Художники

Глава 3. Мне приснилось, что мои ноги жрет черная крыса. Когда я открыла глаза, увидела, что парень спит сидя, прислонившись затылком к старому громоздкому комоду. Я подскочила к нему и начала трясти. Его голова с открытым ртом заметалась, как одуванчик. — Ай! — этим кончилось небольшое противостояние. Он, очнувшийся, потирал макушку. — Зараза. Это слово я уже перевела про себя литературно. — Ты как сюда попал? Вспомнил что-нибудь? Это было бум, или портал — и вот ты здесь? — Отвянь от меня, сумасшедшая. — Ну же, скажи! — Отвянь, я сказал! Меня, если честно, удивило, что он не удивлялся метро. Директор, видимо, внял мои просьбам, быстро, поэтому в Москве мы оказались прям в толчее прохожих. Персонаж на это реагировал, как собака на телевизор. Такое ощущение, что у них таких переходов пруд пруди. А я в своем мире ничего такого не придумывала. Впрочем, я и сама о придуманном мире не очень-то много знала. К нам заглянула мама. — Уже проснулись? — она улыбнулась так, что ни один человек не заметил бы подвох. Я вышла вместе с ней в коридор, и добродушное выражение с ее лица сразу исчезло. — Так, чтобы никакого шуму, пока мы с твоим папой дома. Ты заходила в аптеку? — Он вроде не болеет. Мама протянула мне презервативы. — Мам! — у меня вылезли на лоб глаза. — Чтоб ты мне в подоле принесла? Щас, будешь сама его воспитывать. — Да мы ничего такого! — Уж мне не говори, чем там молодежь не интересуется, — сдвинула брови она. — Если будет приставать, надевай. А папа с ним потом разберется. Я зашла в комнату немного потерянная, отчего забыла вовремя спрятать пачку. — Презеры что ли? — я мгновенно отвела руку за спину. — Думала она, что я тебя в первую же ночь укушу? Он не выглядел обескураженным. Только хмурым, наверное потому, что башка у него до сих пор ныла. — Ты бы этого не сделал, — убежденно сказала я, но положила пачку на видное место. Кстати… он знает о предохранении? Это я в своем мире не продумывала. — Еще посмотрим, — он мрачно воззрился на меня. — Хватит вести себя как зазнайка. Ты не знаешь, что я сделаю в следующую минуту. — Но я тебя знаю, — я уселась напротив него, он неохотно сел прямо и скрестил руки. Я вытянула губы. Так… — У тебя не было родителей. Он скептически поднял брови. — Отец умер в тридцатилетней войне, а мама не дожила до твоего восьмилетия. Он неприятно нахмурился. — У тебя не было сестер и братьев. Еще ты любишь суши. Учился на боцмана, но в первый же месяц был схвачен разбойниками и провел у них несколько лет. Потом год скрывался от полиции. Ну, — торжественно улыбнулась я, — что из этого правильно? — Про родителей. Я заткнулась. Он встал, обошел меня и начал ходить по комнате. Кажется, подходил к окну, осматривался. Я повернулась, когда он, морща нос, смотрел на кучу старых флаконов и лаков, которые у меня с мамой просто руки не доходят выбросить. — Я хочу извиниться. — За что? — Ну, то что я так резко. Информацию надо выдавать дозированно. Он, сморщившись, потрогал на шее кулон. — Ну, вот я знаю, откуда кулон. Королевский. — Ты говорила, царя. — А разницы нет. Его надо притащить в башню Святых Отцов до конца седьмого месяца, полуночи. Парень напрягся. — Для чего? — Это я еще не придумала. Он вдруг резко оказался рядом и зажал мне ладонью рот. Его взгляд метал молнии. Было больно. — Что там будет? Говори! — Ме маю! — промычала я. Он сдавил сильнее. — Говори! Я пискнула. За дверью послышался шум. Заглянул отец, но в этот момент я уже дышала безразмерной футболкой, в которую одели персонажа перед тем, как он лег спать. Парень с силой прижимал мою голову к груди, не давая вздохнуть. — Что тут у вас происходит? — понизил голос отец. Но к своему ужасу я приметила, что он не так уж и зол. — Мы вспомнили разногласия, — сказал парень. — Уже улаживаем. Я слышала, как папа еще стоял, сопел, а потом закрыл дверь, ничего не сказав. Я насилу вырвалась. Теперь была ужас растрепанной. — Говори, что там будет, — тихим скрежещущим голосом прошептал он. — Возомнила себя творцом? Так отвечай. — Я не знаю. Не придумала. — Придумывай! — Кого-то убьют! — Что? — Всегда кого-то убивают, — я дышала, перед тем отшатнувшись от него. — Это беспроигрышный ход. — В чем без проигрыша? — В искусстве драмы. Он сдавил себе зубы так, что мне самой стало больно. Я потрогала свою челюсть. — Ты действительно сумасшедшая. Но раз ты говоришь о том, что творишь, тогда ты затащишь меня обратно. «Я не знаю как», — хотела я сказать. — И мне безразлично, как ты это сделаешь. Он встал, порыскал глазами на комоде и взял пачку презервативов. Я сделала выдох, а в голову начала приходить мысль, что надо было персонажей по-другому писать. Когда я была маленькой, я всегда сочиняла истории. Но не запоминала. В моей голове играли жизни, проживали детские беды и радости, а первое творение вылилось на бумагу жуткими повторами и штампами, которые я, к славе своего гения, по большей части забыла. Через много лет я узнала, что это был фанфик. Мешанина из просмотренных мною мультиков, разных сериалов и чуть-чуть прозы Чехова (великого я не любила, но в текстах толк даже тогда понимала). Поняла я, что это фанфик. И устыдилась. И решила, что никогда больше не буду писать. «Не тут-то было» сопровождало меня даже не с того момента — всю жизнь. Не знаю, что бы отвадило меня, если б я писать не смогла… Произведения состояли из кучи набросков. Все новые и новые записи, которые я надеялась когда-то превратить в печатные книги. Я всегда думала об издании. И никогда не понимала людей, которые пишут в стол или хвастают своими творениями на интернет-ресурсах. Тогда же появился интернет. Я поступила на журналистику. Перестала строчить в блокнотах, которые к тому времени превратились в черное месиво буковок и поправок; перенесла что-то из них в компьютер и неожиданно для себя выложила в сеть. Совсем чуть-чуть. Не самое лучшее. Но быстрый, первый и единственный комментарий моментально отбил у меня охоту писать. Я почувствовала, что я бездарность. Комментарий был вовсе не обидный. И от девушки, которая к тому времени посещала курсы. Он был дельный, и был субъективный. Но мне показалось — как головой в прорубь. «Спасибо», — написала я. — «Я исправлюсь». И больше писать не садилась. Даже через некоторое время, когда вместо полноценной критики пришло «Хах, мне понравилось», я не воспрянула духом. Не поверила. Тут человек увидел и разобрал по полочкам, а этот — что ему просто понравилось? До следующего захода в литературную прорубь прошло два года учебы. Я рьяно засела за журналистику, намереваясь сделать ее профессией всей моей жизни. Если уж не умею писать литературно, то буду писать статейно — этому учат, и работу найду. Пусть за гроши. Пусть буду работать там, где мне все время будет тесно. Я ненавидела журналистику. И поняла это только к началу третьего курса. Тогда же, через неделю, меня чуть не сшибла служба доставки, и Хаз спас меня из-под колес. Я попала в училище, где учат искусству, и с трепетом в сердце поняла, что мой мир, который я так долго засовывала вглубь, разросся как, если сказать метафорично, — японская розовая вишня. Парню захотелось погулять. И я вызвалась с ним. — Скажи все же, а как тебя зовут? — Я не хочу тебе ничего говорить. — Дай угадаю. Слава? Он посмотрел на меня недоуменно. — Будешь гадать? Еще по своему имени меряешь! — Савой меня зовут только в училище. Здесь я Марина. — «Здесь». Ты даже дом называешь «здесь». Настолько же тебе проела мозги вся эта литературщина. Я даже обиженно отстала, но потом догнала его, прежде чем он минул дверь с домофоном. На улице накрапывал дождь. Такая противная погода стояла уже дня с два — не морось, не снег — лужи залезают в ботинки, боишься вляпаться в какую-нибудь хрень. Видом служили оттаивающие мартовские собаки. Я семенила рядом, придумывая заковыристые имена, пока не поняла, что он направляется к метро. — Тебе зачем-то в метрополитен? — Ты про эту станцию с огромной «м»? — Ну да. — Туда мне тоже надо. Если ты не можешь придумать, как я отсюда уйду, сам найду способ. — Ты знаешь, как это работает? — Порталы везде универсальны. А обычнее портала твоего училища я еще ничего в жизни не видел. Значит, и здесь есть такой. Я покивала. Какой умный. Имена что-то никак не приходили в голову. Бред один. — Может ты Виталий? — Нет. — Тогда Сережа? — Нет. — Маргарин? — Ты называешь меня маслом? — Ну, когда у меня заканчивается фантазия, я обычно первым делом перебираю еду. Он резко остановился. — Перестань меня называть всякой мутью, — он насупился. — Ладно. Зови Олегом. — Тебя правда зовут Олег? — Ты же все знаешь! — скептически покосился он. — Ну, я не могу знать все детали. Обычно я исследую мир по мере написания. — Как это? — Только когда пишу, это становится правдой. Он снова посмотрел на меня. — Записываешь — и правда? — Ну да, — я припомнила. — Когда в училище попала, меня сначала к картинщикам засунули, так я там такого напридумывала… Кубизма. А когда записала, что я хотела нарисовать, то это сразу ожило. Правда, тоже, кубически. — И ты мне об этом не говорила, — хмыкнул он. Я удивилась. — Ты не спрашивал. — Спрашивал я или не спрашивал, — мы подходили ко входу в метро, — если меня выбросило рядом с такой, как ты, то будь уверена: тебя скоро придут убить. Я резко остановилась. Он обернулся. — Чего меня? — вылупила я глаза. — Убить, — сказал он с потрясающим равнодушием. — Чтоб такое могущество пропало на добрые дела? Я фыркнула. — Я не могущественна. — Ну, это пока. А вот научишься творить, как велит воображение, еще меня сумеешь доставить по адресу, — его голос понизился до шепота, — тогда за тобой и придут. Я скосила глаза влево на темное пятно, появившиеся из гранитного покрытия перил метро-входа. А в следующую секунду оно кинулось на меня.