Morpho

Ладонь Чешира очень теплая и мягкая на ощупь — Алиса никогда и не подумала бы, что у худощавого парня, чья кожа испещрена татуировками и пирсингом, могут быть такие ладони. Это идет совершенно вразрез с ее представлениями, словно визуальный образ один, а ладони совершенно другие. Родные и близкие, и которые совсем не хочется отпускать. Может быть, потому она вцепляется в одну из них с такой силой, словно бы боясь, что ощущение теплоты просочится сквозь пальцы и сгинет в ночной темноте, беспроглядной и ледяной. — Скорее, Морфи, — Чешир оборачивается, улыбаясь во все тридцать два, и мир Алисы словно бы распадается на миллион осколков. Он зовет ее в честь бабочек рода Morpho, которых Алиса постоянно рисует на своих руках на занятиях арт-терапии. Ей за это вечно попадает от врача, который почему-то отчаянно настаивает, что она должна использовать бумагу. Но Алисе очень нравятся получающиеся на ее собственной коже рисунки: ей кажется, будто она и сама может стать бабочкой. Осталось только закрасить каждый миллиметр ее человеческого тела. — Как тебя зовут? — вопрошает худощавый темноволосый парень, может быть, чуть старше ее самой. Тень от его тела падает на Алису, занятую рисованием, и мешает ей дорисовывать крыло очередной бабочке, ловко расположившейся около косточки на запястье. Девушка машет на парня рукой, в которой зажат ярко-голубой фломастер, мол, не мешай, не видишь, я занята, но тот не унимается. Присаживается рядом с ней на корточки и всматривается ей в лицо. Алиса вздергивает голову и сквозь висящие перед ее лицом пряди иссиня-черных волосы, вперяется в него взглядом. Он игриво улыбается, широко растягивая губы в сторону, будто видит что-то очень забавное. Алиса ничего забавного не видит. — Ладно, я буду звать тебя Морфи. — Алиса щурит свои зелено-нездешние глаза и снова обращается к бабочкам на руках. Ей кажется, что одна из них, та, что между указательным и большим пальцем вот-вот сорвется и улетит, а ведь Алиса еще даже не успела дорисовать ей усики. — Ты знаешь, этих бабочек в природе называют Morpho. А еще бабочки — это символ возрождения и бессмертной души. Не думаю, что люди в этом месте помнят, что такое душа… — Со вздохом он поднимается во весь рост, снова отбрасывая тень на рисунки Алисы. Девушка против собственной воли следит за его неторопливыми, — почти кошачьими, право слово, — движениями и провожает взглядом его спину, когда парень скрывается за углом. Одинокая голубая бабочка срывается с ладони и легко поднимается к потолку, теряется в глубинах больничной вентиляции. Алиса откладывает фломастер в сторону и еще очень долго смотрит вверх, на железные небеса своего мира. В следующий раз девушка подходит к парнишке сама, когда видит его сидящим (читай небрежно развалившимся) на диване: ноги, свешенные с подлокотника, дергаются в воздухе под одному ему известный ритм. Алиса останавливается на несколько мгновений в двух шагах от парня, размышляя, а потом плюхается рядом с ним, совсем по-детски откидывая черные волосы назад. — Ага. Решила больше не быть букой, — весело замечает парень, прекращая наблюдать за своими мельтешащими ногами и, подбирая их под себя, оборачивается к девушке. Алиса бросает вызывающий взгляд, складывая руки на груди, этим своим жестом заставляя мальчишку громко расхохотаться — половину больницы же переполошит, дурак! А дурак тем временем скалит зубы в своей вечной улыбке, на которую Алиса только и может, что ответить громким фырканьем. Обиделась что ли? Услышав это фырканье, парень, кажется, застывает и подается вперед, с интересом вглядываясь в лицо девушки перед ним — его улыбка, однако, все равно не гаснет. — Ладно, давай начнем с начала, — он выпрямляется, будто собирается говорить что-то серьезно-официальное, и протягивает Алисе ладонь, — можешь звать меня Чеширом. Девушка настороженно смотрит на протянутую ей конечность, будто бы ожидая подвоха и нового взрыва хохота, а потом осторожно касается кончиков пальцев парнишки перед ней. — Почему Чешир? — А почему бы и нет, — спокойно пожимает плечами Чешир, игриво подмигивая ей в ответ. Когда в очередное утро Алиса приходит в столовую на завтрак, она не видит рядом Чешира. Осматривается по сторонам, выцепляя из серой пелены вокруг некоторых людей, которых знает чуть получше, чем прочих — например, милашку Соню, долговязого Раббита и мистера Хаттера, который постоянно сооружает из своих наволочек головные уборы. Они сидят неподалеку и в очередной раз сетуют, что на завтрак опять не подали чая — кому нужен этот безвкусный компот! Они даже кивают Алисе, хаотичными жестами призывая ее присоединиться к ним, но она лишь позволяет губам едва заметно дрогнуть в улыбке и качает головой. Возвращается к своим неустанным поискам. Но Чешира нигде нет, словно он испарился. А, может, и вовсе привиделся ей… Алиса замирает, захваченная этой мыслью врасплох. В голове словно бы слышится звук защелки, отпирающей какую-то мысленную дверь. Он ведь не мог быть просто иллюзией? Правда ведь? Не мог… Не мог. НЕ МОГ! Алиса чувствует, как в груди поднимается волна отчаяния, грозящая шумящим потоком вылиться наружу, и резко вскакивает с места. Брызгами осыпается на пол ненароком перевернутая посуда. Но Алиса этого не видит и не слышит, она закрывает лицо руками, и я отчего-то кажется, что ладони нещадно плавят ее кожу. Хотя, может быть, это просто горячие слезы, в мгновение ока покрывающие ее щеки. Она срывается с места резким движением, — позади на пол обрушивается стул, а, может, и шаткий стол вслед за ним, — и врезается в чье-то худощавое плечо. Чьи-то теплые ладони обхватывают ее и утаскивают за собой; куда-то, где свет над головой горит куда тусклее, а ее собственные руки перестают гореть огнем. — Ш-ш-ш, маленькая бабочка Морфи, — шепчет он, и в его голосе слышится улыбка. — Хочешь, я покажу тебе фокус? Его горячий шепот тут же осушает слезы на лице Алисы, и отнимая руки от лица, она снова следит за худощавой спиной Чешира. Он двигается медленно, с какой-то кошачьей грацией, и девушка невольно засматривается на его движения. Может быть, он в прошлой жизни был кошкой. В таком случае, она была бабочкой. Но кошки и бабочки не могут дружить… «В нашем мире дружить могут все», — тут же решает для себя Алиса. Тем временем, Чешир приближается к стойке с едой, — девушке кажется, что она видит, как он облизывается (хотя было бы на что), — а потом оглядывается по сторонам. Алиса перехватывает его задорный взгляд всего на мгновение, но и его хватает, чтобы затаить дыхание и почувствовать, как сердце, пропуская удар, наполняется сладкой негой. Алиса замирает на мгновение, с непониманием в глазах, прижимая обе ладони к груди, и сглатывает. Что бы это могло означать? У нее не хватает времени подумать серьезно, потому что в следующее мгновение в столовой слышится какой-то шум-звон, и Чешир, что есть мочи, устремляется обратно к ней. По сторонам рассыпается его заливистый смех, а ему вслед несутся ругательства кого-то из персонала. — Зачем тебе ложки? — интересуется Алиса, когда парень равняется с нею и, скалясь, показывает свою жестяную добычу. — А почему бы и нет, — в очередной раз беспечно отвечает Чешир и, хватая девушку за руку, тащит ее за собой. Они бегут по скользкому больничному полу, время от времени скользя по нему, как на коньках, — девушка помнит это ощущение из далекого детства, — и в этот раз смеется не один Чешир. Алиса вторит ему с таким же безумным восторгом. Чеширу в этих стенах не удается спать долго: сон покидает его уже в предрассветные часы, поэтому, когда в одно из ранних утр кто-то пробирается в его комнату, он уже не спит. Шаги (пока) неизвестного совсем легкие — явно женские, и, переворачиваясь на другой бок, Чешир совсем не удивляется, завидев Алису. Звук скрипящих кроватных пружин заставляет девушку замереть, но, завидев, что друг не спит, она тут же кидается к нему. Опешивший Чешир привстает на постели и, обнимая Алису, вдруг чувствует на своих руках слезы. — Они… заставили… меня… — девушка захлебывается в эмоциях, еле выговаривая слова, потому парню приходится прислушиваться к тому, что она говорит. Однако ему это удается, и когда до него доходит смысл ею сказанного, он резко выпрямляется, мягко отталкивая от себя Алису, перехватывает ее за плечи и пристально смотрит в глаза. — Что они сделали? — Заставили… меня… — Алиса тянется к рукавам своего платья, — руки исходятся в нервной дрожи, — и захватывает края, — смыть бабочек… — Ее кожа под легкой хлопковой тканью абсолютно чиста, словно она только что омыла ее своими же слезами, а в глазах стоит такой неподдельный ужас, что Чеширу кажется, будто его сердце сейчас остановится. — Смыть бабочек… — Смыть бабочек… — Бабочек… — в отчаянии повторяет Алиса, размазывая слезы по щекам. Сначала она говорит совсем тихо, почти шепотом; но раз за разом ее голос все нарастает и обретает силу. В нем слышатся скрип кроватных пружин, звон посуды на кухне. И звук бьющегося оконного стекла, разбивающегося на мелко-крохотные осколки. А потом голос затихает: Алиса несколько мгновений хрипит и, наконец, заходится в немой истерике. Оседает на пол, вжимаясь в ножку кровати так, словно мечтает стать с ней одним целым, и отчаянно гладит себя по рукам. Снова и снова. Там, где когда-то были нарисованы голубые бабочки. — Мы должны сбежать, — говорит Чешир заговорщически, нагоняя Алису в одном из пустынных коридоров, в которых она так любит гулять. — Что? — она разворачивается к нему и пару мгновений смотрит на него в полнейшем недоумении. — О чем ты? — Нам здесь нет места. Ты же понимаешь, — он раскидывает руки в сторону, и в этих белых безжизненных стенах ему, такому живому, и правда нет места. Он — совсем чужой, и сейчас Алиса почему-то ощущает это с особой силой. Да, ему самое место там, где солнце играет на волосах, под ногами шелком стелется трава, а вокруг слышится людской смех. Он был дополнил эту полную жизнью картину цветом собственного существования. Что же касается Алисы… Она не знает, какому миру она принадлежит сама и сможет ли найти себе место там, куда так стремится Чешир. Она ведь привыкла к этим стенам, привыкла к серой пелене полумертвых людей вокруг, привыкла к скользящему полу под своими ногами. Она ведь здесь намного дольше Чешира; так давно, что, кажется, и не помнит, что когда-то было как-то иначе. Почти не помнит. Иногда в ее мыслях проскакивают какие-то эпизоды из прошлого, но они будто и не принадлежат ей, будто это просто чужие кадры, вклеенные в кинопленку ее жизни. — Ну! Чего же ты, Морфи! — Алиса дергается при упоминании этого слова и внезапно краем глаза замечает нечто голубое. Переводя взгляд с лица Чешира в сторону, она видит бабочку, легким дыханием поднимающуюся вверх. Голубую бабочку, которая когда-то была на ее коже. Вокруг непроглядная темнота, но Алисе кажется, что ее мир освещается в полной мере: лучезарной улыбкой-оскалом Чешира и голубым свечением бабочек. Их почти нет в больнице, зато здесь, на свободе, их сотни (нет, тысячи!), и осматриваясь по сторонам, Алиса видит целое поле, усеянное голубизной их крыльев. Они ждали ее здесь, она точно знает! Алиса не сомневается в правильности своего решения ни минуты: ни когда выскальзывает из своей постели посреди ночи и, осматриваясь по сторонам, направляется к месту встречи, ни когда ползет вслед за ним по больничной вентиляции, — Алиса до сих пор удивляется, как ее спутник вообще нашел в нее вход, — ни, тем более, когда оказывается в объятиях ночи и ее ночных запахов и звуков. Какое незнакомо-забытое ощущение! В первое мгновение Алиса поднимает лицо вверх, позволяя ветру холодить его, а после находит взгляд Чешира, и улыбается, смеется, что есть мочи. Они, наконец-то, свободны! Поляна вокруг освещается внезапным светом, хотя до рассвета еще далеко, (светом машинных фар и оконных стекол), но Алиса его не замечает. Ее взор застилают голубые бабочки с легкими подрагивающими крыльями и ослепительная улыбка Чешира. Тот сжимает ее ладонь, а потом и вовсе прижимает к себе, так крепко, как никогда прежде. — Пойдем, — Чешир видит людей в белых халатах, что окружают их со всех сторон. — Безумцы всех умней, Алиса.