***
Стою на краю крыши и во всё горло ору Кипелова «Я свободен». Одежда валяется где-то на заднем плане. А ещё на заднем плане ржёт Вадим, с неясно откуда взявшейся бутылкой коньяка. -Глебка, а по-моему ты фальшивишь на: «Я свободен с диким ветром наравне». — Хорошо сложилось. Случайно, но хорошо. -Случайностей не бывает, Глебка. Есть только любовь. Пойду у этого кота-алкоголика коньяк отбирать. А то сопьётся ещё. Что я тогда делать буду?Часть 1
24 июня 2016 г. в 07:00
В один не очень прекрасный день, я понял, что существуют определённые нити. Одни бледные и тонкие, готовые порваться в любой момент. Другие — прочные и тянущиеся, не дающие себя порвать, даже при очень сильном желании.
Эти нити связывают всё живое и неживое на земле. Нас с Вадиком тоже соединяет такая нить. Очень толстая и крепкая, как будто она — железная цепь. И для того, чтобы порвать её, нужны очень большие жертвы.
А я готов на эти жертвы. Как пионер — всегда готов.
Эта связь настолько крепка, что даже стоя на крыше многоэтажки, я ощущаю его дыхание. Глубокое, но прерывистое. И запах вишни витает в воздухе, заставляя морщить нос, так как он пробирается везде. После того, что я сделаю, не будет ни первого, ни второго. Просто некому будет ощущать.
Способ добровольно проститься с жизнью я выбрал давно. И он абсолютно не связан с моим нахождением на крыше. Можно порезать вены. Слишком мерзко, соседи позвонят в милицию из-за сильной вони, и моё тело найдут в кровавой воде. Можно повеситься. Но исход такой же, да и с моим везением не факт, что получится. Прыгнуть с моста и всплыть где-нибудь, опять же мерзко. И так далее, по цепочке.
Я решил застрелиться. Как Маяковский, прямо в сердце. И обязательно в белой рубашке, чтобы та стала красной от крови. Огнестрельное оружие достать было не просто, но нет ничего невозможного.
На крыше дует ветер. Здесь открывается великолепный вид на город. Такой, что умереть не стыдно.
Надо же завещание написать! Достаю из кармана сложенный в четверо тетрадный листок и вывожу на нём старательным почерком:«После смерти моё тело кремировать.» И, после нескольких минут раздумья, добавляю:«Вместе с гитарой.»
Более-менее ценного имущества я не успел нажить. Да и как-то не особо я к вещам привязывался. Разве что гитара, но на её счет я уже распорядился.
Сигаретный дым обжигает горло. Нервно кашляю. Это последняя сигарета в моей жизни.
А ведь я люблю тебя, Вадик.
Иначе просто быть не могло. Я любил тебя с самого первого вдоха и, похоже, до последнего. В твоих объятиях я выстанывал твоё имя, а не слова любви, как это делал ты. И лишь напившись в зюзю, по телефону я нёс какой-то бред, по видимому, означающий верность и любовь до гроба. Вначале ты смеялся, а потом взволновано спрашивал: «Где ты?»
Потом шло выяснение моего места положения. А ведь я был искренним в своих словах.
Знаете то болезненное желание, стоя на краю, прыгнуть вниз и на несколько секунд почувствовать себя свободным? Только я выбрал другой способ, а летать я научусь как-нибудь потом.
Что ж я так медлю? Любой прохожий зайдет на крышу и всё. Гитлер капут.
Обманчиво медленные шаги. Я слышу как бьётся твое сердце, Вадь. Оно не врёт. Как ты вообще оказался здесь? Неважно.
Один шаг и ты стоишь у меня за спиной. Одна рука ложится на плечо. Другая заламывает мою с пистолетом. Больно, между прочим. С кошачьей грацией вынимаешь из ладони пистолет и небрежно бросаешь куда-то на крышу.
Разворачиваешь меня к себе лицом. Кисть, ещё не давно заламывающая мне руку, переместилась на подбородок. Ты возмущенно дышишь. Взгляд глаза в глаза. От тебя пахнет дорогими Diorʼовскими духами. И, конечно, вишней, куда без неё?
-Идиот. И-д-и-о-т. Ты чем думал, когда сюда забрался и когда эту железку заряжал? Ты, блять, думал, что потом? Ты о матери думал? Она же совсем свихнется. Ты о фанатах своих, Глеб, думал? Которые потом будут стреляться, вешаться. Ты обо мне в конце концов подумал? А, Глеб? — На последних словах ты встряхиваешь меня. В твоих глазах плещутся боль и ярость.
-Прости. Я больше не буду, Вадь, — опускаю голову. А слезы нахлынывают из ниоткуда. Я так долго старался не плакать, что не плакать уже не могу.
Утыкаюсь головой в плечо и по-детски всхлипываю. Ты гладишь меня рукой по волосам и шепчешь на ухо всякий бред. Только, мне так нужен этот бред, ты мне так нужен. Ты уже сидишь, а я у тебя на коленях, как в детстве. И чуть ли не урчу от родных рук на теле. Ты такой родной, Вадь. А ещё тебя хочется обнять, как плюшевого мишку. Только ты лучше.
Об этом, наверно, надо сказать вслух. Только, ты ведь всё знаешь. Знаешь, ведь, Вадь?
Ищу твои губы. Сладковато-горькие. Ты отвечаешь нежно и игриво. Большой кот, вот ты кто.
Одежда летит на крышу. Руки исполняют свой жаркий танец по телу. Слышу сдавленное шипение. Это я тебе прокусил губу. Выцеловываю каждый сантиметр твоего тела. А потом… Остается только стонать и по-кошачьи выгибать спину. Ты идеальный, Вадик. А, самое главное, мой.