***
Ночью ему снится кошмар. Он видит Баки: такого, как год назад — без руки, в криокамере, иней на ресницах, бледное, безжизненное лицо. Вокруг толпятся врачи, говорят что-то: резко, настойчиво, но Стив не слышит ни звука. Ему страшно. Вдруг свет гаснет, и он идёт вперед, тычется вокруг, как слепой котёнок, но нет никого, нет ничего, его окружает абсолютная пустота. «Они забрали Баки, — думает Стив. — Нет, пожалуйста, только не снова». — Баки! — кричит он в темноту, надрывая лёгкие. — Баки! И просыпается, подскакивая на кровати. — Стив, — тихо зовёт Баки, не убирая руку с его плеча. Стив закрывает лицо руками. — Прости. Ты не должен… Я… Прости. — Иди сюда, ты, болван. — Баки протягивает руки и обнимает его. Стив готов умереть со стыда, но всё равно вцепляется в него, как в спасательный круг. — Всё хорошо. Баки укачивает его, точно ребёнка. Спустя пару минут Стив поднимает голову и слабо улыбается: — Ты что-то напеваешь. — «Русалочка», — пожимает Баки плечами. — «Часть твоего мира». Прицепилась с вечера. — Серьёзно, Бак, «Русалочка»? Баки закатывает глаза: — У каждого мужчины есть свои слабости. Ложился бы ты обратно спать. Стив откидывается на подушку, и чувствует, как ощущение липкого страха возвращается. Должно быть, это отражается на его лице, потому что Баки вдруг забирается в кровать и вытягивается рядом. И предлагает, как будто им снова по семь лет: — Спи, Стив, я посторожу.***
Баки настаивает, что они непременно должны сходить в кино. Стив не уверен, что это хорошая идея: темнота, большое скопление людей, резкие, громкие звуки, — но всё-таки сдается под его напором. — Жить в будущем и не приобщиться к современному искусству — кощунство, Стив! — сверкает Баки глазами, и как, ну как тут можно ему отказать. Они идут на какую-то сказку, насколько можно судить по афише. Баки берет два билета на последний ряд («Ещё не хватало, чтобы у нас за спинами кто-то сидел», — со смешком поясняет он и почему-то выглядит смущённым.) и покупает огромное ведро попкорна. Когда выключается свет и зал тонет в музыке, Стив с беспокойством поворачивается к Баки, но тот, приоткрыв рот, с каким-то детским восторгом смотрит в экран и выглядит настолько юным и живым, что невозможно отвести взгляд. Баки чувствует внимание и шепчет Стиву на ухо: — Смотри в экран, Стиви. Первое время Стив честно старается не отвлекаться. Потом фильм неожиданно оказывается настолько странным, что это больше не составляет проблемы. Из кинотеатра они выходят молча. — Что за чёрт, — обретает дар речи Баки и смотрит так, как будто не знает, разозлиться или засмеяться. — Что за чёрт, Стив? Что мы только что посмотрели? Стив смеётся и обнимает его за плечи. — Жить в будущем, — передразнивает он, — и не приобщиться к современному искусству… — Пошёл ты, — стонет Баки. — Боже мой, Стив, только не говори мне, что все фильмы сейчас такие. Стив делает траурное лицо: — Не хочу тебя расстраивать, Бак, но… — Это конец. Жизнь кончена! Они сворачивают в темноту аллеи, и облачка пара поднимаются вверх от их дыхания. Начинается снег: понемногу, искрясь в фонарном свете, пока не превращается в плотный поток из белых хлопьев, который тает, едва касаясь земли. Стив останавливается и смотрит вверх, пока Баки не поворачивает его к себе за лацканы куртки. У него тёмные глаза и на губах — странная улыбка, Стив чувствует, как сердце начинает биться быстрее, и открывает рот, чтобы что-нибудь сказать, но Баки говорит первым: — Стив. — И стягивает с шеи тёплый вязаный шарф, а потом укутывает в него Стива. — Я не могу заболеть, — напоминает Стив тихо. — Я знаю, — отвечает Баки. У него в волосах снежинки, и его нестерпимо хочется нарисовать таким, но ещё больше — дотронуться. — Это не значит, что ты не чувствуешь холод.***
В почтовом ящике его ждёт коробка карандашей и открытка с одной-единственной фразой на обороте: «Мир, в котором создаются такие прекрасные вещи, не может быть плох». Он долго вертит её в руках, силясь вспомнить, где уже слышал эту фразу.***
— Мы едем на пикник, — объявляет Баки однажды за завтраком, и Стив совсем не удивляется: в последние месяцы Баки горазд на выдумки, словно хочет наверстать всё, чего был лишён столько времени. Саус-Хэмптон пуст: до пляжного сезона ещё далеко, — и Баки хитро щурится, закатывая рукава рубашки. Видеть его таким настолько хорошо, что болит в груди. Жестом фокусника Баки достает из рюкзака сэндвичи, фрукты и бутылку вина — и когда только успел положить? — Мы же не пьянеем, — улыбается Стив. — Как будто только в этом смысл! — возмущается Баки и откупоривает пробку. — Прошу. Стив забирает бутылку, делает глоток и подначивает: — Что, прямо так, никаких бокалов? — Обойдёшься, — закатывает глаза Баки и отбирает у него вино. — Сноб. Стив смотрит, как Баки пьёт, как двигается на горле кадык в такт глоткам. — Романтика умерла, — жалуется он. Баки отставляет бутылку, откидывается назад, спиной на песок, и вздыхает. — Что такое? — спрашивает Стив. — «Что с ней? — говорит Баки. — Разве это не очевидно? Ариэль влюбилась». Стив чувствует, как в горле встаёт ком. Наверное, это просто странная шутка, которой он не понимает, не может быть иначе. — Бак? — всё же переспрашивает он. Баки смотрит прямо на него, пристально и серьёзно, и садится. — Стив. Если я неправ, ты скажи, я… — Качает головой, трёт ладонью лоб и, наконец, протягивает руку: осторожно, как будто боится спугнуть дикое животное, спрашивает: — Можно? У Стива шумит в ушах, и голова забита шальными мыслями, но он кивает — потому что это Баки, конечно, можно, всё, что угодно — можно. А потом Баки его целует, и мыслей в голове не остаётся. Они едва успевают на последний поезд. Вагон совсем пустой, Баки занимает место у окна и кладёт голову Стиву на плечо, когда тот садится рядом. Поезд трогается, и низкое солнце высвечивает их тени сквозь стекло на каменный перрон. — Ты же знаешь, что я люблю тебя? — спрашивает Баки тихо, почти касаясь губами его щеки, и смотрит из-под ресниц. «Я забываю, как дышать рядом с тобой», — думает Стив и целует Баки в ответ. Закат разгорается ярче, окрашивая всё вокруг в золото и багрянец. Ветряные мельницы вырастают на горизонте сияющими стрелами. «Мир, в котором создаются такие прекрасные вещи, не может быть плох», — вспоминает Стив и осторожно переплетает свои пальцы с металлическими, затянутыми в тонкую перчатку. Баки жмурится сыто и сонно, и так счастливо улыбается, что у Стива кружится голова. Он осторожно касается губами темноволосой макушки, вдыхает знакомый запах, за день смешавшийся с солёным, морским. А потом вдруг понимает — всё понимает — и начинает смеяться. — «Русалочка», — стонет Стив. — Мы её трижды смотрели, так тебе понравилось. И Шекспир! Ты зачитывал своим девчонкам отрывки из «Ромео и Джульетты». Те открытки — это был ты! И кино, и пикник. Ты за мной ухаживал. Боже, это же очевидно, я идиот… Баки согласно хмыкает, не открывая глаз, и удобнее устраивает голову у Стива на плече, ластится, как большой кот. Стив обнимает его за плечи и чувствует, как тяжелеют веки. Под стук колёс они засыпают, беспечно, как маленькие дети.