Вдребезги

Now it seems Iʼm fading, All my dreams are not worth saving. Iʼve done my share of waiting And Iʼve still got nowhere left to go

      Грубая. Самоуверенная. Властная. Дерзкая. Развратная. Хищница по натуре. Именно такой называли ее другие, если знали хотя бы час. Ни единого лишнего слова и жеста, способная постоять за себя и свои интересы, порой неуравновешенная до безумия, дикая до фанатизма и притягательная до безобразия. Никто не мог устоять перед ее обольстительной грацией и взмахом длинных черных ресниц, когда она, прекрасно осознавая, какое производит впечатление, гордо шла по улице, нацепив солнцезащитные очки и платье, которое не то, что не скрывало ни единый изгиб ее тела, а скорее подчеркивало все, что она имела, почти не оставляя место фантазии, разве что подогревая желание стянуть с нее эти дорогие тряпки и накинуться на ее молочную кожу.       Но эта девушка с изысканным именем Элеонор была лишь маской того, кем она являлась внутри, скрывая за кривой ухмылкой душу гораздо более темную и безумную, чем она казалась. Окружающие видели лишь ухмылку, блеск винных глаз да поворот бедер, не зная, что она умеет ими делать. И что делала постоянно.       И никто не знал ее как Элеонор, кроме, разве что, крошек оставшейся родни, которая, только узнав о ее наклонностях, поторопилась оборвать с ней все ниточки, не желая стать ее марионетками, потому что эта девушка умела дергать за них. И тогда ее узнавали уже под новым, с первого взгляда милым прозвищем, от которого впоследствии они бежали, как от огня, одновременно испытывая жадное желание вернуться и снова упиться до основания ее властью.       Лейни.       Она уже давно перестала быть куклой и игрушкой для других. Она переросла все те возраста, когда мечтается о принце и безграничной любви. Она любила власть, власть в ее пошлых играх, в ее действиях, упиваясь тем, что была во всем главной, распоряжаясь как собой, так и очередной жертвой, которую она находила себе в паутине запутавшегося мира.       Были те, которые ее ненавидели, всей душой, всем существом, каждый ее вздох и выдох, были те, которые ловили ее взгляды и эти самые резкие вдохи, готовые хоть упасть с крыши, чтобы заслужить ее поощрение в виде скупой и почти неуловимой улыбки.       Она не верила в то, что судьба подкинет ей что-нибудь хорошее под названием «надежда». Она привыкла вырывать все, что ей нужно, чего ей хочется, из других людей. С мясом. И криками. С каждым разом все больше и больше утопая в своих желаниях и греховном увлечении, которому она отдалась без остатка, погрязнув в нем, как в болоте.       Она не была мягкой, или чувствительной, или ранимой, или способной принять любой, даже самый незначительный отказ. Если ее душа, цвета ее угольных глаз, требовала что-то, то она получало это. И плевать какой ценой.       Она считала мир своим дыханием, а ночь — своим рассудком. А о каком уме можно говорить тогда, когда солнце закрыто угрюмыми тучами и поиграть выходят самые черные желания поистине греховных душ?

So I wait for you to Take me all the way, Take me all the way

***       Элеонор почти не отреагировала, когда ей принесли новый заказ. Какой-то адрес, две строчки имени, обещанные деньги и витиеватая подпись. Ей было все равно, кому не уснуть предстоящей ночью, кого она будет ломать, выжимая все соки вместе с воздухом. Это повторялось не первый год, и ее репутация, как и умения, убежала уже давно впереди нее, без возможности стереть свое имя с клеток развратного мира ее города. Она была лицом похоти, этакая Королева Разврата, которая не останавливалась и никогда не сдавалась, как бы ей не плевали в лицо, как бы не сопротивлялись. Она прошла нужную школу жизни и была готова преподать понятный урок другим. В своей, изысканной манере.       Банальные подготовки в виде завитых небрежно кудрей, броский макияж, костюм, сигарета в зубах и стук каблуков по лестнице к машине. И ей плевать, куда ее повезут — всунула в руку водителя бумажку с адресом, почти не взглянув на него, бросила деньги на переднюю панель и откинулась на спинку кресла, плотно закрыв глаза. В голове мысленно нарисовала себе картинку действий, размяла руки и плечи и, немного подумав, проверила, все ли взяла. И недовольно стиснула зубы, стараясь понять, почему в горле так сухо и напряженно, ведь, вроде как, для нее это уже банальная обыденность.       Высокое здание, каждая квартира в котором, наверняка, стоит больше, чем ее полугодовая «зарплата», люди в такой одежде, что, кажется, у них и туалетная бумага с волокнами из золота. Она ненавидит таких, мелочных, зазнавшихся снобов, которые никогда не голодали и не воевали за жизнь.       Толкнув рукой и коленом дверь автомобиля, Элеонор выбралась на улицу и, зацепив нескольких прохожих плечом, зашла в здание, почти не обратив внимание на богатое убранство — она уже привыкла к тому, что ее клиенты могли быть как нищетой, наскребшей деньги на ее услуги, или богачами с мешками лишних долларов. Показав карточку, она высокомерно посмотрела на женщину на пункте администрации, не особо понимая ее назначение, и та, скользнув по ней глазами, кивнула. — Двадцать седьмой этаж, последняя дверь по коридору, — произнесла она и зачем-то добавила, — самый верхний этаж. — Мне плевать, — оборвала ее брюнетка и, громко стуча каблуками, вошла в лифт, хлопнув по кнопке, даже не посмотрев на себя в зеркало, и так прекрасно зная, что там увидит.       Она работала над этим образом с семнадцати лет и сейчас, в полные двадцать пять, полностью сформировала идеал того, какой она хотела себя видеть, как должна одеваться, краситься, какими должны быть ее духи, до последней детали, включая длину бардовых ногтей и цветовую гамму теней.       Лифт издал странный звук, и двери открылись, выпуская ее на ярко освещенный этаж. Она подошла к указанному номеру и, сверившись с часами, постучалась. Элеонор привыкла быть пунктуальной, приходя четко вовремя, ни минутой позже или раньше. Мисс Точность — лишь одно из ее кредо.       Щелкнул замок, и глухой голос бросил: — Проходите.       Закатив глаза, брюнетка толкнула дверь и вошла в огромную квартиру, большей степени состоящую из двух цветов — черного и белого. Она даже сначала решила, что попала в какой-то мир фаната шахмат или черно-белого кино, пока не увидела ярко-красные розы в высоких вазах, красные подушки и изящную красную линию, струящуюся по стене и переходящую на край потолка. Непонимающе нахмурившись, она повернулась на звук шагов и посмотрела на идущего по коридору мужчину.       Высокий, черноволосый, немного бледный, но эта бледность ему явно шла, как и черная, расстегнутая до середины груди рубашка и черные штаны. Босой, с всклокоченными волосами и сильными руками, сжимающими в руках какие-то бумажки. Она бы не солгала, если бы назвала его красивым, потому что так оно и было. Она бы даже могла в него влюбиться, если бы не разочаровалась в мужчинах еще в детстве, и всю ее жизнь ее прельщали и интересовали исключительно женщины, которых она как раз и ломала, получая удовольствие. Но этот заказчик заставил ее нахмуриться.       Незнакомец, оторвавшись от бумаг, изучающе окинул ее взглядом и бросил, снова опустив глаза. — Мне ничего не нужно, спасибо. Спросите на другом этаже, — ткнув карандашом в дверь, он развернулся и пошел дальше по коридору. — Дверь там. Всего хорошего. — Чего? — девушка вскинула брови. — Это типа розыгрыш такой? А мне не смешно. — Конфетка, — он закатил глаза и повернулся к ней, — при чем тут розыгрыш? Вот ты здесь зачем? — его телефон подал сигнал, и мужчина, достав его, пробежался глазами по сообщению, причем с каждым прочитанным словом его брови поднимались все выше и выше. Думаю, твой сюрприз уже на месте. Мне обещали, что она пунктуальна. Получи кайф, брат, потом поблагодаришь. П.с. С тебя все подробности, включая последнюю родинку на ее заднице. 22:03       Брюнет, хмыкнув, прижал телефон к губам, качая головой, а потом засмеялся, чертыхнувшись. — Вот же омразина. — Я все еще тут, — скривила Элеонор губы, сложив руки на груди. — А мое время — деньги. — Так только шлюхи говорят, — усмехнулся незнакомец. — Не настолько элитные. Так где мои деньги? Я не намерена тут стоять, если кому-то приспичило поприкалываться. У меня и своих дел достаточно, чтобы на твою смазливую физиономию смотреть. — Сколько желчи, — фыркнул он, оглядев ее с ног до головы. — Но, раз ты здесь и тебя мне подарили, проходи, не стой, как говорится, почти не пороге. — Прости, конечно, — Элеонор стряхнула с лица прядь волос, — но мне нет смысла проходить. Мне здесь делать нечего, абсолютно нечего. — А причина? — Я не специализируюсь в подчинение персонажей с членами, — закатила на глаза, сложив руки на груди. — А ты относишься к этому типу. Так что отдай мне деньги, и я свалю. Причем с большим удовольствием. — Погоди, — брюнет подошел к ней, облизав губы. — Получается, ты у нас сладенькая, да? — она не ответила, и мужчина засмеялся, закусив нижнюю губу. — А потом спрашивают, почему мужики перестают быть нормальными. Да потому что вот такие конфетки уходят по левой дорожке. — Мне еще раз повторить? — сверкнула она глазами. — Плати, если не хочешь проблем. — А то что? — темные брови взлетели над веселыми голубыми глазами. Девушка толкнула его в грудь, и незнакомец, резко развернув, прижал ее спиной к своей груди, не давая шевелиться. Она застыла, не поняв, как он посмел коснуться ее, в то время как он зарылся носом в ее волосы, прикрыв глаза. — Мм, корица. Перчинка — это хорошо. — А не пойти ли тебе?!.. — скрипнула она зубами, стараясь вырваться, и он преспокойно отступил в сторону, сложив руки на груди. Элеонор отряхнулась, побагровев от гнева, и откинула волосы с лица. — Судя по твоему характеру, чрезмерной самоуверенности и костюму, что скрывается под твоей одеждой — ты явно не белая и пушистая, ведь так? — Тебя это не должно касаться, — зло хмыкнула она. — Так что свали нахрен. — У, — мужчина сощурился, — страсть, ненависть, сопротивление… Все, как я люблю. Пожалуй, я и правда отменю все дела и приму столь… незваный подарок. — Я не подарок. — На сегодня — именно он. Мой подарок. С которым я могу делать все, что захочу. — А ты попробуй, — сверкнула она глазами. — Если не боишься остаться без потомков и глаз. — Конфетка или котенок? — невозмутимо задумался брюнет. — Все никак не решу, к какой категории строптивец тебя отнести. Ничего, к утру решим. Раздевайся, — он шагнул к ней, и девушка отскочила, сплюнув. — Я не буду с тобой трахаться, придурок! — А я тебя не спрашиваю, — обогнув стол и опередив ее действие, он ринулся через стол и, схватив ее за локоть, развернул к себе, крепко сжимая ее запястья. Брюнетка яростно стала отбиваться, шипя и грязно ругаясь, в ответ на что мужчина только смеялся, следя за ее тщетными попытками вырваться из его железной хватки. — Отвали! — Как же бесит это нытье, — закатил он глаза. Боль обожгла лицо, и Лейни отлетела на пол, чувствуя, как кровь прилила к щеке, отзываясь больными импульсами по всему телу. Она ошарашенно подняла глаза, не веря, что он ее ударил, однако на лице мужчины не дрогнул ни единый мускул. — Что, не ожидала? — ухмыльнулся он. — Меня дико раздражает женское нытье, а ты… — он резко поднял ее на ноги за шкирку, как котенка, поставив вплотную к себе, — ноешь. — Кто ты, черт возьми? — просипела она, облизав губы. Голубоглазый зажмурился, сухо улыбнувшись. — Точно, как… невежливо с моей стороны. Меня зовут Деймон, и, кажется, ты влипла, — проведя рукой по ее щеке, он сжал ее подбородок, поднимая лицо девушки и глядя в ее глаза. — Знаешь, в чем твоя проблема, красавица? — Лейни, — выдохнула она, сжав челюсти. — Мое имя Лейни, а не один из тех шаблонов, от которых текут твои шлюхи. — То есть ты отрицаешь то, что ты красива? Самоуверенно и чертовски глупо, — хмыкнул Сальватор. — И, боже, прекрати вырываться — ты с мужчиной, который в принципе сильнее тебя. Да еще и в закрытой квартире, на этаже, где кроме нас нет никого. Как думаешь, тебя кто-нибудь услышит? — приблизив губы к ее губам, он выдохнул: — Не думаю. Даже уверен. — Хочешь проверить? — сжала она челюсти. Деймон наклонил голову набок и хмыкнул, но лишь на секунду, а потом, оттолкнув ее к стене, сжал ее горло руками, прижимаясь бедрами к ее бедрам, заставив слабо вскрикнуть. Элеонор вцепилась в его руки, тяжело дыша и стараясь поймать сухими губами воздух, но у нее ничего не вышло, только хватка на ее шее стала сильнее. — Что, кого-то лишили возможности мяукать? — ухмыльнулся брюнет, подавшись вперед и проведя носом по ее щеке. — Вот я думаю, как бы с тобой поразвлечься, чтобы и мне не было скучно, и тебя удивить. — От…пус…ти, — кое-как выдохнула девушка, вонзив ногти в его кожу, но он даже не поморщился, вглядываясь в ее глаза. — И не подумаю, — не убирая руки с ее горла, Деймон подался вперед и накинулся на ее губы, грубо сминая их. Лейни задохнулась, крепко сжав челюсти, но он надавил сильнее, и она, зашипев, совсем немного приоткрыла рот, и этого было достаточно — его язык проник в ее рот, изучая, сталкиваясь с ее, и она вцепилась в его плечи, морщась и сдавленно хрипя, игнорируя черные точки, мелькающие перед глазами.       Не реагируя на ее сопротивление, мужчина скользнул руками по ее телу и, расстегнув черную рубашку девушки, обнажил кожаное белье, плотно облегающее упругую грудь. Не дав ей опомниться, он провел губами по ее шее, спускаясь все ниже и зарылся носом в ложбинку между грудей, одновременно приподняв ее над полом и, задрав ее юбку, сжал ее ягодицы, услышав недовольное урчание в ее груди. Хмыкнув, он поднял ее выше, уткнувшись носом в ее живот, и брюнетка инстинктивно сжалась, вцепившись руками в его волосы, не понимая, борется ли она или… Перед глазами все плыло, когда он, скомкав ее юбку гармошкой под грудью, провел носом по краю ее трусов, прикрыв глаза. — Можно вопрос, — едва ли не уронив ее, Деймон внимательно посмотрел в глаза Элеонор, когда она, стукнув каблуками по полу, оказалась на уровне его лица. — Если я тебе так, скажем, омерзителен, почему ты течешь как, ты сама говорила, какая-то моя шлюха?       Она не нашла, что ответить, только поджав губы и стараясь выровнять дыхание. Она привыкла, что сотни видели ее обнаженной, но сейчас, стоя между холодной стеной и этим мужчиной в белье, ей страстно хотелось прикрыться, потому что казалось, что его голубые глаза не то, что раздевают ее одним только взглядом, а насилуют буквально на расстоянии. — Что, нечем крыть? — просипел он, поймав ее взгляд, буквально беря ее в плен. — А где же те крики и самоуверенность, которая была несколько секунд назад? Ах да, точно, — проведя рукой по ее телу, он больно сжал ее ягодицы, и она вскрикнула, упершись руками в его грудь, не особо понимая, каким образом ей это поможет, — желание получить удовлетворение гораздо сильнее, чем какие-то банальные предрассудки. — Я тебя ненавижу, — выплюнула она с чувством, и Деймон кивнул. — Звучит, как начало хорошей порнухи.       Отбросив ее рубашку и расстегнув юбку, он потянул ее вглубь квартиры, до боли сжав ее руку, не позволяя даже замедлиться. Брюнетка попробовала схватить с комода вазу, чтобы ударить ею хозяина дома, но тот, резко развернувшись, отвесил ей смачную пощечину, отчего она чудом не упала, влетев в зеркало, и только его рука удержала ее на ногах. — Какая же ты неугомонная, — рыкнул он, впечатав ее в зеркало и проведя рукой по ее груди, скользнув к бедрам. — Чулки? Неплохо. Только они тонкие, их даже рвать не интересно. Но в целом… — Деймон подцепил бантик завязки, и его глаза блеснули в полумраке неосвещенного коридора, — мне нравится. И, пожалуй, нужно с чего-то начать. Только вот… — он молчит, вглядываясь в ее глаза, а потом вдруг кривит губы в наглой ухмылке. — Раздень меня, — приказывает он, и Элеонор скрипит зубами, вперив в него полные ненависти глаза. — Мне повторить еще раз? — Да хоть сотню. Я не твоя шлюха. — Верно. Ты моя игрушка. Сюрприз. Подарок. Как угодно называй. Так что начинай. Сейчас! — в его голосе железо, и она вздрагивает, облизав мелко дрожащие губы. Потом очень медленно, ненавидя каждый свой вдох, брюнетка расстегивает оставшиеся пуговицы его рубашки, оголяя рельефный торс мужчины, и презрение к самой себе покрывает ее с ног до головы, когда в голове ненароком мелькает мысль о том, что он совершенство. Это не правильно. Это не ее жизнь. Он хочет сломать то, что делает ее ею, а у нее почти нет выбора, потому что она в ловушке, в той ловушке, в которую обычно ловила других. В голове мелькает какая-то забытая строчка о том, что сабмиссиву нельзя касаться доминанта до тех пор, пока не получит его прямое разрешение, и она буквально шипит, когда он толкает ее на колени перед собой, накрутив ее непослушные волосы на кулак. — Я разве просил тебя остановиться? — Да пошел ты! — цедит она, сжав руки в кулаки. — Делай, что хочешь, но я… — Как скажешь, — дергает он плечами и, снова вздернув ее на ноги, разворачивает ее лицом к зеркалу, прижав щекой и грудью с холодной и гладкой поверхности. — Раз ты разрешила мне делать все, что я захочу, то я в полной мере воспользуюсь предоставленной мне свободой действий, — скользнув рукой по ее груди, он срывает ее бюстгальтер, который, благо, расстегивается впереди, и, оставив его висеть на локте девушки, цедит ей на ухо, вжимая ее в зеркало. — Смотри, смотри на себя в зеркало в тот самый момент, когда я буду делать то, что я хочу. Закроешь глаза — будет хуже. А я свое слово держу.       Не удосужившись даже снять ее белье, он просто отодвигает его в сторону и, расстегнув свои штаны, грубо входит в нее сзади, вцепившись пальцами в ее бедра. Она упирается ладонями в зеркало, оскалившись, и морщится, уткнувшись лбом в холодную поверхность, запрещая себе издать хотя бы звук, тем самым выказав слабость. Она чувствует его резкие, уверенные толчки, и жгучая, буквально плавящаяся внутри нее ненависть к нему заливает ее до кончиков пальцев, пока он буквально вдалбливает ее в стену, покусывая и посасывая ее кожу на шее и плечах.       Не дав ей кончить, Сальватор отходит в сторону, равнодушно поправив одежду, и Элеонор едва удерживается, чтобы не упасть, силясь успокоить дрожащие ноги и ноющее тело, которое буквально горит от его прикосновений. — Не так уж и плохо, — облизывается мужчина, смахнув с глаз темную челку. — Но можно еще лучше. Сделаешь? — она не отзывается, прижавшись лбом к зеркалу и крепко зажмурившись. Скорее бы это закончилось… — Мне спросить еще раз? — его голос до дикости спокоен, и она понимает, чтобы было бы проще, если бы он орал. В этом равнодушии и тихом голосе есть что-то, отчего мурашки бегут по коже, лишая возможности здраво мыслить. — Поднимайся, партизан, — цедит он и, намотав на кулак ее волосы, тащит ее за собой в комнату, полностью игнорируя ее хрипы.       Почувствовав, что он выпустил ее волосы, Элеонор падает на пол, упираясь в него руками, и поднимает глаза, оглядываясь, стараясь понять, куда он ее привел. Сначала ей кажется, что она попала в погрязшую в зубах обстановку «Пятидесяти оттенков серого», но потом понимает, что здесь нет всех тех жестких игрушек, которыми пользовался главный герой фильма. Однако отсутствие плеток и прочих приспособлений нисколько не успокаивает ее, а даже наоборот — пугает еще больше, и она косится на мужчину, который медленно передвигается по комнате, напоминая своими ленивыми движениями чертовски опасную пантеру. Девушка уже проклинает все, что только знает, ненавидя себя за то, что согласилась пойти куда-то этой ночью, что попала в руки к этому психу, который, несмотря на все дикости, влечет ее к себе, как паук, заманивая в свою паутину. — Лирическое отступление закончено? — усмехается он, и она вздрагивает, подняв на него испуганные глаза. Деймон смеется, увидев ее перекошенное лицо. — Что, боишься, что я мысли читаю? Не переживай, просто у тебя все на лбу написано, о чем ты думаешь, чего боишься… что хочешь, — немного тише добавляет он, и брюнетка сглатывает подступивший к горлу ком. — Я хочу уйти… — предпринимает она попытку прийти в себя, но мужчина только фыркает. — Врешь. Внаглую. Разве тебя не учили, что врать не хорошо? — подтянув ее к себе за ногу, он садится на ее бедра и изучающе оглядывает ее сверху вниз. — Говоришь, у тебя никогда мужчины не было? Или тоже лапшу мне навешала? — Могу за вилкой сбегать, — цедит она, и Деймон снова усмехается. — Все не уберешь коготки, да, я так понимаю? Ничего, посмотрим, что будет в конце нашего с тобой развлечения, сладкая. — Чтоб ты подавился, — прошипела Лейни, сглотнув. — Слишком много болтаешь. Я бы тебя, пожалуй, заткнул, — он провел большим пальцем по ее нижней губе, — но больно ты сладкая, чтобы лишать себя такого удовольствия. Так что будем бороться… вручную, — наклонившись вперед, он припал к ее губам, жадно исследуя ее рот, одновременно скользя рукой по ее телу. В сторону отлетел и так держащийся на честном слове лифчик, юбка потерялась еще по дороге, и на девушке остались только тонкие трусы-стринги, которые, если уж быть искренними, то совсем ничего не скрывали. Проведя рукой по ее телу, мужчина отодвинул в сторону уже намокшую ткань белья брюнетки и ввел в нее сразу три пальца, заставив вскрикнуть и податься бедрами навстречу его движениям. — Так-то лучше, — облизнулся он и, продолжая двигать руками, припал губами к ее напряженному соску, лаская его поочередно языком и зубами. Элеонор, уже напрочь забыв обо всем, застонала от его прикосновений, запустив руки в его волосы, с силой прижимая его к себе. Повторив тот же маневр с другой грудью своей «жертвы», он приподнялся и провел языком по ее припухшим губам, распаляя ее. — Ну, как? Еще хочется сопротивляться? — она открыла рот, чтобы хотя бы постараться послать его, но он дернул рукой, и она уперлась пятками в пол, откинув голову. — Видимо, нет. Уже неплохо. Можно двигаться дальше. Поднимайся, — он снова рывком ставит ее на ноги, не давая привести себя в порядок, и подводит к кровати. Лейни с замиранием сердца следит за ним, и брюнет, подумав, опускается на кровать, подложив под голову подушки. — Я, кажется, просил тебя раздеть меня, но ты не до конца все сделала. Исправишься?       Девушка, понимая, что бежать некуда, что она в ловушке, едва ли не до утра, с ненавистной покорностью забирается на кровать и, крепко сжав челюсти, расстегивает его ремень, шумно дыша через нос. Расстегнув ширинку, она стягивает джинсы мужчины и замирает, не желая делать следующий шаг, но синие глаза, зорко следящие за каждым ее движениям, говорят совсем о другом. Где-то внутри бьется мысль, что у нее нет выхода, потому что она сейчас и правда всего лишь его игрушка, и вся радужность перспективы, которую она может представить, это что он ее не сильно покалечит. Или хотя бы не до смерти.       Если бы ее спросили в любой другой момент, боится ли она смерти, она бы выдохнула ему в лицо клубок едкого дыма и захохотала бы своим рваным, дребезжащим смехом. Потому что для нее смерть — это не конец, не ужас, это освобождение, освобождение от жизни, которая ей надоела, освобождение от банальности обыденного, освобождение от бренности всего, в чем она тонет.       Но сейчас, чувствуя себя едва ли не впервые в жизни такой беспомощной, она страстно желает жить, желает дышать, видеть мир, слышать, чувствовать его запахи и вкусы, просто хочет и дальше топтать эту землю, а не уходить в забвение. И она хочет, страстно хочет за это бороться. Но для этого придется сделать то, что она поклялась никогда не делать. Сдаться… — Ты уснула? — из состояния ступора ее выводит хриплый и до омерзения спокойный мужской баритон. Элеонор не успевает даже вскрикнуть, как Деймон, дернув ее со всей силы за волосы, подминает ее под себя, сдавив свободной рукой ее горло. — Мне не нравится, когда девушка спит. Это не интересно. Это скучно. А я больше всего не люблю скучать. — Что ты хочешь от меня? — шепчет она сухими губами, понимая, что вырываться и вопить нет смысла, воздуха и та поступает слишком мало. — Страсть. Желание. Разврат. Возможно, немного грубости, — почти не задумываясь, отзывается он, слегка прищурив насмешливые синие глаза. — Я не романтик, не герой и не слащавый принц на пресловутом белом коне. Мне нужны эмоции, которые передаются не только лицом, но и телом, и голосом, и действиями. Вот например, — его рука грубо скользит по ее телу и вдруг резко сжимает бедро, вонзив пальцы в нежную кожу брюнетки. Она кричит, точнее, пытается, но рука, все еще сдавливающая ее горло, не дают ей свободы. — Это называется ненависть, ярость, злость. Одно из моих любимых эмоций. Вот это, — шершавые пальцы проникают под ткань ее белья и больно сжимают воспаленную кожу. Девушка шипит сквозь зубы, крепко зажмурившись. — Это желание. А знаешь почему? Потому что, несмотря на то, как ты сильно меня ненавидишь, ты хочешь, чтобы я продолжал, хочешь, чтобы я доставил тебе удовольствие, хочешь кончить, и не раз, и не два, и не от рук какой-то силиконовой куклы, а от мужчины, что и заложено в генетике. И за это чувство ты начинаешь ненавидеть себя, и это прекрасно. Скажешь нет? — он проводит влажными пальцами по ее губам, и она испуганно открывает глаза, силясь закрыть рот, но он не дает, сдавив ее подбородок. — Да ладно тебе, не упирайся. Я знаю, что ты знаешь, какая ты на вкус. А меня смущаться нечего. Так что давай, — он просовывает в ее рот большой палец, надавливая на ее язык, и она, почти не осознавая, что делает, проводит по нему языком, шумно сглотнув. Брюнет облизывает губы, следя за каждым изменением в ее лице. Она понимает, что ему это нравится, это его возбуждает, заводит, она чувствует его эрекцию, упирающуюся в ее бедро, и, собрав немного смелости, хрипит, понимая, что обрекает себя на нечто ненормальное: — Трахни меня.

Believe it, Iʼve been waiting so long So I wait for you to Take me all the way

      Мужчина замирает, широко распахнув глаза, и как-то неверяще смотрит на нее, словно не принимая тот факт, что ему дали полный зеленый свет на любые его действия. Потом медленно поднимает ее подбородок, изучая ее глаза. — В чем подвох, сладкая? Такие, как ты, быстро не ломаются. Я-то знаю. Что творится в твоей красивой головке? — Просто не думай, — сипит она, кусая до крови губы, чувствуя себя девственницей перед первой брачной ночью. — Мне уже плевать. Все, что ты мог, ты уже сделал со мной: изнасиловал, унизил, запугал, заставил подчиняться, что я не делаю никогда. Хуже ты мне уже не сделаешь. — Зато могу сделать лучше, — ухмыляется он, многозначительно вскинув брови. ***       Ее самообладания хватает только на то, чтобы не кричать в голос, когда кожаный стяг медленно скользит по ее телу. Щелчок — и она шипит, когда легкий удар, словно ожог, охватывает ее и так напряженный сосок. Она уже не просит остановиться, так как понимает, что его слова не останавливают. Ее мучитель делает паузу только тогда, когда она начинает вырубаться или теряет сознание. И вот сейчас, когда она едва касается кончиками пальцев пола, чувствуя, как запястья дико ноют в кожаных наручниках, прикованных к потолку, ей остается только считать, через сколько ударов она отключится.       Следующий удар приходится по животу, и Элеонор стискивает зубы, прикрыв глаза. Она знает, что будет гореть следующим, ей даже не нужно смотреть на мужчину, чтобы понять, что он искренне наслаждается всем происходящим. Она уже выучила этот бешеный взгляд сумасшедших синих глаз, которые, кажется, теперь будут преследовать ее до конца жизни в кошмарах.       Кожа скользит по ее промежности, и она против воли натягивает путы, еще сильнее карябая и так пораненную кожу. Ее ухо улавливает ехидный смешок, и он сильнее жмурится, словно надеясь, что это поможет ей хотя бы оторваться от реальности, которая с каждой минутой становится все блаженнее. Как бы ей не хотелось это признавать, она понимает, что ей нравится все, что происходит, нравится, что он берет вверх, что он делает с ней, полностью подчиняя ее, иногда даже молча. — Нравится? — мягкий шепот обволакивает ее ухо, и она чувствует, как он скользит языком по чувствительной коже за ним. Секунда — и она чудом не вскрикивает, когда он насаживает ее на себя, вонзив пальцы в ее ягодицы. Никакой прелюдии и нарастающего темпа — резкие, грубые толчки, от который у нее сводит зубы и все темнеет перед глазами. Она знает, что, вероятнее всего, потом он поставит ее на колени и заставит поглотить все, что он ей даст, и она будет давиться, хрипеть, боясь задохнуться, пока он, довольно рыкнув, не начнет очередную пытку.       Но на этот раз Деймон, кончив, расстегивает ее наручники, и она прижимается к его обнаженной потной груди, тяжело дыша. Почти неосознанно она трется щекой о его грудь и ловит капельку пота языком, блаженно поморщившись. — Идиотка, — цедит он и, резко схватив ее за волосы, толкает на пол, придавив ногой ее шею. Брюнетка только распахивает глаза, глядя на него снизу вверх, послушно, покорно, готовая принять все, что он ей скажет. Мужчина хмурится, глядя на нее, потом достает что-то из комода и, подойдя к ней, цепляет непонятные предметы на ее грудь, отчего она, слабо вскрикнув, выгибается дугой, скользнув руками по своему телу. — Что… что это? — едва-едва спрашивает она. — Считай, что легкий ток, — ухмыляется тот и, перевернув ее, заставляет встать на четвереньки. — Неплохо, — комментирует он, вытащив из ее красной от ударов задницы пробку, — теперь туда гораздо легче войти, а то твои визги дико раздражают, — в подтверждение своих слов, Сальваторе толкается вперед, войдя в нее, и она скользит ногтями по полу, прижавшись к нему лбом. — Ну уж нет, — скрипит он зубами и, намотав на кулак волосы, дергает к себе, заставив прогнуться в спине до адской боли. Но она молчит, крепко сжав челюсти и зажмурив слезящиеся глаза. — Кричи, — как-то равнодушно бросает он, но в этом наигранном спокойствии больше опасности чем в самом яростном его крике. И все бы ничего, если бы не эти бешеные, ненормальные, сумасшедшие глаза, которые впиваются в ее тело, угрожая разорвать на куски, которые она видит в зеркале, прикованном к стене. Она видит, как вздымается его грудь, как дрожит его тело, повинуется, потому что выбора, как и желания, уже не осталось. Ей слишком хорошо, чтобы упираться и возвращаться в какие-то прошлые принципы, привычки и обыденность. Она ненавидела свою жизнь — и он взорвал ее. Вдребезги.

Push me under Pull me further Take me all the way Take me all the way

*** — Когда очухаешься — в гостиной на столе графин с водой, можешь воспользоваться ванной, если нужно. Ключ в коридоре, оставишь внизу.       Команды слышатся как-то приглушенно, и она сначала даже не понимает, где находится и откуда исходит звук. Где-то хлопает дверь, и наступает тишина. Такая умиротворяющая и желанная, что она едва не стонет от блаженства. Элеонор лежит на полу, стараясь начать нормально дышать, потом очень медленно поднимается, держась за все, до чего может дотянуться, идет в ванную, где едва ли не полчаса стоит под холодной водой, просто стоит, закрыв глаза и отпустив все мысли. Выйдя, вытирается огромным махровым полотенцем и почему-то чистит зубы, получая непонятный кайф от того, что это его щетка. Вернувшись в комнату, она надевает свои вещи, стараясь не думать о том, что они в некотором случае испорчены. Но явно не так сильно, как ее душа. Замерев, Лейни хватает свой телефон и, увидев двадцать три пропущенных от подруги, качает головой. 07:20. Она провела в своем персональном Аду всю ночь. Неслушающимися руками она набирает номер подруги и сползает вниз по стене, закусив губу. — Лейни! — далее следует едва ли не десятиминутная тирада о том, какая она ужасная подруга, какая она наглая и бессовестная, как она напугала ее. И это все длится и длится, пока девушка, вздохнув, не прекращает поток ругани. — Эй, ты тут? — Милли… — шепчет брюнетка, прижав кулак к губам и глядя немигающим взглядом в пустоту, — кажется, я больше не лесбиянка.