Замок на холме

Первым, когда они миновали ворота Хайгардена, их встретил Гарлан Тирелл. Лорас успел надавать Ренли множество серьезных и обстоятельных советов, как вести себя с каждым из его родни, и по дороге время от времени добавлял новые. Хоть советы и были изрядно противоречивы, Ренли слушал прилежно. Но так и не понял, чего Лорас опасается больше: что его семья не понравится Ренли или что Ренли не понравится им. Похоже, Лорас и сам не был уверен. Хайгарден показался, надвинулся, вырос, навис над головой — куда быстрее, чем Штормовой Предел: когда они въехали в кольцо Лабиринта уже приходилось запрокидывать голову, чтобы разглядеть самые высокие башни. И Ренли понял, что беспокоится куда больше, чем себе признавался. Как ни смешно. А уж конечно, это смешно. Тиреллы писали ему такие теплые письма, каких он никогда не дожидался от собственной родни. И кроме того, он ведь уже гостил здесь год с лишним назад. Пусть гостил не слишком долго и не застал всех: родители Лораса тогда были в отъезде, кажется очередные пышные именины Хайтауэра Бессмертного... «Просто тогда мне не было до них дела». Сейчас было. Ренли смотрел на замок: башни, башни и башни из белого камня, на остатках древних стен поднимаются новые, другой кладки, венчаются стрельчатыми зубцами, которые обманчиво кажутся украшением — и не мог отделаться от мысли, что видит Хайгарден впервые. Как и Гарлана Тирелла. Вот он, целеустремленно раздвигает толпу челяди, высокий, широкоплечий, улыбающийся, очень красивый — на чей-то взгляд, должно быть, даже красивей Лораса. На взгляд Ренли, на Лораса он был похож, как копия со статуэтки, сделанная кем-то с пальцами погрубее для кого-то со вкусами попроще. Но хорош, очень хорош, что есть, то есть, не откажешь. И держится так, как и ждешь от первого, по единодушному мнению, рыцаря в Просторе. — Добро пожаловать, лорд Ренли! — сказал Гарлан. Улыбался он радушно и искренне, как старому знакомцу. Потом повернулся к Лорасу и добавил небрежно:— И тебе привет, креветка. Ренли точно не ослышался, голос у Гарлана был звучный на зависть. «Креветка?..» Было так смешно, что почти прекрасно. Лорас приобрел вид мученика и глубоко вздохнул: —По крайней мере — сир креветка, с твоего позволения. — Сир или не сир — это мы еще посмотрим, — ответил Гарлан все тем же тоном. — Кого нынче только не посвящают в рыцари, уму непостижимо. Так что ступай сюда, и... И тогда Лорас, великолепный, победоносный Лорас, одолевший Джейме Ланнистера, Рыцарь Цветов и принц Тирелл, Лорас, который так серьезно наставлял Ренли в тонкостях просторской учтивости, прищурился, закусил губу, молниеносно слетел с седла, издав не то клич, не то рык. Повалил хохочущего Гарлана на песок и явно преисполнился решимости открутить брату голову прямо на месте. — А ничего, креветка! Сойдет! — Ну, ну, мелюзга, — раздалось снисходительно, и по тону было ясно, что «мелюзга» относится к обоим братьям. — Лишь бы сразу драться. Добро пожаловать, лорд Ренли! Это Уиллас Тирелл, конечно, стоит на ступенях, обеими руками опираясь на свою трость, и смотрит приветливо. У Ренли расторопно приняли коня, он спешился. — Ай-ай-ай, как вам только обоим не стыдно? — девичий голос, но его тон кажется удивительно знакомым. —Что лорд Ренли подумает об обхождении, которое принято в Хайгардене? Добро пожаловать, лорд Ренли! Маргери появилась у Уилласа из-за спины, укоризненно покачала головой — очень укоризненно, если бы не улыбка, от которой ямочка проступила на щеке. На правой, как и у Лораса. Лорас отпустил Гарлана — Гарлан все еще посмеивался — поднялся на ноги, и сосредоточенно отряхнулся, сердито отстранил кого-то из слуг, кто попытался было помочь. Ренли ждал, то Лорас бросится обнимать Маргери, но он встряхнул рукав, одернул на себе камзол, и только тогда медленно обернулся к сестре. Откашлялся. — Я полон глубочайшего раскаяния, моя любезная сестра, — сказал он чинно и отдал старинный, вычурный поклон. — Будьте ко мне снисходительны. Маргери милостиво кивнула, присела в таком же медленном, длинном поклоне. — Я подумаю, как вы можете загладить вашу вину, любезный брат, — сказала она торжественно. — Теперь поведайте же мне, ибо мы долго пребывали в неведении, в добром ли вы здравии? — Мое сердце и дух мой томились в разлуке с вами, о возлюбленная сестра, — Лорас изобразил еще более длинный и замысловатый поклон. — Но что за следы печали я вижу на вашем прекрасном лице? — Ах, любимейший из братьев моих, тоска снедала меня всякий день, что я не видела вас, — Маргери приложила обе руки к груди. — Теперь же мы снова вместе, и сердце мое преисполнено радости. — С моей радостью она не сравнится, о моя нежнейшая сестра, — Ренли был совершенно уверен, что вот такой поклон Лорас изобрел сию секунду. — Что может быть прекраснее, чем вновь лицезреть вас наяву, когда только сны о вас могли утешить меня? Наверное, они могли бы продолжать и продолжать. Но Маргери не выдержала первой, и все-таки фыркнула, в совершенно не подобающей леди манере. - Ага! – сказал Лорас тоном победителя. Маргери высунула в его сторону кончик языка, потом подхватила юбки — солнце блеснуло на гладком шелке — слетела по ступенькам и со счастливым, бесконечно счастливым визгом прыгнула Лорасу в руки, и он, смеясь, подхватил ее, поднял, закружил. Ренли увидел, как Маргери дернула его за ухо, расцеловала в обе щеки, он ее — в лоб и кончик носа. Ее счастливый смех был его счастливым смехом, только выше на несколько ладов, и когда ее волосы, густые, пышные, упали Лорасу на плечи, их кудри смешались, и стало не отличить, где чьи. * * * Та же сцена церемонного приветствия — только уже всерьез — была разыграна позже, когда леди Алерия Хайтауэр-Тирелл, госпожа Хайгардена, вышла встретить почетного гостя и младшего сына. Она подарила Ренли благосклонную улыбку и протянула ладонь для поцелуя таким неспешным, царственным жестом, какой мог быть только у дамы, совершенно уверенной, что весь мир должен замереть и смотреть, как она подает руку, ведь зрелища более достойного внимания не существует. Алерия с чрезвычайной учтивостью задала Ренли несколько вопросом, поблагодарила за заботу о своем дорогом сыне. Она говорила нежным, мягким, негромким голосом, из тех, какие в балладах называют соловьиным, и была очень красива, особенно для своих лет, с безупречной осанкой и высокой прической из забранных кверху кос, в которых седина пряталась очень искусно. В выражении ее лица, когда она обратилась к Ренли, промелькнуло что-то. Она даже едва заметно нахмурилась, словно силилась осмыслить нечто, словно не вполне понимала, как же ей себя с ним вести, да и в каком качестве он здесь гость, собственно говоря... «Да уж и правда, в каком?..» Но тень появилась и исчезла, и Алерия продолжила беседовать с Ренли, подозрительно часто именуя его принцем. И только после она обратила внимание на Лораса, оглядела его со сдержанным одобрением, мягко улыбнулась, коротко поцеловала в склоненную макушку, сказала чуть рассеянно: «Лорас, дорогой, не грызи губу». «Да, матушка», — отозвался Лорас, на вид храня полную серьезность. Потом Ренли увидел, как у дверей большого зала Алерия подает правую руку Гарлану, подает левую — Лорасу и затем медленно выступает, так что длинный шлейф скользит за ней по узорчатым полам из разноцветного дерева. И тогда понял, что видит перед собой женщину, которой всю жизнь пыталась казаться Серсея. * * * «А я еще считал Роберта толстым», — была первая мысль Ренли, как только он увидел Мейса Тирелла. Вторая — что Мейс Тирелл был ровно настолько радушен, хлебосолен и до крайности тщеславен, насколько его описывала молва. Лорас никогда такого не говорил, разумеется, но догадаться, что он — отцовский любимец, было нетрудно. Теперь Ренли мог убедиться воочию. Лорас был затискан, захвален, схвачен и водружен на стол, чтобы все могли им полюбоваться. Толстяк толстяком, а Лораса Мейс поднимал без труда. По Лорасу было видно, что он привычный, и потому принимает происходящее как должное. Мейс Тирелл требовал от Лораса рассказов про турнир, перебивал и призывал Богов в свидетели, как исключительно хорошо он воспитал сына. «Я всегда знал, Лорас пойдет в меня. Увидите, он меня еще превзойдет» — сообщил он веско и значительно, обращаясь вроде бы к Ренли, а на самом деле всем за столом. Так веско и значительно, словно был прославленным полководцем, воплощением суровости и воинской удачи, а вовсе не тем, кого половина Простора величала за глаза «Лорд Лежебока». Ренли заметил, как при речах отца переглянулись Гарлан и Уиллас. Мейс Тирел хотел знать про поединок Лораса с Джейме Ланнистером в мельчайших подробностях. Лорас, храня достоинство и — о, как у него достоверно выходило — скромность, сказал отцу, что ему не пристало расписывать собственную победу. Ренли еще успел подивиться, как это Лорас упустил возможность покрасоваться, особенно перед Гарланом. Но тут Лорас добавил: «Зато лорд Ренли видел нашу сшибку и может рассказать о ней правдиво и справедливо». И послал Ренли взгляд. И вот тогда Мейс Тирелл, как прежде Алерия, тоже поглядел на Ренли, словно зачарованный. Конечно, едва ли стоило бояться, что он, после всех радушных приветствий и усаживания Ренли на почетное место, внезапно как сообразит, как поймет... «Улыбайся, Ренли». Но тень мелькнула у Мейса Тирелла во взгляде — и пропала. Ренли быстро прикинул в уме, что от него могут хотеть услышать, и кажется, не прогадал, приправив свой рассказ нужным количеством лести и похвал дому высоких лордов Простора, в чьей зеленой крови дух истинного рыцарства, как ни в ком... из которого происходят лучшие... в ком честь... доблесть, слава, великое прошлое и будущее еще более великое... мой брат-король того же мнения о несомненных достоинствах Лораса… Мейс Тирелл важно кивал. Лорас тоже кивал из-за его спины, едва заметно и одобрительно. По тому, какие глаза он делал, Ренли соизмерял, не слишком ли много – или не слишком ли мало лести он подлил в свою речь. Интересно, все дети Тиреллов не принимают отца всерьез? Если уж Лорас, то остальные, скорее всего, и подавно. Трудно их не понять. Лорд Лежебока и Лорд Сахарная роза, и какими там еще прозвищами его наградили знаменосцы... Толстый, тщеславный, безобидный лорд Тирелл... А потом, еще не закончив своего рассказа, Ренли вдруг вспомнил. Станнису пришлось взять его за руку и подтащить к стенным бойницам почти волоком, потому что он упирался изо всех сил. Но ему было шесть, а у Станниса всегда была железная хватка. Он поставил Ренли на самом краю, жестко взял за плечо и велел смотреть вниз, на лагерь осаждавших, десятки и сотни зеленых и белых шатров на сером, пустынном берегу. Был ведь конец зимы, верно?.. «Смотри внимательно, Ренли, — сказал Станнис. — Видишь золотую розу? Это знамя Мейса Тирелла, того, кто хочет нашей смерти. Смотри и запоминай, кто наши враги». Ренли поспешно закивал, потому что так можно было надеяться, что Станнис его вскоре отпустит... Он же и правда был там, Мейс Тирелл, десять и пять лет тому назад, на исходе последней зимы, в одном из зеленых шатров с зелеными знаменами... Тот же самый Мейс Тирелл, который так и не решился ни на один штурм, но который пировал под стенами, пока они, внутри Штормового Предела, долавливали крыс. Это ведь и правда было. Мир странно... распался. Пиршественная зала: сводчатые потолки в старинных цветочных фресках, высокие окна зеленого и желтого стекла, даже резной подлокотник кресла под рукой - все стало ненастоящим, как в дурном сне. И показалось, что улыбчивые, любезные Тиреллы – только моргни - превратятся, перекинутся… В кого? Что они думают о нем на самом деле? О чем на самом деле шепчутся, поглядывая на него? Потом Ренли снова нашел глазами Лораса. Мир встал на место и обрел плотность. Ренли отпил из своего кубка, золоченого, с филигранью по витой ножке, полного темным, рубиновым на просвет, сладким, прохладным на языке. Да пусть Станнис лелеет все старые обиды, сколько ему угодно, хоть еще двадцать лет кряду. Именно потому Станнис сейчас сидит у себя на голом Драконьем камне, исходя желчью, потому что ему повсюду рады, как евнуху в борделе, а Ренли — здесь, в самой благословенной земле Семи Королевств, и все семейство Тиреллов улыбается ему и уговаривает попробовать лебяжьи сердца, запеченные с медом, только что поспевший черный виноград, золотые персики, варенье из миндаля и розовых лепестков и пирог с форелью, лимоном и тимьяном. Именно потому. Ренли взял с расписного блюда самый крупный, самый золотистый и розовый, самый пушистый персик и с наслаждением надкусил кожицу. Кубков поднимали еще много. Разумеется, воздавали должное дружбе. * * * Маргери отозвала Лораса в сторонку, пропустив вперед отца и мать, и Ренли услышал краем уха, как она сказала брату: «Очень жаль, но тебе придется пожить в гостевых покоях, в твоих потолок укрепляют». И почему-то улыбнулась. Лорас нахмурился. Лорас, который появился уже в ночи, полураздетый и босой, улыбался до ушей и придерживал над головой тяжелый гобелен, расшитый павлинами. Гобелен прикрывал дверь, очень удачно, хоть и неведомо зачем, проделанную в стене между двумя гостевыми покоями. – К тебе можно? – весело спросил Лорас, ответа не дождался, шагнул внутрь, затворил дверь за собой. Заботливо и любовно расправил гобелен. – Знаешь, честно сказал Ренли. –Вот это уже чересчур. Лорас рассмеялся. – Ну, я мог бы влезть к тебе в окно, если тебе так больше понравится. Хочешь? – Лорас с силой дернул створку, задребезжали цветные стекла. Теплый ночной ветер пошевелил Лорасу волосы. Оглушительно и сладко запахло цветущим жасмином. Лорас перегнулся через подоконник: – Тут даже не очень высоко. И камни старые, есть за что ухватиться. И вон там отличное лимонное дерево. «Да не высовывайся ты из моего окна!» захотелось сказать вдруг, как не пришло бы в голову в Штормовом Пределе. Во-первых, потому что на подоконник в Штормовом Пределе еще надо суметь забраться… – Только у тебя все равно нет косы, так что все без толку, – продолжил Лорас весело. – Нет, не полезу. А знаешь, я и не помню, чтобы кого-то селили в этой части замка, разве что совсем гостей девать некуда. Я тут, по-моему, и не был никогда. О, смотри, отсюда Мандер видно! Насчет «не был» Ренли охотно ему поверил. Хайгарден перестраивали и достраивали десятка два раз. Как Ренли со всей серьезностью сказали еще в прошлый приезд, в некоторых частях замка можно было заплутать без провожатого. Покои, где поселили Ренли сейчас, явно содержали в порядке и подновляли, но они со всей очевидностью были древними, как и вся эта часть замка. Даже роспись по белой штукатурке, которой в Хайгардене было покрыто все, что не покрыто резными деревянными панелями, яркая, нарядная роспись сплошь из цветов и птиц, была здесь менее затейливой и изощренной. – Я думаю, тут были хозяйские покои, – сказал Лорас, деловито расстегивая Ренли ворот, успевая целовать и все равно не давая вставить слова. – Может, еще Короля-Садовника и его королевы. Да нет, наверняка. Я тебе потом покажу, у меня там даже кусок герба видно на стене и Око Матери, знаешь, зеленое… Лорас, вполне возможно, угадал. И так было еще хуже. Ренли попытался представить – и воображение отказало ему – как леди Алерия Хайтауэр-Тирелл, госпожа Хайгардена, воплощение возвышенной добродетели, принимает решение их тут поселить обоих, рядом. В бывших – о, Боги – покоях короля и королевы Простора, между которыми есть такой удобный, такой сподручный проход в стене. Ну хорошо, положим, ему ли не знать, чтобы добиться нужного, вовсе необязательно прямо говорить своему шателену: «А моего младшего сына устроить поближе к его любовнику, и чтобы никто им не мешал». Но подумать-то, подумать-то нужно. Да что у них в головах, у этих любезных Тиреллов?.. – Ты что? – спросил Лорас. – Ты как не рад. Ну, пойдем. Он раздвинул полупрозрачные занавеси вокруг кровати – тяжелых пологов в Просторе, конечно, не держали, только сетки от мошкары. Для того же у окна теплилась и мигала углями маленькая жаровня со смесью каких-то трав. Лорас уселся на расшитое покрывало с ногами, посмотрел вопросительно. – Знаешь, мне как-то не по себе, – сказал Ренли честно и кивнул на гобелен с павлинами. – Вот от этого…всего. – Шутишь? – Лорас поднял бровь. – Не шучу. Одно дело закрывать на нас с тобой глаза, и совсем другое… Ренли сел рядом. – Не могу отделаться от мысли, что твоя родня сейчас появится неизвестно откуда и станет… – Подсматривать? – весело хмыкнул Лорас. – Подсказывать, – Ренли вздохнул. – Стены толстые, – сказал Лорас со значением. – На дверях засовы. – Да, – ответил Ренли, – новенькие. Все так заботливо устроено ко случаю. Тебе самому совсем не странно, что мы… прямо под носом у твоих родителей?.. – Да отсюда до моих родителей немногим ближе, чем до Королевской Гавани, – сказал Лорас. Он помолчал, куснул губу, и в его голосе вдруг прорезалась неподдельная досада: – Я и без того целый день был примерный и даже не смотрел в твою сторону, а теперь еще… «Не смотрел» было преувеличением, но Лорас и правда держался безупречно. Ренли развел руками. – Извини, - сказал он искренне. – Не знаю почему, но хуже, чем в септе. – Как раз в септе ты и не жаловался, – пробурчал Лорас, но кивнул. Он придвинулся ближе, положил руку Ренли на затылок и притянул к своему плечу. Ренли охотно дался. – Ладно, – сказал Лорас, почесывая волосы, – если ты такой мнительный… Я отвезу тебя в одно место. Я все равно собирался. Лорас помолчал. Потом сказал веско: – Мы с тобой не делаем ничего дурного, Ренли. И здесь – мой дом. Вот, пожалуйста. Никаких сомнений, как и не было их никогда. Чистая уверенность в правоте, которой хватит на него самого, Ренли, трех септонов и служку. – Но вообще-то, – сказал Лорас, и Ренли сразу не столько услышал, сколько почувствовал, как снова сменился тон. – К моему глубокому прискорбию, в тебе, Ренли Баратеон, нет ни капли сострадания. И покачал головой с кроткой, с кротчайшей укоризной, и еще смиренно вздохнул. Стало легко и весело. «Ну и ерундой же я маюсь». – Ладно, ладно, – Ренли рассмеялся, – иди сюда, окажу тебе сострадание. Он слегка боднул Лораса в грудь, опрокидывая на покрывало. – Что, передумал? – сказал Лорас, устраиваясь с очень довольным видом. – То-то же. – Да ты же меня иначе со свету сживешь, – ответил Ренли, зарываясь носом ему в шею. От Лораса тоже почему-то немного пахло жасмином. Задумавшись в последний раз, Ренли покосился по сторонам. Роспись на стенах в темноте померкла, но все равно, Лорас говорил про Око Матери, значит здесь в пару ему должно быть Око Отца… Ренли вытащил из-под Лораса покрывало, сначала накрылся с головой сам, потом укрыл и Лораса. – Тебе разве холодно? – удивился Лорас. – Нет, – сказал Ренли. – Мне так спокойнее. Лорас понимающе кивнул, счастливо улыбнулся и вплел пальцы ему в волосы. * * * – Лорд Ренли! Какая удача, что я вас встретила! Ренли отозвался на приветствие, и Маргери оставила стайку своих – подруг? наперсниц? кузин? – Ренли так и не понял до конца, кем они ей приходятся, и направилась навстречу по садовой дорожке. Перед ней, на расшитой бисером шлейке, бежал золотистый хорек. Стелился, лился и горбил блестящую спинку. Остальных девиц тоже следовало бы поприветствовать, но они уже порскнули за деревья и скрылись, как скворцы в траве. Ренли успел приметить, что стайка, если Маргери было нужно, всегда исчезала послушно, быстро и бесшумно, только разноцветные рукава и мелькнут. Маргери присела, протянула руку, хорек быстро взобрался и устроился на сгибе локтя. – Хотите погладить? – спросила Маргери, лучезарно улыбаясь. – Он совсем ручной, не кусается. Ренли охотно погладил. Потом подал Маргери руку, она пересадила хорька и пошла по дорожке рядом. – Очень хорошо, что я застала вас одного, лорд Ренли, – сказала она. –Вы ведь не откажете мне в небольшой услуге? – Я буду счастлив помочь вам, моя леди, – улыбнулся Ренли. Маргери пользовалась большой свободой, это он тоже успел заметить. То ли до Хайгардена еще не добралось недавнее и довольно раздражающее поветрие никуда не пускать юных дев без сопровождения. То ли, что больше походило на правду, так и не доберется. Вездесущих септ, тенью маячащих за спиной у каждой юной леди, не было тут и в помине. А те септы, что были, отличались добродушным нравом, уплетали за обе щеки и дремали в тенечке, позволяя подопечным делать, что вздумается. – У матушки скоро именины, как вы наверняка знаете, – сказала Маргери. Ренли кивнул. Знать он знал и уже советовался с Лорасом, какой знак внимания от него одновременно и понравился бы достаточно сильно, и не выглядел бы неуместно. Пока они ни к чему толковому не пришли. – Я написала для матушки канцону, но, боюсь, она не везде удалась мне. У матушки необычайно тонкий душевный слух во всем, что касается поэзии, и мне так не хотелось бы огорчить ее. Вы не посмотрите? Было, наверно, не меньше десятка куда лучше знакомых ей людей, если она и правда нуждалась в совете. Но Ренли проглотил свои соображения. Маргери смотрела с ожиданием. – Постараюсь быть вам полезным, – ответил Ренли. – Мне лестна ваша просьба, моя леди, но почему вы думаете, что я смогу вам помочь? Маргери помедлила с ответом, и Ренли увидел, как она чуть-чуть, почти незаметно, покусывает нижнюю губу. Гораздо изящнее и сдержаннее, чем Лорас, но жест был тот же. Потом Маргери чуть прищурилась. – Я совершенно уверена, что сможете, – сказала она. – Ведь поздравление матушке, которое Лорас прислал в прошлом году, на самом деле сочинили вы. – Что рождает в вас такие ужасные подозрения? Маргери пожала плечами: – Я знаю, как Лорас на самом деле рифмует. – Пойман, пойман и уличен, – засмеялся Ренли, разводя руками. Маргери придвинулась поближе и прибавила, понизив голос: – Не беспокойтесь, я никому не выдам вашу с Лорасом страшную тайну. Ренли улыбнулся не столько даже ей, сколько воспоминанию. Было это до письма от Алайо Сэнда или после? Наверное, все-таки после. Лорас тогда пришел к нему с видом довольно измученным, с исчерканным листком и попросил взглянуть. «Рифма» – сказал он таким голосом, каким называют имя давнего и заклятого врага. Ренли охотно взялся помочь. Сама канцона, если рифм не считать, оказалась на удивление неплоха, насколько бывают неплохи нежно-восхвалительные стихи. Но Ренли, взявшись править, увлекся. «Я немного перестарался, – сказал он, отдавая Лорасу то, что получилось. – Могу все вернуть обратно, если хочешь». Но Лорас замотал головой: «О, нет, зачем? Стало гораздо лучше. Леди-матушке понравится». – Так вы посмотрите? – спросила Маргери и вынула из рукава бумагу. Развязала ленточку. Ренли развернул листок, пробежал глазами. Бросил на Маргери быстрый взгляд. Она улыбалась. Канцона была стройная, гладкая, из сложных чередующихся строф. В ней не хватало только нескольких рифм, и еще две хромали. Ренли заподозрил, что пустые места оставлены намеренно. Потому что тому, кто сочинил все остальное, заполнить их не составило бы ни малейшего труда. – Как вы находите? – спросила Маргери. – У вас замечательный слог, – сказал Ренли честно. – Вы дадите мне время поразмыслить до завтра? – Конечно, лорд Ренли, – ответила она. – Вы так меня выручите! Только вот еще, лорд Ренли… Мне не хотелось бы злоупотреблять вашей добротой… Но я не знаю, к кому еще обратиться. Ренли на всякий случай не сказал ничего, только посмотрел вопросительно. – Как вы, должно быть, заметили, канцона на два голоса, - сказала Маргери, снова чуть покусывая губу. – Я уже положила ее на музыку, но для нее очень нужен мужской голос. «Если бы Лорас привез в Хайгарден невесту, она сейчас сказала бы – женский». Ренли не удержался. – Я уверен, многие будут рады, если вы окажете им честь и попросите спеть с вами, – сказал он. – Увы, – вздохнула Маргери. – Если бы только Дева послала кому-то из моих родичей чистый голос! А у матушки такой нежный слух. Понимаете, я ведь не могу отобрать Гарлана у Леонетты, а Лорас так поет, что… –она подняла бровь и глаза у нее весело заблестели. – Да вы и сами наверняка знаете. Сомнений никаких. Она почему-то очень хотела, чтобы Ренли понравился ее матушке. Но ведь он и сам хотел, зачем же отказываться от помощи? – С радостью вам помогу, – сказал Ренли. – Но откуда вы знаете, что я… Глупый, конечно, вопрос. – Лорас много писал мне про вас, – сказала Маргери. – Вы так добры, лорд Ренли. Не знаю, что бы я стала без вас делать. Да уж, конечно. «Осторожнее с ней, Ренли. Ей, конечно, нет пятнадцати лет, но она, может статься, умнее тебя». – Смеркается, – заметила Маргери. – Хотите послушать лягушек, лорд Ренли? – Лягушек? – не понял Ренли. – Послушать? – О, неужели Лорас вам не рассказывал? Отец держит в нашем пруду музыкальных лягушек. Он очень ими гордится, наши и впрямь поют лучше всех в Просторе. Отец бережет их как зеницу ока, но, боюсь, когда мы с Лорасом были детьми, они натерпелись изрядного страха. Лорас непревзойденный ловец лягушек. Только он наверняка и про это ни словом не обмолвился. Ни с того ни с сего в груди заскреблась ревность. – Похоже, вы многое можете рассказать мне про него, чего я не знаю, – сказал Ренли, стараясь ничем себя не выдать. – А вы – мне, не правда ли? – Я сомневаюсь, моя леди. Лорас ведь всегда писал вам такие длинные и обстоятельные письма. – И наверняка умалчивал про самое интересное. Маргери чуть тронула Ренли за локоть. – Расскажите мне, – попросила она. – А я расскажу вам. Ренли был готов поспорить на что угодно: вот сейчас, только сейчас ей стало по-настоящему интересно. Маргери шла рядом, снова спустив хорька на землю, очень внимательно слушала и звонко смеялась в нужных, и только в нужных местах. Она сказала ему: «Cпасибо», когда они расстались. И Ренли поверил ей. * * * Солнце перешло за полдень. Ренли полулежал, устроившись в садовых качелях, в узорчатой тени старых акаций, и лениво болтал ногой. Вьюн спускался сверху, оплетал канаты и распускался бледно-лиловыми и розовыми воронками, от которых тянуло слабым медовым запахом. Уже третья толстая пчела прилетала поживиться. Изредка ветерок шевелил на Ренли рубашку и тревожил листву, так что сверху просверкивало золотом. Занятий у Ренли было два. Он время от времени подцеплял с блюда крупную, спелую до черноты черешню в каплях воды, и наблюдал, как Лорас и Гарлан гоняют друг друга по ослепительно-белому песку, на самом солнцепеке. Точнее, ради справедливости – все-таки как Гарлан гоняет Лораса, хотя признавать это, разумеется, не следовало и под страхом смерти. «И не жарко же им». Они, конечно, были в самой легкой защите, но все-таки скакали – будь здоров, а лично он, Ренли, сейчас ленился даже думать. Смотреть на них утомились даже самые благосклонные зрители, даже преданная Леонетта. «Ладно, пекитесь тут дальше, как пропечетесь до корочки – приходите», – сказала она, ушла в тенек, и теперь о чем-то шепталась и смеялась со своими сестрами и кузинами. Даже Ренли понимал, что, если Гарлан настолько же быстрый и ловкий, как Лорас, но выше и сильнее, тягаться с ним пешему Лорасу особенного смысла нет. Но Лорас упорствовал. Скоро Лорас, как и в прошлый раз, швырнет меч на песок, с силой закусит губу и скажет: «Ладно, всё, хватит! Полезай в седло». И Гарлан ответит, лениво улыбаясь: «Нет, не полезу». «Это почему еще?» – фыркнет Лорас. «Во-первых, – скажет Гарлан невозмутимо, – потому что жарко, пожалей коней. А во-вторых, вот еще я с кошкой взапуски по карнизам не лазил». Лорас немедленно начнет кипятиться. Насколько у них это было в шутку, насколько – всерьез, Ренли до конца понять не мог, и на всякий случай не вмешивался. Вот Маргери умела нечто такое сказать Лорасу на ухо – и как-то так посмотреть на Гарлана – что Лорас переставал хмуриться и веселел на глазах. Ренли старался не подслушивать намеренно, что же все-таки Маргери говорит Лорасу. Совсем не прислушиваться было выше его сил. Уилласа Тирелла Ренли приметил еще издалека, даже против солнца: медленная, неровная походка, не спутаешь. Успел удивиться, зачем Уилласу, с его-то хромотой лишний раз преодолевать расстояние до сада, не с Леонеттой же перемолвиться. Потом понял, что Уиллас направляется к нему. Слуги, которых Ренли давно отправил в тенек под акации, подхватились было помочь, но Уиллас не глядя махнул им рукой. Ренли сел ровнее, отставил на землю блюдо с черешней. – Не возражаете против моего общества, лорд Ренли? – спросил Уиллас, с той же самой мягкой улыбкой, без которой Ренли его еще не видел. – Нисколько, лорд Уиллас, – ответил Ренли. Уиллас кивнул с благодарностью, когда Ренли придержал качели. Было неловко смотреть, как медленно, сосредоточенно, морщась, он садится рядом. Но, вероятно, у него были какие-то свои причины отказываться от помощи. Когда Уиллас с заметным облегчением выпрямил в колене и отставил искалеченную ногу, Ренли велел себе не глазеть. Но отводить взгляд совсем было бы еще неучтивей, а как Ренли ни старался, совсем не смотреть на его увечье почему-то не получалось. Если Уиллас и заметил, то ничем не выдал. Он откинулся спиной на подушки, пристроил рядом свою трость и какое-то время наблюдал за Гарланом и Лорасом. – Да, младшенькие в своем духе, – сказал он, продолжая улыбаться, как будто приглашал Ренли присоединиться к своему умилению. – Оба превосходны, не правда ли? Ренли охотно согласился. Но не может же быть, чтобы Уиллас и впрямь просто пришел полюбоваться на своих «младшеньких»? Это слово, как и другие подобные, почему-то звучало из его уст совершенно естественно, хотя Гарлана он был старше на два, что ли, года. Как, выходит, и самого Ренли. Но по какой-то причине Уиллас казался старше, намного старше – не внешностью, тем, как держался. Впрочем, есть же присловье, что несчастья старят прежде времени. Они почти и не говорили с глазу на глаз до этого дня. Немного побеседовали о ловчих птицах и лошадях, Ренли долго и искренне восхищался Штормом. Уиллас спросил у него про одну из книг, которые должны были храниться в Штормовом Пределе. Ренли точно не помнил, но пообещал узнать у мейстера Эйвена по возвращении и, если обнаружится, прислать копию. Вот, пожалуй, и всё. Гарлан и Лорас уже заспорили. По долетавшим обрывкам Ренли понял так, что Гарлан показывает какой-то особый захват, а Лорас с чем-то не согласен, даром что вырваться не может, и начинает горячиться. – Они всегда так себя вели? – спросил Ренли с улыбкой. – Пожалуй, – кивнул Уиллас, тоже продолжая улыбаться. – Но у Хайгардена прочные стены, к нашей общей удаче. Когда Уиллас сидел так близко, было особенно заметно, что он единственный из всех детей Тиреллов удался в мать. Гарлан, Лорас и Маргери явно пошли в отца: крупные темные кудри, большие карие глаза. Уиллас был русоволос и сероглаз, и даже руки у него были похожи на руки Алерии. Говорят, сын-первенец в мать – к большому счастью. Интересно только, кому досталось это счастье. – Раньше Гарлану иногда удавалось с успехом сослаться на свои шпоры, – продолжил Уиллас. – Теперь, конечно, этот довод бесполезен. Но с Лорасом, если уж он упрямится, совладать всегда было трудно. Вам удавалось? – Куда там, – засмеялся Ренли. – Уж такую заслугу я себе приписывать не стану. Сказать вам правду, я не то чтобы и пытался. Боюсь, это не слишком лестно говорит о моих качествах наставника. «Вы неправильно их держите, лорд Ренли». – Не берите в голову, – сказал Уиллас, как будто принял всерьез этого «наставника». – Лорас всегда был своенравен, а уж упрямцем он родился. Мы с вами оба знаем, что его достоинства вовсе не в послушании. Уиллас помолчал, разглядывая что-то в кронах. – После того злополучного турнира, когда меня привезли домой, – начал он так спокойно и ровно, словно и не был тогда при смерти, – долго не было понятно, поднимусь ли я когда-нибудь вовсе. Я пролежал несколько месяцев. Лорасу не было тогда восьми. Я проснулся однажды утром и решил, что у меня снова жар. Пока я спал, Лорас и Маргери привели в спальню моего любимого пони, на котором я впервые учился ездить верхом. Я до сих пор не знаю, как они подговорили конюхов, как провели слуг, как выманили септ, которые за мной ухаживали, и, самое главное, как им удалось заставить бедного старого Лютика подняться по лестницам. Спускаться он потом отказался наотрез, пришлось с ним помучиться. – Им попало? – спросил Ренли. – Не слишком, – улыбнулся Уиллас. – Я вступился. И отца они растрогали. Лораса, правда, заставили за Лютиком собственноручно прибраться, но я думаю, наказанием он был скорее горд. Он вам ничего не рассказывал? – Нет, – ответил Ренли. Уиллас перевел взгляд на песок, где Лорас и Гарлан препирались уже из-за чего-то другого. Возможно, третьего. – Спустя две недели, – сказал Уиллас задумчиво, – я проснулся оттого, что на меня посыпались яблоки. Дичок, еще совсем зеленые. И мокрые. Лорас влез в окно, хотя ему строго-настрого запретили. Потом я узнал, кто-то из слуг ему рассказал, что яблоки, если их окунуть в Зеленый источник в каком-то дальнем углу Лабиринта, становятся целебными. Старая сказка, детская совсем. Им, конечно, стоило подумать, прежде чем рассказывать Лорасу. Он сидел у меня в ногах, сиял от гордости и чесался, потому что где-то влез в крапиву. Пришлось есть эти его яблоки. Ренли представил, и удержаться от улыбки не сумел. – Знаете, я ведь почти не замечал Лораса. У вас нет своих, но можете мне поверить, в пятнадцать лет ничего не кажется таким бессмысленным и назойливым, как младшие братья. Уиллас посмотрел на Ренли своими светлыми, спокойными, серыми глазами. – Яблоки были страшно, нестерпимо кислыми, – сказал он. «Сделай с Лорасом хоть что-нибудь не то, и я превращу твою жизнь в кошмар», – услышал Ренли. Было пугающе легко поверить, что он может. ...Нет-нет, он, Ренли, еще не выжил из ума, спасибо большое. Не хватало еще связываться с калекой. * * * Лорас лежал головой у Маргери на коленях, и она перебирала ему волосы. Никто так не умел, как Маргери, даже Ренли. Лорас под ее руками погружался в дремотное блаженство, всегда, всякий раз, еще с детства: думать становилось и незачем, и лень, и он только перекладывал голову время от времени, подставляя чудесным рукам Маргери другие места. День выдался жаркий и безветренный, и тени от яблочной кроны скользили и плыли вслед за солнцем по зеленому озерцу юбки. Над разбившимся яблоком, которое просмотрели садовники, суетились пчелы. – Так что? – спросила Маргери, и потерла между пальцев мочку уха, заставляя проснуться. – Долго ты еще намереваешься отмалчиваться? – О чем? – Кое о чем очень важном. – Боюсь, я совсем не понимаю. Маргери ощутимо дернула его за прядь и фыркнула. – Сир Лорас Тирелл! – сказала она в притворном возмущении. – Да вы, никак, за дурочку меня держите? Думаете, я разучилась читать? Знаете, что написано во всех ваших письмах? И ответила себе сама: – «Лорд Ренли. Лорд Ренли. Лорд Ренли». Честно говоря, он был уверен, что уж письма-то получались невинней некуда. В конце концов, он так старался… Правда, это же Маргери, она зоркая, как соколица. Лорас вздохнул. Он дал Ренли слово, и помнил свое обещание прекрасно. «Никому не скажу» – это значит никому. – Я совершенно не понимаю, куда ты клонишь. Лорд Ренли был моим рыцарем, и я… Маргери чуть прикусила губу, потом быстро наклонилась ниже и шепнула в самое ухо: «Лорас, не надо. Я знаю про тебя». Если подумать, было очевидно, что Маргери знает. Да, наверное, было. И все же… Лорас освободился, сел на пятки. Уставился себе в ладони. – Тебе Уиллас рассказал, да? Глупый вопрос. Кто же еще. Маргери кивнула. Лорас вздохнул сильнее: – Ну я же специально его попросил!.. Я хотел рассказать тебе сам, когда вернусь. Маргери тронула его за руку. – Только не сердись на Уилласа. Он честно собирался сдержать обещание. Но я взяла его в правильную осаду, и ему пришлось сдать оборону. Виноват вовсе не он, а мое любопытство. Лорас, сам не зная зачем, сорвал травинку, разломил пополам. – И что ты… И что ты подумала, когда узнала? – Если честно… Я обрадовалась. Лорас моргнул. Никто и никогда не говорил ему ничего подобного. Только Ренли, но это же не в счет… – Обрадовалась?.. – переспросил Лорас. – Почему? Маргери зачем-то быстро огляделась по сторонам, потом поманила его к себе. – Потому что… Сначала пообещай никому не говорить. Лорас кивнул. Маргери сильнее закусила губу, потом зарделась и шепнула: – Мне нравятся хорошенькие девушки. – О, – сказал Лорас. Мыслей было три, одновременно и сразу. Первой Лорас тут же устыдился. Нет, не может быть. Маргери не станет лгать. Не ему. Вторая была: да, все правильно, очень логично. Как же ему не приходило в голову раньше, что женщины тоже могут… могут обладать таким даром? А ведь Маргери его сестра, и не просто сестра, они ближе и схожи больше, чем обычно братья и сестры. Лорас всегда знал, что общая кровь течет у них и в сердце. Что же тут удивительного, если Маргери делит с ним и это тоже? Третья была: Маргери становится еще красивее, когда краснеет. «Да скажи же ей что-нибудь! Что ты ее мучаешь!» Лорас нежно поцеловал Маргери в лоб, привлек к себе. Она прильнула ближе, положила голову на плечо. «Птичка». – Тебе нужен какой-нибудь совет? – спросил Лорас, приглаживая Маргери перышки. – Я мог бы… Маргери тихонько засмеялась: – А что, ты много знаешь про то, как быть с хорошенькими девушками? – Не особенно, – признал Лорас. – Но знаю другое, что тебе пригодится. Как не вызывать подозрений. Маргери подмигнула ему: – Мне больше повезло, чем тебе. Девушки ни у кого не вызывают подозрений, хоть ты их целуй у всех на виду. Маргерина стайка, ну конечно… Надо бы присмотреться к ним: интересно, кто из них... Вот и хорошо, они вроде бы все славные, можно не беспокоиться, что Маргери кто-то обидит. Мысль потянула за собой другую. – Мужчины тебе совсем не нравятся? – спросил Лорас. Он даже не ждал, что она ответит, но она ответила. – Не то чтобы совсем, но… не так сильно. Понимаешь, девушки – почти все красивые. И не только красивые, а еще и… А мужчину, чтобы хоть посмотреть приятно – еще поищи. Одно дело ты… – Или Гарлан. – Или Гарлан, – согласилась Маргери. – Но куда же всем остальным до вас. Потом она глубоко вздохнула: – Я понимаю, конечно, что однажды мне нужно будет выйти замуж, и… Тут мне не так повезло, как тебе. Тяжело, противно засосало под ложечкой, как всегда, когда кто-то упоминал про будущее замужество Маргери. А Маргери становилась все старше, упоминали все чаще. Пока ничего определенного, но… Но никто все равно не спросит его мнения. Лорас прижал Маргери крепче. – Я не дам тебя в обиду, – сказал он. – Ты ведь знаешь. – Я знаю, – отозвалась Маргери тихо. – Никому мало не покажется. – Именно, – твердо сказал Лорас. Лорас принял решение давным-давно, так давно, что и не помнил. С тех пор ничего не поменялось. Если будущий муж Маргери, кем бы они ни оказался, только попробует обращаться с ней неподобающе… Лорас поступит так, как и полагается поступать хорошим братьям. Придет за ней с людьми и знаменами. Возможно, даже не станет вызывать этого на поединок. Многовато чести. А если случится так, что и родня, и знаменосцы откажутся… Что ж, если придется, он перемахнет стену в одиночку, как сир Барристан, спасая Безумного Короля. И Маргери вернется домой, вместе с ним. Иногда он почти видел, как посадит ее перед собой в седло, растрепанную, растерянную, но счастливую… Да. Именно так он и поступит. Маргери вдруг повеселела, уперлась ладошками ему в грудь и подняла бровь: – Вы только поглядите на него: выведал все мои тайны, а сам?.. Давай-давай, рассказывай. Про него. Лорас виновато развел руками. – Прости, Маргери, я не могу. Я дал слово хранить всё в секрете. Да ты все равно про многое догадалась… – Но ты же хочешь рассказать. – Да, – сказал Лорас. – Да, я хочу. Но я… – Ты дал слово. Я понимаю. Боги, как же обидно. Маргери, наверное, единственная, кто сумел бы по-настоящему понять его. Но слово есть слово. Да и не в нем дело, а в том, почему нужно было дать его – и держать. Жаловаться было грешно. Сколько раз Ренли ему говорил, мол, сказочно хорошая у тебя родня, не знал бы – не поверил. И да, все и правда были готовы закрывать глаза, сколько потребуется… Только вот Лорас не хотел, чтобы они закрывали глаза. Одно дело Королевская Гавань, и даже Штормовой Предел. Можно даже находить удовольствие, как в сложной игре. Но теперь он вернулся домой, и оказалось, что здесь играть в нее вовсе не так забавно. Да, иначе нельзя. Да, он понимал. Да, он хотел совершенно невозможных, непредставимых вещей. Очень простых вещей. Он хотел брать Ренли за руку при всех и целовать в глаза, как Гарлан Леонетту, и чтобы никто ухом не повел. Он хотел ходить рядом с Ренли открыто и гордо. Он хотел, чтобы все, до последнего человека, до последнего поваренка в подвалах, знали, что Ренли, великолепный и ослепительный Ренли – его, только его, и ничей больше. Он хотел рассказывать, часами и взахлеб, какая удача и какое счастье любить Ренли, какой он удивительный, какое бесценное у него сердце. Не золотое, лучше и дороже золотого. Он хотел говорить про важное и про мелочи, прилюдно воспевать Ренлины глаза и в шутку жаловаться, какой он соня… Он хотел укрывать Ренли своим плащом, когда становится холодно. Маргери взяла его лицо в свои ладошки. – Я придумала, – сказала она. – Тебе ведь совершенно необязательно называть имена. Я тебе больше скажу: ты можешь говорить со мной так, как будто речь идет о леди. А уж говорить о прекрасной даме можно, даже если она чужая жена, сам знаешь. Маргери мягко уложила его голову обратно к себе на колени. – Что было вначале? – спросила она. – Пара кинжалов, – ответил Лорас. – Затейница твоя дама, – хихикнула Маргери. – А дальше? Лорас закрыл глаза, положил щеку на теплый шелк и принялся рассказывать. От платья Маргери пахло вербеной и лавандой, ее пальцы перебирали и перекладывали пряди его волос. Солнце светило сквозь веки, и мир был золотым, золотым и зеленым. Он был дома.