда небо стало синим снова, наши предки пели ее много дней подряд. Она рассказывает, как Старик защитил нас от злых духов, когда вихо восстали против него. Бастиан уставился на него, повторяя про себя услышанное. Вихо — «старшие сыновья» — так кри, если верить прочитанным еще в Терпсихоре документам, называли Астартес. В глубине души зарождалось удивление, но задать вопрос он не решался. Татьяна встретилась с ним взглядом, и Бастиан прочел в нем замешательство. — Кри известно о величайшем предательстве? — спросил он на высоком готике, надеясь, что Хвост Лисицы на нем не говорит. Теперь и Колен обернулась с удивлением. — Я думала, что вы знаете, — растерянно ответила Татьяна. Она тоже перешла на высокий готик, а значит, Бастиан угадал верно. — Варп-шторм отрезал планету немногим после того, как Архипредатель, будь проклято его имя, обернулся против Бога-Императора. Мы не знаем точно, когда, но Кри знают не только о нем. Многие их песни рассказывают о событиях из истории Империума, которые происходили намного, намного позже. Об Эре Отступничества, например. Или о подвиге святой Пракседы. — Спустя тысячелетия после того, как их… отрезало, — прошептал Бастиан. — Да, ваше высокопреподобие. Он молча покачал головой. Разве… разве такое возможно? Хвост Лисицы спокойно ждал, пока они закончат разговор, а вопросы уже крутились на языке Бастиана. Вот что имела в виду настоятельница! Их песни опасны, потому что говорят… …о чем угодно? — Они сами понимают… — Это их героический эпос, повествование о Старике и его детях. Астартес, старших, и йанах, младших… А также многочисленных его врагах. Они знают о зеленокожих, хотя те не могли побывать здесь. О чуме галактики — флотах-ульях тиранидов. Конечно, они верят всему, о чем поют, только не знают, насколько правы. Некоторые сюжеты мы до сих пор не можем идентифицировать, хотя они как будто рассказывают о славных и темных днях Империума. — Я была уверена, что вы посвящены в тайну кри, исповедник, — почти недовольно сказала сестра Колен. О, он наверняка был бы посвящен, если бы успел дослушать записи, дарованные нунцием. — К счастью, Песни слышат и записывают только те, кто получил разрешение Адептус Министорум. Те, кому не положено знать подробности, ничего не узнают. — Откуда?.. — конь под ним споткнулся, и Бастиан едва не вылетел из седла. Он прикусил язык и смолк, так что вопрос получился резким и почти жалобным. — Песни складывают Слышащие, а им — по их словам — поет само солнце, — ответила Татьяна. — Есть много версий. Та, которой придерживаемся мы, — Колен наверняка имела в виду весь монастырь, — что природа их знания лежит в божественной защите всеблагого Бога-Императора. Своей волей Он хранил этот мир от воздействия варп-шторма. Но в Своем безграничном могуществе Он смотрит в каждый уголок галактики, являясь незримым свидетелем всех событий. Те кри, чья вера особенно сильна, благословлены и могут слышать Его. Знать то, что знает Он. На этом основывается их религиозный институт, простой и построенный на чистой вере. Бастиану показалось, что он слышит упрек в ее словах. Упрек от сестры Диалогус в адрес Экклезиархии? Не сходит ли мир с ума? — Ты говоришь, что все Слышащие — святые? — Этот народ — святой, — возразила она, — Слышащие — избранные из избранных. — Взрослея, кри узнают от Него свои имена, — добавила Татьяна. — Никто из йанов не может проверить это или опровергнуть, нам остается поверить, что это правда. Они постятся, молятся — и Он благословляет их. Каждого. — На святых камнях, — вспомнил Бастиан недавно подслушанный разговор. — Я понял, что мое пение будет некстати, — вдруг вмешался Хвост Лисицы. — Не хочу осложнять вашу работу, Дочери. — Нет, — откликнулся Бастиан. — Нет, я… послушаю. «Мне нужно подумать», — добавил он про себя. — Тогда я начну. Скоро дорога станет труднее, придется спешиться, — он улыбнулся, сверкнув белыми зубами.***
Когда Старик создал землю, и воздух, и воду, он так обрадовался своему творению, что небеса над миром окрасились в синий, цвет счастья. После создал он вихо, старших сыновей, которым отдал части своего разума и своей силы, и отправил к далеким звездам, набираться мудрости и творить другие миры. После создал он энки, средних сыновей и дочерей, и поручил им заботиться о прекрасном своем мире. После создал он йанов, чтобы они помогали вихо вдыхать жизнь в новые сотворенные миры. Сам же он обратил свою любовь в сияющий диск, чтобы тот освещал и согревал его творение. Первый из вихо вернулся в этот мир и населил его своими сыновьями, внуками Старика, и назвал их — кри. Он подарил им защиту от всех невзгод — стены, которые не страдают от дождя и огня, — и неустанных слуг, в нерушимых телах которых заключены были побежденные Стариком злые духи. Земли первых кри были окружены водой, но не было тогда разных племен, не было нужды в тяжелом труде и постоянной охоте, нечего было делить. Сделал так Первый из вихо и ушел, завещав слушаться энки и чтить отца мира, создателя света и тени, хозяина жизни и смерти. Но однажды старшие сыновья пошли против Старика, решив занять его место. Тогда от его гнева небеса взбунтовались и окрасились в цвет тоски и боли, земля взбунтовалась и выплеснула из себя огонь, вода взбунтовалась и встала стеной. Старик же вынужден был уйти, чтобы наказать сыновей. Почуяв свободу, воспрянули и освободились запечатанные им злые духи. Бессмертные кони затаптывали людей, и не брали их ни копья, ни стрелы, а руки непобедимых гигантов, безмолвно служивших прежде воле своих хозяев, теперь извергали смерть. Народ кри спрятался от них и построил ковчег, и сбежал на большую землю. Ни вода, ни огонь, ни расстояния не могли спасти их от обезумевших злых духов. Те отправились следом, пробираясь сквозь шторм и не страшась гнева Старика. Тогда с мольбой обратились кри к отцу мира, но бушевала в небе такая буря, что он не услышал слова внуков. Тогда с мольбой обратились кри к энки, чтобы они донесли до Старика весть о смертельной угрозе. Один за другим энки пытались исполнить просьбу. Горная коза вскарабкалась на вершину Пика Победы, но и ее голос Старик не услышал. Горестно выли волки, но и их голос Старик не услышал. Отчаялись кри и приготовились к смерти, но тогда белый орел взмыл в небо, не испугавшись грома и молний, преодолел бурю и сел Старику на плечо. Стал белый орел свидетелем жестокой битвы. Вихо сражались по обе стороны, одни защищали отца, другие жаждали убить его, и каждый показывал всю свою силу. Битва так увлекала белого орла, что он не знал, в какую сторону смотреть, и пожелал отрастить себе вторую голову, и желание исполнилось. Но и о цели своей он не забыл. Белый орел рассказал Старику о беде кри. Тогда вспомнил Старик об оставленных без защиты внуках, отвлекся на мгновение — и едва не погиб. Шестнадцатый сын, тот, что вел остальных предателей, ударил его, и он пал на колено, и тогда содрогнулось небо и извергло больше молний, ослепив всех, кто поднял головы в мольбе и надежде. В последний миг силой своей воли отец мира уничтожил Шестнадцатого из вихо, и прочие бежали в страхе, но сам Старик ослабел настолько, что не смог бы вернуться вовремя. Тогда он послал орла, чтобы тот перенес часть его воли в своих когтях и спас народ кри. Орел вернулся, но так велика была боль Старика и горечь о том, что сыновья отвернулись от него, что молнии жалили без разбора своих и чужих. Почти подлетел орел к земле, когда одна из молний впилась ему в глаза, и одна голова его ослепла. Но вторая еще видела путь, и так высвободил белый орел волю Старика в небе над великим морем. Весь мир обернулся против злых духов, управлявших нерушимой плотью. Огонь и вода слились в единый бушующий смерч. Невозможно было понять, где кончается вздыбившееся море и извергают гнев Старика тучи. С диким воем бушевал шторм, уничтожая неуничтожимое, изгоняя злых духов со святой земли. Кри возликовали, но радость их была недолгой. Когда развеялся мрак, увидели они, что море скрыло острова, где жили они раньше, ни в чем не нуждаясь. Шторм стих, но небо сохранило свой тоскливый цвет. И сказал белый орел, что Старик не может вернуться, пока не восстановит силы, а пока кри должны жить сами по себе. Шторм стих, но плакали кри о смертях своих братьев и печалях отца мира. Сквозь лиловую дымку видели они красноватый шар солнца и молились ему, прося вернуться, но лишь слышали в ответ тихий шепот. Энки собрали их, убитых горем и растерянных, и разбрелись по большой земле. Так появились племена кри.