Каин

Необыкновенно тихо. Не слышно более стенаний матери и бесконечных проклятий, что подобно воронью слетали с её уст. Удивительно, как столь прекрасное существо было способно на подобные речи. Это казались кощунством, наущением злого духа… А злого ли? Да и что есть зло для него, для Каина? Не зло ли то, что он сотворил? Грубая ладонь в очередной раз касается раны на виске Авеля — и без того испачканные в крови пальцы обагряются ещё больше. Но Каину всё равно. Он хочет закрыть, спрятать от всего мира след своего преступления, как будто это избавит его от вины. Или же он хочет исцелить? Но разве рука, принёсшая смерть может дать жизнь? Разве что наоборот. Но едва ли Каин подобен Ему. — О, Авель, — вопль, вырвавшийся из груди, разрывает тишину, и кажется таким же невыносимым кощунством, как и проклятия Евы. Каин стихает, а зелёные глаза исполняются слёз. Зелёные, — и здесь не угодил. Глаза Авеля были голубыми — столь ясные и яркие, что дерзали затмить небо. Может, небо и убило его, не стерпев конкуренции. Нет, нет, нет! Всё это лишь глупые отговорки. — Авель, — вновь имя брата на устах, на недостойных устах. Но шёпот этот, столь интимный, столь искренний, кажется, способен растрогать даже Его. Нет. Чушь. Ему нет дела до сломанных игрушек. Каин вновь касается лица брата, обводит пальцами аккуратные черты, размазывая по нежной коже ещё не успевшую подсохнуть кровь. Авель всегда был нежнее Каина. Столь хрупкий, но сильный. Подобный пышному цветку. Кажется, он унаследовал материнскую красоту и отцовскую кротость. А кем же был Каин? Сорняком. Паразитом, что погубил столь благородное наследие. Авель умер с улыбкой на губах, умиротворённый и счастливый. Принял смерть как дар, будто и вовсе никогда не хотел жить. Каин же никогда не умел улыбаться. Или же умел, но забыл? Быть может часть той мировой скорби, которую он видел в глазах… демона ли? ангела ли? Нет, не ангела. Отнюдь. Он был прекрасен, но его красоту нельзя было назвать ангельской. Да, тот же тонкий стан, золото волос, белизна кожи и голубизна глаз. Его глаза были подобными глазам Авеля — слишком голубые, а потому, будто в насмешку, в них вкрапилась предательская зелень. И, казалось, именно из этой зелени произрастала та глубокая печаль, что отличала его от могущественных херувимов. А ещё уста — тонкие и бледные — почти всегда сомкнутые в безучастную линию. Это было подобно ангельской отрешённости, но он не был блаженным. Авель же никогда не был отрешён, но сейчас до блаженности ему не хватало одного шага. И имя этому шагу — жизнь. Каин склоняется над братом, всматривается в перепачканную его же кровавыми пальцами улыбку, и на секунду ему думается, что если коснуться её губами, он вновь научится улыбаться. Но секундное наваждение уходит, и сухие губы касаются лба Авеля. Его кожа всё ещё тёплая, кажется, что он просто спит. — Мир ему, — тихо произносит Ада, сидящая неподалёку. Она уже почти не плачет, по крайней мере, пытается подавить всхлипы, рвущиеся из груди. Каин вздрагивает и поднимает внимательный взгляд на сестру. Она всё это время сидела здесь? Ужели он забыл о ней? Забыл о той, которую любил больше всех? Печаль поглотила его настолько, что он отринул любовь. Возможно ли такое? Возможно ли, что он и сам превращается в подобие херувима? Нет, не херувима. И не потому, что на их руках нет крови. Но потому, что тот, кто лишь недавно держал его за руку, не был херувимом. Каин смотрит на Аду невидяще, будто он и вовсе уже не принадлежит этому миру. Возможно, он умер вместе с братом. Нет, чушь. Он даже не может с уверенностью сказать, что любил Авеля. Да и что такое любовь, в конце концов? Из любви рождается жизнь. Вздор! Чушь, которую придумал…кто? может быть, он сам? Нет, нет, нет! Безумие. Оно овладевает разумом, пытается затмить его, заполнить подобно тому, как слёзы застилают глаза. Но Каин не плачет. Он, кажется, разучился. Или же это лишь потому, что мёртвые не могут плакать? Возможно. Ведь он точно знает, что умер. Он был рождён мёртвым, с мёртвой душой. Но, если так, то, выходит, что прекрасный дух соврал? Нет. Его уста никогда не осеняет улыбка, но это вовсе не значит, что он лжец. Не может быть лжецом тот, в чьих очах столь много печали. Выходит, что смерть — это и есть бессмертие? Быть может. А быть может и наоборот. Каин уже ни в чем не уверен. Сомнения в его душе дошли до апогея. Ада права. Авель будет покоиться в мире, ведь ему не были ведомы сомнения. У него не было тех знаний, которыми ныне обладает Каин. — А мне? — вопрос срывается сам по себе. Каин и вовсе не уверен, что произнёс его вслух. Ада озадачивается и смотрит внимательно, изучающе, но брату до неё уже нет дела. Он возводит очи к небу, надеясь там увидеть ответ, но видит лишь протянутую руку…бога ли? демона ли? Лёгкий ветер треплет золотые локоны, что, кажется, сияют в солнечных лучах. Или же этот свет вовсе не от солнца? Каин смотрит неотрывно, и не нуждаясь в словах, отнимает ладонь от виска брата и протягивает в ответ. Странно, ведь кожа у бесплотного духа слишком тёплая и мягкая — слишком осязаема. Багровая кровь размазывается по белым рукам, оскверняя их. А Каин чувствует, как по щекам текут горячие слёзы. Люцифер улыбается.