Indian Summer

- Дэн! Дэн, иди к нам скорее! – группка молодежи, окружившая инструменты, зашумела сильнее прежнего, и вот Табита, перекидывая через плечо лоснящуюся на солнце черную косицу, уже оплетала своими гибкими смуглыми ручками его загипсованное предплечье. Волнение вокруг семьи Хауэлл, впервые за пару недель объявившихся в собрании, было коротким, но значительным: и до, и после проповеди братья и сестры буквально толпились вокруг них. Бесконечная череда объятий, поцелуев, хлопков по плечам и вопросов о здоровье для несколько флегматичной натуры Дэна становилась почти невыносимой. Улыбка солнышком сверкнула на лице Табиты, когда она с достойной восхищения ловкостью уволокла его подальше от бесед со старшими, умудрившись при этом не заработать их неодобрения. - Мне, между прочим, вместо тебя пришлось играть, когда Джереми с Моной объявлялись, - Рика, рыжая, чуть полненькая и румяная, как молодая роза, шутливо погрозила ему пальчиком, кивая на укрытое газовой драпировкой пианино. - Тебе еще долго придется, - ласково усмехнулся Фрэнк, протягивая руку, чтобы загнать на место выбившуюся из ее прически шпильку. Рика слегка потупилась, румянец на ее щечках зацвел пуще прежнего, и ребята разулыбались, почтительно отводя глаза от этой маленькой сцены. В Уокингеме была не слишком большая церковь, и Дом Молитвы – обыкновенный двухэтажный дом на Милтон-роуд, беспрестанно находился в состоянии ремонта. Почти целиком зал наполняли длинные скамьи с наклонными спинками, совсем недавно законченные, перед ними был пюпитр проповедника и музыкальные инструменты, а за ними – вешалки для тех, кто не успеет уместить вещи в нижнем холле и несколько лишних стульев. В зале были светлые стены – такого цвета, словно сестры, взявшиеся за декор, так и не смогли определиться, какой именно оттенок бежевого стоит выбрать, - и большие окна. Солнце, необычно для здешнего климата ясное, наполняло комнату спелым радостным свечением. Тени, резные от коротких кружевных занавесок и длинных листьев комнатных растений, лежали на полу дрожащими узорами. - Ну и где ты пропадал-то, бессовестный? – за всех спросила Табита, приседая на спинку скамьи. - Да в больнице, с Эдри, - Дэн слегка кивнул в сторону подростков – Адриан, тоненький, болезного вида парнишка тринадцати лет, гладко причесанный и в белой большой ему рубашке, был среди них, и осунувшееся личико его светилось слегка щербатой улыбкой. Домашнее прозвище младшего само собой сорвалось с губ. Они помолчали. - Кстати, я не рассказывал, что учудил у Джереми с Моной на репетиции? – Энди, младший брат Моны, большеглазый и тонкокостный, как и все Рингаллы, вдруг ухмыльнулся и смачно хрустнул пальцами, и все поморщились, а кто-то недовольно цокнул и тоже принялся разминать пальцы. Занавеска колыхнулась под внезапным вздохом ветра, и косые контуры цветов на секунду легли на их лица. Позже, после того, как все вокруг всласть друг с другом наговорятся, дети набьются в родительские микроавтобусы, Фрэнк, молчаливый и густобровый, пожмет Рике руку на прощание с несвойственной ему нежностью, позже, когда все будут прощаться у лестницы и старшие будут, как всегда, подолгу договаривать недоговоренное, Дэн скажет Табите: – У него же день рождения был восьмого, и я его ночью прямо из палаты поволок в лес, он всегда сильно хотел там отметить. Ну, мы даже зайти далеко не успели, навернулись в первый же овраг, - он засмеялся, кивая на свою загипсованную руку. – Слава Богу, нас вовремя до больницы подбросили… Табита прищелкнет языком, закатывая глаза и качая головой, и, Дэн знал, пряча за этим действительное волнение. - Кто подвез хоть? – спросит она, и голос ее напряженно дрогнет в горле. - Да не знаю, парень какой-то… С севера, кажется, проезжий, наверное. Нет, ну на самом деле все очень удачно прошло, серьезно! Если бы я руку не сломал, родители и не узнали бы ничего. А потом Табита оглянется по сторонам и, не жалея силы, выпишет ему такую затрещину, что он невольно пожалеет ее младших братьев. - Чтобы дурь всякая в голову не лезла, - и уйдет. Все обернутся, кто-то по-доброму захохочет, и Дэн невольно улыбнется, потирая здоровой рукой затылок. Но это будет позже, а сейчас он зажмурился от солнца, то и дело падающего ему на лицо, сонно вслушиваясь в добродушные переругивания его друзей. Дэн с хрустом развел плечи, потягиваясь и с удовольствием полной грудью вдыхая родной ему с детства воздух. *** Первый учебный день после такого перерыва, прямо сказать, не задался: за первые недели учебного года его класс успел пройти столько, что Дэн невольно чувствовал себя не просто отставшим, но и отсталым. Кроме того, учителя через урок устраивали всевозможные проверочные, объединенные девизом «это все для того, чтобы вы сами поняли, что успели забыть за лето и что не поняли в новом материале, это все для вас самих». Дэн искренне не понимал, как им самим могла понадобиться перспектива пересдач, долгов и прочей обещающей океаны кофеина радости уже в первом учебном месяце. - Сейчас вы разобьетесь на пары и каждая пара получит задание на карточках, - миссис Кортон, их биологичка, была крикливая картавая женщина с жидкими волосами и весьма специфическим вкусом в одежде. Ее какое-то время дразнили «миссис Кондом», а еще она очень много жестикулировала. – И, Дэвисс, когда я говорю, что вы будете работать в паре, это не значит, что ты можешь ничего не делать и надеяться на своего соседа! Дэн всегда не слишком любил класс биологии: это было большое плохо проветриваемое помещение с тошнотным цветом стен, надвое разделенное рядком высоких экзотических растений. За ними, в конце класса, хранилось особо громоздкое или очень ценное оборудование, а еще там стоял лишний стол, за которым учителя пили чай в перерывы. В «учебной» части кроме парт был учительский стол в щупальцах пыльных проводов и заваленный бумагами настолько, что они высились почти в человеческий рост, занимая при этом еще подоконник и переднюю парту. Миссис Кортон постоянно порывалась навести там порядок, но в итоге с превеликим – как считал Дэн - удовольствием бросала это занятие, чтобы напуститься на очередного ученика за его несобранность. И, конечно, повсюду были эти объемные плакаты с изображением внутренностей насекомых, рептилий, млекопитающих, и прочая мерзость, которая, по идее, должна была служить им наглядной подсказкой, но на деле просто вызывала смесь детского любопытства с неприязнью. Солнце словно бы неохотно пробивалось сквозь запыленные жалюзи, и Дэн зябко передернул плечами. Безумно хотелось спать. - Эй, я могу сесть с тобой? – тело, нависшее над его партой, имело приятный и до странного низкий голос, а еще стойкий северный акцент, заставляющий забавно сглатывать окончания. Дэн поднял голову, подслеповато прищуриваясь под резким светом. У парня было узкое лицо с большим носом и светлыми, как стеклышки, глазами. Его волосы не были пострижены под ноль, но стояли ровным ежиком, и Дэн машинально подумал, что он, наверное, каждое утро пользуется щеткой. - Да, конечно, - он отодвинул стоящий рядом стул. – Ты новенький у нас? Его не покидало смутное осознание схожести этого нового лица с тем, другим, напряженным и ободряющим одновременно, остро очерченным тенями при робком желтом свете лампочки внутри автомобиля и вязкой, всеобъемлющей густой черноте ночной дороги за пределами салона. - Ага, я из Россендейла, - кивнул тот. – Меня зовут Фил. - Я Дэн, - он помолчал, пока они прилежно шуршали листами. - Это ведь ты довез нас до госпиталя, да? Кто-то дернулся открывать окно, жалюзи металлически лязгнули, деревянная рама отозвалась оскорбленным старческим скрипом. Фил улыбнулся: - Я уж думал, ты не узнаешь, - он повернулся обратно к заданиям, лежащим на парте, и оказалось, что его нос не был просто крупным, но имел резкий изгиб, делая весь профиль словно точеным из белого камня. - Как прошло, кстати, все в порядке? - Да… Ну, я правда теперь писать не смогу еще долго, но с Эдри все хорошо. - Ну, хорошо, если так. Ты левша? - Фил бросил на него быстрый взгляд, записывая на чистовик тему их практической работы. - Представляю, как на это все отреагировали учителя. - Ага, особенно те, что только с этого года, - Дэн усмехнулся и чуть прищурился, чтобы прочитать название выпавшего им материала на маленьком непрозрачном пузырьке. – Нет, серьезно, учитель экономики, этот мистер как его там, минут десять пытался убедиться в том, что я не обманываю. Фил тихонько засмеялся, не отрываясь от работы. Стопка бумаг, покачнувшись, упала со стола миссис Кортон, и класс огласился ее свирепым визгом. Столб пыли, поднятой в воздухе, в широком луче позднего утреннего света казался волшебной пыльцой. Фил положил ручку на стол, и, воровато оглядевшись, запустил руку прямо в это мерцающее облако, зачарованно перебирая пальцами. - У вас осталось двадцать минут, - раздраженно напомнила миссис Кондор, с глухим шумом опуская многострадальную пачку листов обратно на стол. Фил недовольно прищелкнул языком, возвращаясь к работе, и коротко посмотрел на Дэна с немым сожалением, будто раскаиваясь за то, что школьная жизнь настолько не сахар. Дэн внезапно подумал, что на стекляшки его глаза похожи в последнюю очередь. *** - Я дома! – крикнул Дэн, скидывая сумку на обувную полку. - Здравствуй, милый, - раздалось с кухни маминым певучим голосом. – Я как раз обед грею, проходи скорее. На кухне, как и всегда, было светло. Под высоким арочным окном стоял просторный стол с плетеными подставками под посуду и ваза прозрачного стекла, отливавшего сиреневым, в которой непременно были цветы. Когда был не сезон, мама ставила засушенные, но сейчас, конечно, были еще свежие. Бабье лето цвело и зрело на улицах Уокингема. В окно был виден сад. Мама хлопотала у плиты, Дэн подошел и наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку. Он знал, что это, возможно, было не самым распространенным явлением в общении подростков с родителями, но, в конце концов, их у мамы было всего двое, и она определенно заслуживала немножко нежности. Она легонько приобняла его и улыбнулась, прежде чем сказать: - Иди переодевайся скорее, и за стол, скоро Эдри придет, может, наконец, поедим все вместе. И забери рюкзак из коридора. – Руки у нее пахли специями. - Ну вот откуда ты знаешь, что он там? – пробурчал Дэн, послушно направляясь в коридор и хватая портфель за лямку. Крупные кафельные плиты холодили босые ноги. Зеркало в пол было поставлено в коридоре совсем недавно, и Дэн не смог отказать себе в глупом внезапном порыве покорчить ему рожи: он взъерошил волосы, сегодня кудрявые еще более обычного, потянул себя за щеки и высунул язык, потом закатил глаза и покачал головой. В конце концов, не обязательно ведь прощаться с детством всем в одно и то же время. - Просто потому что знаю тебя не первый год, - усмехнулась мама, ловко управляясь с чем-то лопаточкой. Дэн закатил глаза, но не сдержал улыбки. Мама в чем-то походила на Мэлани Уилкс – болезненно миниатюрная женщина с большими глазами цвета засахаренного миндаля. Глаза – это, наверное, единственное, что Дэн перенял от нее, в остальном же, и хрупкой комплекцией, и кротким характером, и слабым здоровьем на нее походил Адриан. Его появление на свет живым и даже немного здоровым стало настоящим чудом, но больше детей в их семье быть не могло, и это, как думал Дэн, объединило их несколько больше, чем предполагалось. - Папа дома? – спросил он. - Да, - отозвалась мама с легкой гордостью. Отец получил повышение совсем недавно, и теперь, в соответствии с его новой должностью, мог приезжать пообедать домой. Когда они все наконец собрались за столом, солнце спряталось за мутными комьями облаков, и кухня погрузилась в сероватые тона. Белые гладиолусы, срезанные только этим утром, пахли так оглушительно сладко, что даже сквозь запах горячего супа, дымкой курившегося над их тарелками, был слышен их дурманящий нежный отзвук. За обедом все было, как обычно: Адриан ковырялся ложечкой в бульоне, не проявляя к нему ни малейшего интереса, мама постоянно суетилась о чем-то, папа ел медленно, вдумчиво и молча, Дэн разделался со всем минут за десять и наблюдал за ними всеми. Тоненькие фигурки мамы и Эдри как бы дополняли друг друга на фоне высокого и статного, словно бы высеченного из скалы отца. Сам Дэн себя скалой назвать не мог, но с учетом того, что в свои шестнадцать он уже был на голову выше доброй половины города, все к тому и шло. - Спасибо, Карен, - улыбнулся отец, отдавая ей пустую тарелку. – Было очень вкусно. Мама улыбнулась ему в ответ с такой незыблимой нежностью, что Дэну невольно захотелось отвести глаза. Отношения родителей были для него не то чтобы идеалом – скорее, одной из тех нерушимых истин, что помогают, во что бы то ни стало, держаться на плаву. Они не были слишком откровенны в проявлении своих чувств (за что Дэн, по-честному, тоже был им благодарен, особенно после того, как побывал дома у одного из своих одноклассников), но та алмазная нить, незримо соединяющая их души, чувствовалась в каждом взгляде, в каждом жесте, в каждой улыбке. Шепотом даже в своих мыслях, но со всей искренностью, на которую только был способен, Дэн надеялся, что однажды найдет кого-то, с кем его душа окажется связанной настолько же крепко. *** Дэн сам, если честно, не понял, как они стали дружить с Филом Лестером. В какой-то момент он просто осознал, что на дворе пятница, в школе большая перемена, а они сидят на капоте его машины, чувствуя сквозь брюки легкую покореженность металла, и едят свои сэндвичи. А еще то, что так проходила каждая его большая перемена на протяжении последней недели. А еще то, что он, вообще-то, очень этому рад. Солнце было высоко в небе, и деревья шевелили выцветшими листьями в медленном, убаюкивающем шелестящем ритме. Дэн расстегнул на рубашке вторую пуговицу и перекинул через плечо ослабленный галстук. Фил бросил на него короткий взгляд, не поворачивая головы, и, улыбнувшись себе под нос, снова вгрызся в сэндвич. Губы Дэна невольно дрогнули в улыбке тоже, и он, стараясь не придавать этому значения, последовал примеру своего друга и занялся едой. Молчалось до удивления легко. - Так когда тебе снимут гипс? – спросил Фил через какое-то время. - Во вторник, - пробубнил Дэн с набитым ртом. – Совсем немного, и я смогу сдавать письменные зачеты, все учителя ждут – не дождутся, по-моему. В другом конце школьного двора скрипнули качели, и раздался долгий, переливчатый девичий смех. Запахло сигаретным дымом. - Ты ж писать все равно не сразу сможешь. - В смысле? - Ну, за время в гипсе рука как бы немножко атрофируется, и ты еще какое-то время не сможешь нормально брать мелкие предметы и всякое такое, - Фил пожал плечами, морща нос от горького запаха и сильнее разворачивая бумажный пакет с сэндвичем. - Шикарно, - буркнул Дэн. – Мало того, что я практически инвалидом останусь на лишний месяц, так у меня еще и гипса не будет в наглядное подтверждение тому, что рука у меня реально сломана и я не самый умный придумщик отмазок в потоке. Он недовольно заерзал на месте, и капот легонько лязгнул под ними. К машине Фила – синему доджу девяносто первого года – у него были особо нежные чувства: она спасла их, а еще Дэн именно так себе представлял тачку из «Хорошо быть тихоней», на которой они были бесконечны. - Ну, точно не месяц, максимум – неделю, - закатил глаза Фил, усмехаясь. Кончик его языка на секунду мелькнул между зубами. – Я лет в пять навернулся с лестницы на чердак, прямо перед школой правую руку сломал. Помню, мне потом мама в ванну кидала всякие мелкие игрушки, чтобы я их вылавливал, так я их брал левой рукой и перекладывал в правую. Дэн рассмеялся: - Вот чувствую, у меня будет примерно так же. Только вместо мамы с игрушками будет какая-нибудь миссис Зильберг с четвертными зачетами. Типа, давай, Хауэлл, вылови-ка своей больной рукой свою хорошую оценку, а я посижу, посмотрю. Они синхронно скорбно шмыгнули носами: миссис Ривка Зильберг, откровенно стервозная престарелая женщина откровенно еврейского происхождения, была учительницей истории, перед которой вся старшая школа дружно дрожала в праведном ужасе. Она всегда носила каблуки и всегда сутулилась, а еще никогда не надевала очки при учениках, хотя носила их. Ходили слухи, что когда она ловила кого-то с сигаретами, то заставляла глотать бычки, а когда Мэг Стэнфорд покрасила волосы в зеленый, Ривка выволокла ее со школьного крыльца прямо за эти самые волосы. Слухи, конечно, оставались слухами, но лично Дэн мог среди ночи наизусть рассказать каждый параграф, который когда-либо учил на ее зачеты, а Дэн, если что, вообще не делал устные задания никогда в жизни, так что шутки с этой дамочкой действительно были плохи. На школьной парковке было светло и пустынно, а звуки со двора доносились как через толщу воды. - Кстати, знаешь, что забавно? – пространственно произнес Дэн. Фил вопросительно промычал, облизывая с пальцев потекший из сэндвича кетчуп. - Праматерь Ривка, жена Ицкаха и мать Яакова, вообще-то, отличалась огромной добротой. В здании школы автоматной дробью заколотил звонок. Фил рассмеялся так внезапно и так сильно, что кетчуп брызнул у него изо рта. Капот снова немилосердно скрипнул под ними, Дэн не сдержал улыбки, в очередной раз ловя себя на мысли, что он невероятно рад быть здесь и сейчас. *** - Помолимся, братья и сестры, - произнес пресвитер, полный мужчина с доброй улыбкой и в сером костюме. Братья и сестры стали подниматься со своих мест, кто-то опускался на колени. Дэн не понимал прилюдных молитв. Нет, конечно, некоторые из них так или иначе осуществлялись вслух, но, все-таки, благодарность за посланную к ужину еду и общение с родными за этим ужином, озвученная перед этими самыми родными – это одно, благодарность за спасение жизни твоего ребенка и обретения Его, озвученная перед всеми, кто пришел на проповедь – совсем другое. Общение с Богом было для него чем-то абсолютно сокровенным, лелеянным в самой глубине души. Тем самым дорогим тайным якорем, который всегда будет с ним и который никто никогда не сможет отобрать. Может, поэтому он и не спешил с крещением: членство в церкви, помимо определенных ограничений в стиле жизни, предполагало и полную честность, открытие души перед братьями, а Дэн, хоть и считал этих людей родными, все-таки ценил некоторое личное пространство для своей души. Он был рад, что родители понимали. Он был рад, что в церкви понимали. Положа руку на сердце, он вообще очень часто в своей жизни бывал рад. *** - Вот странное дело, - сказал Дэн, кладя раскрытый учебник истории на диван вверх обложкой. – Получается, античный мир в итоге был разрушен из-за того, что весь захлебнулся в разврате, и на смену ему пришло средневековье. С его жестокой чопорностью, со всеми этими канонами. Гостиная была вся объята желтым теплым светом, льющимся из-под прозрачных стеклянных граней люстры. Темнело по-южному рано, и в черных окнах отражались мягкие домашние силуэты комнаты. На улице свистел ветер, и стебли маминых садовых растений бушевали над землей безумными змеями. - Но ведь в средневековье тоже не все было шикарно, и католическая церковь во многом была не права, и что мы получаем? Возрождение – и опять культ наслаждений, эротизма, праздной жизни. А потом опять приходит какой-нибудь классицизм, и опять каноны, и опять пафос гражданственности и восхваление империализма. Вот как так? - Ну, и что тебе в этом непонятно? – отец отложил свою книгу тоже и сцепил руки на коленях. Стеллаж из темного дерева, весь забитый книгами, высился ровно за его спиной, подобно спинке трона, и Дэну это почему-то показалось символичным. – Ты только что немного грубо, но очень точно описал нормальный ход истории. Не понимаю, почему твоя учительница этого до сих пор не оценила. Плетистые ветви ясеня хлестанули по стеклу, и они обернулись. В детстве этого жутко боялся Адриан. - Потому что моя учительница – ударенная на всю голову еврейка, - начал он. - Дэн, - нахмурился папа. – Я конечно тоже не одобряю многое в нынешней системе образования, но оскорблять женщину – это последнее, что… - Ладно-ладно, я понял, извини, - Дэн примирительно замахал руками. – Я это к тому, что, если вот условно взять античность и средневековье за представителей этих двух… ну, сторон, то какой в этом смысл? Кто из них прав, если у каждой поровну плохого и хорошего, и если одна неизбежно сменяет другую? На кухне закипел чайник, послышались мамины легкие маленькие шаги и звякнули чашечки. Запахло травами. - В этом и есть смысл, - сказал папа. – Никакая… ну, скажем, идеология, не будет единственным верным решением на все времена. Они возникают в зависимости от потребностей времени, и также неизбежно сменяют одна другую, когда первая перестает быть актуальной, и так далее. - Ну и в чем тогда гармония? – хмыкнул Дэн. Его, по правде, несколько смущало то, что обычный параграф по истории заставлял его задумываться над настолько глубинными вещами, но он обожал то, что с отцом всегда можно было пофилософствовать на пару, и тот никогда не навязывал какого-то единого мнения. - Гармония – это застой, - сказал папа, и по тому, как он нахмурился в тот момент, Дэн мог сказать, что он вспоминал что-то из своей прежней жизни. Он знал, что отец был военным и связан с устранением протестанских террористов в Ирландии, и как-то через это он узнал об их церкви. В основном они об этом не говорили. – Жизнь в целом, и уж тем более массовая социальная жизнь, поддерживается только за счет этих бесконечных противоречий. Если где-то и воцарится гармония, то через какое-то время она сама собой притянет революцию. Они помолчали, обдумывая каждый свое. - Ты сказал, что никакая идеология не является универсальной, - через какое-то время сказал Дэн, и голос его немного дрогнул из-за молчания, долгих мыслей и, возможно, не до конца прошедшей ломки. – А как же Библия? - Библия… Ты знаешь, тут очень важно разделять религию и веру. Дэн кивнул с жаркой нетерпеливостью – его собственные мысли оказались так просто и метко обличены в такие верные слова. - Религия есть некоторый свод правил, если можно так выразиться, трактующий определенный уклад жизни в соответствии с внутренними убеждениями. А вот эти внутренние убеждения – это уже ближе к вере. Вера – это… ты, надеюсь, и сам понимаешь. Идет изнутри. И вот вера – она у каждого своя, и у каждого особенная. - Но я же говорю о другом, - Дэн строптиво тряхнул головой. – Я говорю о правде. То есть, ну… Вот смотри, взять тех же инквизиторов. Они тогда действовали в соответствии со временем, и тогда они были правы. А вот прошло несколько веков – и те же католики уже сами говорят о том, что это неправильно. Темно-красный плед сбился от того, как он бесконечно елозил на своем месте, как и всегда входя в раж от подобных рассуждений. - А знали ли они это тогда, когда сжигали обычных женщин? Что пройдет время, и их святой подвиг станет легендой о человеческой глупости? Его собственные горящие глаза буквально отражались в папиной понимающей полуулыбке. - Ты говоришь о том же самом, только сам пока не слышишь, - покачал головой отец. – О правде, так о правде: есть правда, а есть истина. Истина для всех одна, ну, например: не убей. И вот я не убью ни при каких обстоятельствах, и не возьму в руки оружие, потому что я так решил для себя, примкнул к церкви, и это моя правда. На кухне зазвонил телефон, и через секунду раздался, приглушенный стенами, радостный мамин щебет. Кажется, она упоминала, что сегодня будет звонить ее сестра из Германии. - Но я знаю людей, которые живут по той же истине, но если, к примеру, им придется защищать жизнь ребенка, они пойдут на это. И это их правда. А есть люди, которые вообще не приемлют этой истины, они считают, что убить человека, чтобы забрать у него его кусок – это нормально, просто потому что они могут. Я немного утрирую, конечно, но все-таки. Понимаешь? Комната, вся пропитанная мягким золотистым светом, вдруг в разы стала больше. Дэн понимал. Сердце его сжалось, и он чувствовал, как крохотное зернышко какого-то совсем нового, неизвестного ему до этого осознания поселилось в его душе, готовое прорасти во что-то еще более новое и неизвестное. И он боялся этого, боялся и ждал с необъяснимым трепетом. - Да, - выдохнул он так, что легкие будто склеились, выпуская всю его жизнь вместе с этим коротким словом. – Спасибо, пап. Тот улыбнулся в ответ, снова раскрывая свою книгу. Дерево поскреблось в окно последний раз, а потом ветер умолк. Дэн позабыл про учебник истории. *** - Заходи медленно и постарайся ни обо что не споткнуться, - Фил слегка улыбнулся, нервно ероша себе волосы, и толкнул перед ним дверь. То, что пряталось за нею, было, мягко говоря… впечатляюще. Спальня Фила, как и все в этом доме, была в лучших традициях английской обстановки: с наклонными из-за сложной крыши потолками и высоким изящным окном. Тем забавнее выглядел здесь прочный налет пребывания самого Фила: панельные обои в мелкую полоску, подобранные в красивых сине-зеленых тонах, были процентов на семьдесят залеплены, словно памятными марками на чемодане, плакатами, рисунками и фотографиями. Над рабочим столом, доверху забитым книгами с разорванными корешками, висело неоновое кольцо, а по всем углам были раскиданы плюшевые львята. Ну, и носки Фила, немножко. - В общем, это и есть моя берлога, - Фил смущенно развел руками. Солнце уже клонилось к вечеру, и свет из окна лился персиковым сиропом, рассеиваясь и, как незримая сахарная пыль, оседая на всем, что заполняло комнату. - Тут очень здорово, - Дэн улыбнулся, делая шаг к столу, и тут же запнулся о лежащую прямо под его ногами расческу. Ладонь Фила, схватившая его предплечье, чтобы удержать от падения, чувствовалась горячей даже сквозь ткань толстовки. - Я же сказал: постарайся не споткнуться, - усмешка лучиком мелькнула на его лице, заставляя сердце Дэна сладко дрогнуть. Он слегка тряхнул головой. Из открытого окна доносилось мерное гудение проезжающих машин и воздух, свежий и пахнущий преющими листьями, который бывает только в начале осени. Фил поднял с пола щеточку с жестким густым ворсом, и, не глядя, кинул куда-то на стол. - А я так и знал, между прочим, что ты укладываешь волосы щеткой, - сказал Дэн, чтобы скрыть неловкость. - О Боже, за что ты так со мной, теперь весь мир узнает мой секрет, - Фил картинно приложил ко лбу запястье, изображая какую-нибудь трагическую героиню, и повалился спиной на кровать. Дэн засмеялся. На окне была крестовая рама, и четыре солнечных пятна, недвижные, лежали на наклонном выступе потолка. - Кто эта девушка? – спросил он, указывая на плакат с блондинкой, чье лицо повторялось на стенах с завидной периодичностью. Лицо было красивым и подчеркнуто-невинным на фоне черных и синих переплетающихся теней. - Сара Мишель Геллар, - на распев произнес Фил с легкой мечтательностью в тоне. – Из «Баффи – истребительница вампиров». Если хочешь, посмотрим как-нибудь вместе. - Может, посмотрим, - уклончиво сказал Дэн. Родители, в отличие от некоторых из церкви, уже не ограничивали их с Адрианом в доступе ко всей информации в интернете, считая, что дали им должное воспитание и теперь могут полагаться на их сознательность, но Дэн все равно не особо тяготел ко всей этой чепухе. - Ладно, - Фил похлопал по покрывалу рядом с ним, другой рукой указывая куда-то в потолок. - Иди сюда. Волнение, охватившее его от этих простых слов, произнесенных голосом Фила с его дурацким очаровательным акцентом, Дэн себе объяснить не мог. Рука Фила в закатанном рукаве толстовки казалась абсолютно белой на смятом салатовом покрывале. - Двигайся давай, - сказал он отчего-то севшим голосом. - Смотри, эта рыбка – мое домашнее животное, - разрисованная гуашью деревянная рыбка, приклеенная на наклонный потолок, оказалась на самом кончике указательного пальца Фила. – А это Том Круз, он мой хороший друг. Их обернутые джинсой коленки соприкасались на самом краю кровати. Дэн сильнее вжал ступни в пол. - А флаг Америки здесь к чему? – спросил он, поворачивая голову. Острый профиль Фила резко контрастировал с мягким умиротворенным выражением его лица, глаза были слегка прикрыты, а кадык часто дергался. - Олицетворение свободы, - пожал плечами Фил. Запах свежего чая и кондиционера для белья на секунду мазнул по лицу Дэна, а потом плечо опустилось обратно. – Не смотри на меня так, я имею это в виду иронично, - засмеялся Фил, и Дэн сконфуженно отвел глаза. На улице просигналила машина, под окном с топотом и радостным визгом пробежали дети. Ветер змейкой скользнул в кроны деревьев, путаясь в желтеющих листьях. Комнату заполнил тихий шелест и свежий травяной запах. - А это я нарисовал когда-то, - Фил снова засмеялся сам себе, указывая на косоватое акварельное изображение парня с черной челкой и в очках с толстой оправой. Солнечные блики танцевали у самого края этого листа. - Кто это? - Это… не знаю, я, наверное. Ну, такой, каким бы я хотел быть, - голос Фила немного съежился, и его рука подбитой птицей рухнула обратно на кровать. Дэн слегка пошевелил мизинцем, самым кончиком касаясь мизинца Фила. Мутная копоть облаков наползла на небо, и солнечные квадраты исчезли с потолка. Фил переплел их мизинцы, и Дэн сказал: - Знаешь, я думаю, тебе все равно бы не пошла черная челка. *** - Эй, Дэн, - пальцы Дила, прищелкивая, птичкой мелькнули у него перед глазами, послышался добродушный смех, Дэн поморгал. – Ты сегодня просто сам не свой! Влюбился, что ли? Сыгровка сегодня прошла быстро. Гипс уже сняли, но, по-хорошему, Дэн до сих пор не мог играть, однако Табита притащила его сюда всеми правдами и неправдами, приговаривая что-то про совесть и старых друзей. Иногда Дэн искренне восхищался женским даром убеждения. На улицу пролился знойный благоухающий вечер, в белых вазонах перед Домом Молитвы отцветали петунии. Небо казалось бархатным, сердце сладко ныло в каком-то необъяснимом радостном возбуждении, и Дэн отчего-то чувствовал себя очень живым. Сыгровка сегодня прошла быстро. Они исполняли всего несколько гимнов, и репетировали до того складно, что брат Фредерик, их молодежный руководитель, похожий на сухую веточку мужчина с желтоватой кожей, несколько раз с прищуром оглядел инструменты и хор и сказал: - Я смотрю, нам Дэниэла надо хотя бы в качестве талисмана приглашать, чтобы все нормально работали, да? – улыбка была великоватой для его худого лица, но очень искренней, а еще он по-отечески подмигнул Дэну перед уходом, заставляя того чувствовать себя маленьким мальчиком. За окнами уже давно было черным-черно, и они устроились на кухне, грея в маленьком чайничке несладкий чай и болтая обо всем подряд. Лампа светила желтым, и от этого все цвета враз будто казались на тон ярче. Дэн был счастлив снова оказаться среди этих людей. - Наша Лея вот рвется в летний лагерь, - сказала головой Табита, со звоном катая ложечку в полупустой кружке. - Так и пусть бы поехала, в чем проблема? – Маргарет была высокая и тонколицая, с гордым разлетом бровей я капризным изгибом губ. Она оправила юбку, усаживаясь удобнее, и вновь обхватила ладонями кружку. - Так с десяти лет ведь! А ей восемь только недавно стукнуло. - Да ладно, прямо там, - Маргарет дернула плечиком, и ее волосы, гладко стянутые в хвост на затылке, золотом блеснули на свету. – Уж твою-то Лею точно возьмут. Табита закатила глаза. Девочек Каспареску и так любили больше обычного, но Лея, всегда вежливая и улыбчивая малышка, обладающая невероятно сильным для своих лет певческим голосом, как бы негласно была всеобщей фавориткой. - Я слышал, в этом году Джереми будет руководителем детского лагеря, - сказал Дил, крутя чайную ложку между пальцами. Та уже через секунду звонко упала на пол, и Дил бросил на Табиту короткий смущенный взгляд. Дэн подпер голову кулаком, со слабой улыбкой наблюдая за друзьями. - Мы кстати были недавно у Джереми с Моной, - начала Рика, кладя на цветастую клеенку круглые белые локотки. Она чуть помолчала, выдерживая драматическую паузу, чтобы подкипятить интерес, и хитро улыбнулась. – Мона ждет ребенка! Все радостно загудели, некоторые девчонки, не сдержавшись, хлопнули в ладоши. В несколько слов они договорились завтра же навестить Мону, купить какой-то специальный альбом для будущей мамы и повидаться с остальными Рингаллами. Парни по-доброму посмеивались над ними, и по крохотной кухне, словно коротким песчаным вихрем, засуетился счастливый гомон молодежи. - А где, кстати, Энди? – спросил Дэн, оглядываясь на всякий случай. Девичий щебет смолк так резко, что вибрация разом наступившей тишины резанула его по ушам. - У него проблемы… в семье, - чуть кашлянув, сказала Табита. Пальцы ее сжались на краешке стола, и она посмотрела на него взглядом «я тебе потом расскажу». Их спины отражались в почерневшем стекле, напоминая вдруг корабельные мачты, и Дэн решил сделать вид, что не замечает наступившей неловкости. - Так что, Фрэнк, сможешь отвезти нас в тот молл завтра? – спросила Маргарет через какое-то время. - Я свободен после трех, - коротко сказал Фрэнк, по-птичьи кивнув. Шумный разговор постепенно нарастал заново, а в голове Дэна без перерыва рыбкой бились тихие слова Табиты. А еще почему-то казалось, что вся кровь пульсирует в правом мизинце. Чуть позже, когда все чашки будут перемыты и ложечки перестанут греметь, когда на кухне погаснет ласковый желтый свет и все станут расходиться по домам, тогда, стоя у вазонов с петуниями, в темноте кажущихся синеватыми, Табита скажет ему: - Он сказал своим родителям, что любит… ну. Мужчин. – Последнее слово она произнесет совсем тихо. – И что больше не появится в церкви, потому что все здесь лгуны и лицемеры, и он ненавидит нас, и… ну, еще много чего плохого. У Рингаллов огромный скандал, я не знаю, каким чудом им удается почти не выносить сор из избы. Но это будет позже, а сейчас Дил, оставив попытки ловко обойтись с чайной ложечкой, пощелкал пальцами у него перед лицом и сказал: - Эй, Дэн, - послышался добродушный смех, Дэн поморгал. – Ты сегодня сам не свой! Влюбился, что ли? *** Его дружба с Табитой, уходившая корнями в глубокое-глубокое детство, в церкви не вызывала уже даже шепота. Скорее, то, что однажды, повзрослев, Дэн Хауэлл и Табита Каспареску оденутся в сочетающиеся цвета и под трогательную музыку попросят благословения пресвитера на их венчание, было фактом, который все уже давным-давно приняли как должное. Они стали бы красивой парой: Табита, стройная и гибкая, точно лоза молодого винограда, с ее длинными блестящими косами и черными веселыми глазами, и Дэн, высокий и широкий в плечах, с его мягкими музыкальными руками и нежной смешливой улыбкой. Табита вообще-то была Тавифой. Ее бабушка с дедушкой, цыгане, были подобно каждому покаявшемуся выходцу этой кочевой народности, гораздо более жаркосердны в выражении своей преданности церкви, чем многие англичане. Дед Гожо умер рано, имевший слишком покалеченное прошлой жизнью здоровье, но Дэн мельком помнит его – громкоголосого и востроглазого, косо смеющегося из-под густых не седеющих усов. Однако, кроме библейских имен, на которые не скупилась бабка Лулладжа и которые, как и у Табиты, приобретали позже более произносимый «мирской» эквивалент, их потомки получили в наследство еще и ту самую, удивительную, экзотичную для Британии южную красоту. Дэн когда-то видел в их доме карточку с изображением молодой Лулладжи: там она, разнаряженная, сидит на пирсе, свесив в воду босые ноги. Пестрые юбки ее волнами скомкались на струганном дереве, оголяя колени, гибкие руки перебирают сотую нитку бус на груди. Длинные волосы распущенны, еще хранят легкие изломы заплетенных кос, и по ним, точно по высокому смоляному водопаду, ползут маленькие цветочные бутоны. - Она красивая, - сказал тогда Дэн. - Это точно, - ответила Табита, и гордость в ее голосе мешалась с легким трепетом восхищения. – Наша Эва очень похожа на нее, - добавила она, пряча карточку в маленькую резную шкатулку. Эва – Яффа – старшая из дочерей Каспареску, была признанной кокеткой. В тот год ей только исполнилось двадцать. Тонкий гордый профиль ее был точно выточен из темного дерева, и кровь, казалось, впитала всю строптивость, что только была отпущена Богом этой семье. Пару лет спустя этого разговора она сильно удивит всю церковь, выйдя замуж за тихоню Майка Гордона, который был на год ее младше и у которого от заводской травмы тряслась левая рука. В день объявления они придут в светло-зеленом цвете, и с тех пор самоуверенная холодность колючих глаз Эвы будет льдинкой на солнце таять под Майковым твердым ласковым взглядом. Но это будет потом, а тогда Табита, двенадцатилетняя, худая и длиннорукая, вздохнула и сказала: - Вот она настоящая красавица. И когда она потянулась заправить прядь волос, выбившуюся из косы, за ухо, Дэн вдруг ясно увидел, как естественная точеная гибкость мелькнула в этом жесте сквозь сутулость и неловкость ее нескладных конечностей. И тогда Дэн сказал: - Ты очень красивая. И был прав. И был честен. Но не был в нее влюблен. Хотя они, бесспорно, стали бы красивой парой. *** - Поехали к морю, - сказал кто-то из них в субботу. Они валялись в комнате Дэна, раз в пятисотый пересматривая на кассете «Мой сосед Тоторо». В выпуклом темном экране запятой отражалось окно, капли нарисованного дождя появлялись на воде короткими белыми палочками. Стоило только выехать из города, как Фил остановил машину, вышел из нее, встряхивая руками, чтобы рукава широкого серого батника не мешались в пальцах, и сказал: - Садись, будем учить тебя водить! – его лучистая улыбка зацвела на лице, как ландыш в апреле, и Дэн не смог противиться. Медленно начинали выгорать листья, и трасса будто вся была обрамлена пестрыми лентами, тянущимися на много километров вперед. - Моя смерть будет на твоей совести, - сказал он на всякий случай, занимая водительское место. - Там еще полмили будет просто ровная дорога, так что сегодня как-нибудь без твоей смерти, - подбодрил Фил, перегибаясь через него, чтобы отрегулировать сидение – Дэн был немного пониже ростом. Он замер, чувствуя теплую тяжесть груди Фила на своих коленях и его хлебный мальчишеский запах. Изо всех сил захотелось зажмуриться и раствориться в этой минуте навсегда. - И откуда в тебе столько американского, - фыркнул Дэн вместо этого. Фил только закатил глаза в ответ. - Так, сначала выжми самую левую педаль, это сцепление, - объяснил он, ерзая на своем сидении, как какая-нибудь мартышка. – Теперь поворачивай ключ в зажигании. - В какую сторону? – напряженно спросил Дэн. Руки немного тряслись. - В правую, по часовой, - Фил навис над ним, растопырив руки, словно в любую секунду был готов перехватить управление. – Теперь ме-е-едленно выжимай газ, правая педаль. Дэн опустил ногу на педаль и машина резко дернулась вперед, Фил налетел на него, носом ткнувшись в щеку. Нос был холодный. - Я же сказал: медленно, - сказал он, смущенно отстраняясь. - Извини, - пробормотал Дэн, отчего-то не в силах удержать глупую улыбку. Додж, всхрапнув, плавно покатился по дороге. Белый диск солнца бежал вслед за ними, изредка скрываясь в зеленом кружеве крон. В детстве Дэн любил наблюдать за этим из окна, притворяясь, что играет с солнцем в прятки, но теперь он вел машину, и чувство какого-то абсолютно дурацкого, восхитительного ликования охватывало его с головы до ног. Фил смотрел на него глазами родителя, увидевшего первый шаг своего малыша, и продолжал сидеть лицом к Дэну, подобрав ноги и упершись вытянутой рукой в приборную панель. - У тебя отлично получается, - другой рукой он облокачивался на спинку кресла, и теперь подпирал щеку кулачком, выглядя взросло и по-детски в один и тот же момент. Дэн не сдержал улыбки, стараясь не отрываться от дороги. – У тебя ямочки, когда ты улыбаешься, ты знал? - А ты знал, что если отвлекать болтовней человека, который первый раз за рулем, есть большая вероятность не дожить до совершеннолетия? Смех Фила перезвоном капель прокатился по салону, и Дэн, вспомнив вдруг день их знакомства и поддавшись этому внезапному порыву, высунул в приоткрытое окно левую руку, перебирая пальцами на ветру. Остальную часть пути дорога уже не была такой простой, и Фил снова пересел за руль, позволяя Дэну задремать в пассажирском кресле. Разбудил его, как ни странно, воздух, и он в ту же секунду понял, что они уже у моря. Близился закат. Черные лбы скал громоздились перед топленым небом, греясь в ускользающих теплых лучах. Фил сидел, запрокинув голову на спинку, и, кажется, тоже дремал. Его выгнутая шея имела резкий изгиб, это одновременно напоминало цыпленка и совсем взрослого мужчину. Запах автомобильного газа, стоявший в салоне, вяло колыхал в сознании Дэна детские воспоминания, неясной радостной мутью осевшие на самых задворках памяти. Кассетник неторопливо порыкивал, мешая постанывающий тенор солиста с хрипящими механическими сбоями, как бы напоминая, что делает им великое одолжение, воспроизводя песню, написанную задолго после его десятого дня рождения. - Доброе утро, - Фил повернул к нему голову, и улыбка сама, точно невесомое перышко, опустилась на их лица в один и тот же момент. – Это Muse. Я могу выключить, если что. Пальцы Фила барабанили по рулю. В жесте этом нервозность причудливо соединялась с умиротворенностью, и ритм, выбиваемый на облупившейся обивке, попадал в ритм песни примерно раз через три. Эта странная деталь заставляла музыкальный слух Дэна съежиться одной сплошной недовольной гримасой, и все остальное его естество сжаться в каком-то совсем другом, непонятном ему самому чувстве. - Нет, - сказал он. – Мне очень нравится. Солнце медленно катилось за черту горизонта. Редкие крохотные силуэты деревьев, точно выписанные пером на китайском шелке, зыбились на фоне малиново-желтого полотнища, в которое спеленалось небо. Присутствие моря, живого и дышащего, прямо под их ногами, не виделось и не слышалось, но ощущалось так ясно, как тихое мурлыканье Фила, мерное гудение в его птичьем горле. Этот звук, создаваемый скорее даже неосознанно, отчего-то казался Дэну громче собственных назойливых мыслей, и их же гораздо ближе. Вздернулся ветер; он колыхнул подвешенную к зеркалу бумажную елочку, пару секунд кружа в воздухе ее острый химический запах, следом дернулись тени, и круглые лиловые пятна света резным узором легли на лицо Фила, замершее в какой-то неуловимой гармонии. - Скоро совсем стемнеет, - сказал он, и голос его дернулся в последнем голосе на октаву вниз и вверх, заставляя смущенно откашляться. Засвеченные, глаза Фила казались жемчужно-серыми, но улыбка его собиралась морщинками в самых уголках этих незнакомо-холодных глаз, и она, Господи, была направлена на него, Дэна, такая же родная и болезненно-нежная. Независимо от обстоятельств. И тогда, в этот самый последний пронизанный спелым медовым солнцем миг, без малейшего предупреждения свежая океанская волна вздулась у Дэна прямо под сердцем, заставляя кровь вспыхивать под кожей щиплющими маленькими искорками. Вздулась и осела; но осела не просто так, а на самое донышко его души, тихонько, беспечно сосуществуя с остальными жизненно необходимым органами, но отзываясь сладким нытьем всякий раз, когда Фил начинал смеяться, и кончик его языка на секунду показывался между зубами. И тогда Дэн понял, что должен был ответить Дилу. *** «В день моего каминг-аута, едва произнеся заветные слова «я гей», я сразу сказал родителям, что обращусь в полицию штата, если они посмеют упрекнуть меня, и с того момента я ни одного косого слова в свой адрес не услышал. Вы не просили ваших родителей производить вас на свет, а вот они обязаны обеспечивать вас до вашего совершеннолетия. И если их не устраивает то, что их ребенок предпочитает людей своего пола, это не ваши проблемы. Знайте свои права, братья и сестры, отстаивайте свою позицию!» Они называли друг друга «братья и сестры». Они говорили слова «права» и «ориентация», но почти никогда не говорили «любовь». Дэн чувствовал себя рыбешкой, потерянной в Тихом океане. Сторона, на которой он вырос и был воспитан, теперь, кажется, должна была считать его врагом, но та сторона, к которой он, кажется, должен был примкнуть, считала своими врагами всех и вся, что только было ему дорого. Меньше всего ему бы хотелось оказаться вмешанным в этот чудовищный зловонный водоворот взаимной ненависти. Дэн хотел бы быть рыбешкой, потерянной в Тихом океане: когда ты рыбешка, весь океан – твой дом, и ты можешь прибиться к любой стае других таких же рыбешек, даже если потерял свою, потому что все рыбешки одинаковые. Рыбешки не имеют чувств. Но Дэн не был рыбешкой, и никто вокруг не был. «Мне пришла в голову единственная правильная мысль относительно этого: убить пидора - это не грех! Я за нормальные сексуальные отношения и рождение детей, и я искренне буду радоваться, если правительство будет не разрешать гей-парады, а на законных основаниях закидывать гранатами и бутылками с зажигательной смесью этих пидорасов, чисто законными методами. Поэтому прошу принять их соответствующие законодательства: назвался гомиком – полезай на электрический стул!» Губы Фила на его губах – мягкая плоть с легким отзвуком черного чая во вкусе. Хлебный запах его кожи – слаще свежего ветра и дороже кислорода. Пальцы Фила в его волосах – нежные касания садистского смычка по перетянутым струнам нервов. Судорожный всхлип Фила в его ушах – патока, пролитая на черствую хлебную корку. Его горячий язык влажно скользнул между губами Дэна, заставляя дыхание того сбиться. Глаза закатились под дрогнувшими веками. Что-то новое, ранее совсем неизвестное, неслось на него из черноты с грохотом имперского поезда и его же лихорадочными огнями. Сердце его билось в чужой горячей груди, и ничего не хотелось больше, чем вжаться в нее так сильно, чтобы собственные ребра треснули, и душа Дэна, вся в крапивных порезах отчаяния, целиком растворилась внутри дорогого человека. Дэн бы прошел все девять кругов Ада по нескольку раз за каждый из его поцелуев. Ладони Фила легли на его щеки, и жалобный протестующий всхлип вырвался из него, прежде чем он разорвал поцелуй, прижимаясь ко лбу Дэна своим горячечным лбом. Дэн выпустил сдавленный дрожащий вздох, и Фил, не сдержавшись, еще несколько раз быстро поцеловал его податливые губы, и тут же усилием отстранился. - Так нельзя, - сказал он, гладя его мягкие щеки. – Нельзя-нельзя-нелья. Сердце сжалось в единственную пульсирующую точку. - Прости, - сказал Дэн, туго сглотнув сквозь комок в горле. – Мне казалось, что… но если ты не… - Я очень, - Фил шумно выдохнул, сжимая его ладони в своих. – Я очень-очень. Ты и сам ведь чувствуешь, насколько, - он усмехнулся двойственному смыслу своих слов, и Дэн почувствовал струйку жаркого воздуха на своих пальцах. – Но я знаю, знаю, черт, что для тебя это не просто так. Поэтому когда вот так кидаешься… вытворять всякое, лишь бы своих мыслей не слышать, в итоге только хуже. Разберись, пожалуйста, сначала. И приходи. - Да, - произнес он съеженным голосом. – Да, я… да. Фил кивнул, прижимая его ладонь к губам. - Я буду ждать. «Сегодня смотрели с мамой телевизор, по какому-то каналу анонсировали «Горбатую Гору». Мама: - Фу, про них уже кино снимают! И как люди не поймут, что кое-что лучше придержать у себя в штанах за закрытой дверью! В ответ на свой естественный вопрос, почему геи должны прятаться, если гетеро-парам можно выставлять на всеобщее обозрение то, что у них в «штанах за закрытой дверью», выслушал целую тираду про то, что это все грех. Кругом грех. А правильно – только с женой, только под одеялом и только в миссионерской позиции. Ненавижу эту суку фригидную. У самой мужика нет, так она другим жизнь портит. Лучше бы в детдоме жил». - Просто помни: что бы то ни было – все, что тебе нужно, у тебя в голове, - мамина улыбка была похожа на парное молоко, когда она провела своей мягкой ладонью по его нечесаным кудрям и поцеловала открывшийся лоб. Дэн внезапно остро заметил, что все ее тоненькое лицо схвачено легкой паутинкой морщин. И когда она поднялась, чтобы уйти, Дэн едва удержал себя от того, чтобы обхватить ее руками за пояс, и, заплакав в ее юбку, рассказать все-все-все, потому что в детстве это было лучшим избавлением от любых печалей. Дэн был искренне готов принять каждую плеть в Аду, но к тому, что готовила в наказание жизнь на Земле, готов не был. «>Христос возлег с учениками в горнице, приготовленной для этого события Эй, ребята, кажется, ваша книга немного проштрафилась: тут черным по белому написано, что б*г – сам гей, или это тоже домыслы? Беретесь лицемерить, так хоть факты сверяйте». «Господи», - мысленно вскричал Дэн, скручиваясь в комочек у себя на кровати и прижимая к губам сцепленные ладони, - «прошу тебя, помоги мне. Я знаю, что мне недаром дано это все, но… Господи! Как может быть грехом и срамом то, как замирает мое сердце, когда я вижу его? Как мог я стать одержимым бесом, если всю жизнь рос в любви к Тебе и ни разу не усомнился в ней? Как мог Ты создать меня таким, как мог послать мне эту любовь, если она неправильна для меня, для Твоего дитя? Да тот ли Ты Бог, которого я любил, и есть ли Ты там вообще?!» И тогда, в благоуханную чернильную ночь, надвое рассеченный узким лучом лунного света, Дэн впервые за всю жизнь почувствовал, что говорит сам с собой. *** - Энди, - миссис Ринглалл, иссохшая женщина с вздутыми от стирки руками и запавшими глазами, выглядела так, словно всю себя выплакала сквозь слезы. Она постучала по двери узловатыми костяшками пальцев, и голос ее звучал выжженным дотла. – Дэн Хауэлл пришел. - Пусть уходит, - отозвались голосом Энди. Дэн поглубже спрятал руки в рукавах толстовки. - Он уже здесь, - сказала миссис Рингалл, открывая дверь. Энди лежал на кровати в позе эмбриона, и синий экран телефона высвечивал его лицо в полутемной комнате. – Я ухожу к Моне. - Передавайте ей привет, - растерянно сказал Дэн. - Да, конечно, - безлико ответила миссис Рингалл, напоследок сухо улыбнувшись ему, и вышла из комнаты, даже не взглянув на сына. Синий платок на ее светлых волосах, казалось, просто поскромничал, чтобы не быть откровенно траурным. Окно было задернуто плотной шторой, и по краю, словно насмехаясь, светящимся белым ужом ползла тоненькая полоска света. Кроме кровати Энди в комнате была еще одна, пустая. Видно, Джош, старший брат Энди, переехал в другую комнату. Голые доски в полумраке казались клеткой из редких желтых зубов. - Энди, как дела, брат? – неловко поздоровался Дэн, переминаясь с ноги на ногу. От последнего слова Энди дернулся, словно его ткнули пикой, и воткнул в лицо Дэна такой же острый, как пика, взгляд. - Привет, брат, - его обычно улыбчивый лягушачий рот искривился в уродливой ехидной гримасе. – Дела – лучше не бывает. Как у тебя? Небось, от молодежи проповедовать пришел? Да ты садись, что мнешься. Или брезгуешь? По коридору мимо закрытой двери пробежали чьи-то детские ножки, а потом шум скрылся в другом конце дома. Дэн пораженно глядел на него во все глаза, не в силах сказать хоть слово. На месте Энди сидел кто-то другой. Другой, с иглами торчком стоящих волос, другой, с лихорадочным блеском чужих колючих глаз, другой, с бешеным изгибом рта, кажется, готового вот-вот выпустить пугающий сумасшедший хохот. Или столб извивающихся червивых насекомых, как в этих жутких научно-фантастических ужастиках, что так любит Фил. Мысль о Филе внезапно успокоила его, как холодящий крем – обожженную кожу, и Дэн сказал: - Поговорить хочу, - и пододвинул к себе стоящий в углу стул, седлая его задом наперед. – В церкви вообще никто не знает, что я здесь, если так важно. - Стесняешься, значит, - снова ухмыльнулся Энди, садясь на кровати и хрустя затекшими пальцами. Это заставило сердце Дэна болезненно сжаться, и он слегка мотнул головой. – Ладно, не тяни кота за яйца, что тебе надо? - Поговорить. За стенкой кто-то (кажется, Полли? Дэн не очень хорошо знал младших Рингаллов по именам и уж тем более не различал по голосам) крикнул кому-то про свою расческу, раздался грохот, потом визг, потом смех. - Поговорить? – Энди взвился на месте, действительно напоминая червивую личинку из Филовых ужастиков. – Так что же ты не говоришь, раз пришел? Знали бы вы все, как заебали меня этими своими «поговорить»! Ну, говори, говори! Или я должен? Что, что тебе рассказать? Почему мне в жопу ебстись нравится больше, чем девок за сиськи мять? Это тебе интересно? Звон его голоса, смешанный с резко наступившей по всему дому тишиной, вибрацией отзывался в каждом нерве Дэна. - Мне интересно, почему ты ведешь себя как мудак, - рявкнул он, прилагая все свои исхудавшие моральные силы на то, чтобы голос его не вздумал дрогнуть. – Только это. - Я защищаюсь, - ответил Энди, плотнее запахивая толстовку у себя на груди и пряча руки в карманах. Голос его мгновенно съежился, и он осел на кровати, скручиваясь вокруг себя. – Агрессия – лучшая защита. Причиняй боль, или ее причинят тебе, - сказал он так, что Дэн был уверен: эти слова возникли не в его голове, и произносит он их, как мантру, не первый и не сотый раз. - Как будто так тебе не больно, - голос его все-таки дернулся, будто струна лопнула. Энди глянул на него из своего маленького убежища влажными глазами затравленного зверька, и сказал: - Уходи. И Дэн ушел, чувствуя, что где-то внутри него действительно лопнула какая-то важная струна. *** Дом встретил его глубоким молчанием черных окон. Из родительской спальни пахло лекарствами. - Ты в порядке, мам? – тихо спросил он, садясь на пол у постели. Русые колечки волос, нимбом раскинувшись по подушке вокруг ее худого лица, отдавали золотом со стороны лампы. - Да, милый, - голос у нее был живой, не такой, как у миссис Рингалл, хоть и больной. – Просто аллергическое, ты же знаешь. Скоро пройдет. - Тебе что-то принести? Давай я в аптеку сбегаю, может? Комната была не слишком большая. Стены были светло-зелеными, посреди стояла большая кровать с маленькими тумбочками светлого дерева по сторонам, кроме этого был письменный стол и огромный, врезанный прямо в стену книжный шкаф, доверху забитый литературой разной степени ветхости. На верхней полке хранились семейные фотоальбомы, а на окне стояли мамины любимые цветы. - Все нормально, - она улыбнулась. – Просто посиди со мной немножко. Дэн подобрал под себя ноги, кладя голову на пропахшее эвкалиптом одеяло, под мамины ласковые руки. В стекло мелкой барабанной дробью нахально стучался дождь. - Эдри решил принять крещение, - сказала она через какое-то время. Дэн вскинулся; волосы подскочили пружинкой. - Что? Как он… ему всего тринадцать! - Мы с папой тоже волновались на этот счет, но… в конце концов, уж кто-кто, а Эдри не станет озвучивать необдуманных решений. Дэн согласно усмехнулся: вот уж правда, этим они с братом всегда отличались. - До чего же странно, - сокрушенно сказал он, обратно кладя свою свинцовую голову. – Люди, которых ты помнишь такими маленькими, принимают такие большие решения, а ты сам, кажущийся таким взрослым, не можешь принять одно-единственное. Мама рассмеялась – точно бисер по полу рассыпали - и сказала: - Милый, - ее пальцы принялись перебирать каждую кудряшку Дэна, точно пытаясь распрямить и завить заново. – Ты говоришь буквально те же слова, какие я однажды говорила сама себе. Правда, у меня к тому моменту уже было двое детей. - И что это было за решение? - Операция Эдри, - сказала мама, и голос ее словно потяжелел на этих словах. – А потом вы взяли и сбежали в лес прямо посреди ночи, хотя Эдри даже ходить почти не мог, и тогда мы с отцом поняли, что иногда рискнуть – нужно и важно. И Господь миловал, - она улыбнулась, и морщинки, точно стянутые в букет стебельки, собрались в уголках ее теплых глаз. Дэн лежал молча, вдыхая запах эвкалипта и ластясь под мамины родные руки, и чувствовал, как с каждым ее словом и движением пальцев душа его очищается от слоя гнили, что нанесли метания. Странная, светлая уверенность крепла в нем, и хоть он еще не знал, в чем был уверен, от чувства этого делалось так хорошо и легко, как не было уже давно-давно. Треугольник мягкого света под плафоном настольной лампы охватывал все в своей окрестности теплыми плавными тенями. За окном липкая лакричная чернота. Сочетание двух этих странных деталей колыхнулось в сознании Дэна сначала невинной вязью, а потом со всей силы впечаталось резким углом осознания, и он подскочил с пола одновременно с тем, как в кармане затрезвонил телефон. - Мама, - сказал он, пораженный собственным мыслям. – Спасибо тебе, спасибо тебе большое! – он наклонился, чтобы радостно поцеловать ее в щеку, удивленную, но улыбающуюся. – Прости, пожалуйста, но мне срочно нужно бежать! Спасибо тебе! Я скоро вернусь! Дэн понесся вниз, с трудом попадая по клавише ответа. - Дэн! Дэн, прости меня, я хотел… - Ничего сейчас не хочу слушать, срочно бери машину и езжай в лес! - Что?! - В лес, в лес, скорее! Там, где ты подобрал нас с Эдри, встретимся там! Дождь лил на полную, Дэн бежал, как подорванный. Ступни опускались на асфальт с хлюпом. Икры гудели от боли. Пот заливал глаза вперемешку с небесной влагой. Легкие будто сдавило мохнатой лапой. Дэн улыбался. Чернота треснула под скрипом колес и шпагами света из подбитых фар. Фил затащил его на пассажирское сиденье буквально за шиворот, крича: - Ты что, совсем сдурел?! Дэн уткнулся в его твердое теплое плечо своим мокрым лбом, переводя дыхание, и улыбка даже не думала сходить с его лица. *** - Бессовестный же ты человек, Хауэлл, - прищелкнула языком Табита, с важностью недовольной матроны качая головой. – Сначала его чуть не месяц не видно – не слышно, а потом объявляется, и новости ему рассказывай! Как будто я тебе сплетница какая-нибудь. Дэн улыбнулся, чувствуя себя нашкодившим мальчишкой и снисходительным родителем в один и тот же момент. Еще с полминуты Табита невозмутимо оправляла складочки на своей юбке и дергала шпильки в прическе, но потом ее тоненькие смуглые руки шумно плюхнулись на коленки, и она повернулась к Дэну, начиная самозабвенно тараторить: - В общем, Моне сказали пол ребенка, это будет мальчик, и девчонки уже даже меня утомили своими голубыми пеленками и открытками, как будто других цветов нет, честное слово, а Фрэнк уже отказывается возить нас куда-либо, где присутствует слово «детский». Энди сказал родителям, что не будет доучиваться последний год, собрал вещи и уехал куда-то в Америку в колледж, хотя у них там вообще двенадцать лет вроде, не знаю, в общем…- она остановилась на секунду, чтобы жадно глотнуть воздуха, и тут же продолжила. Дэн подпер щеку ладонью. – Кста-а-ати, про Фрэнка! Они с Рикой готовятся венчаться, как только она закончит школу, она последний год же, и Рика еще молодцом держится, хотя ее яростно пытаются таскать по всяким свадебным магазинам, а она такая: «у меня экзамены!», как будто этот аттестат ей когда-то пригодится, она же замуж выходит, честное слово… – А у Дила как дела? – Дэн нахально дернул бровью. - Дил, ну… - Табита потупилась, улыбаясь, и румянец зацвел на ее лице молодой розой. Дэн коротко сжал в ладони ее костлявое смуглое плечико. - Понятно все, - сказал он. – Дил, хоть и дурак иногда, отличный парень, держись его. - У тебя-то как дела, блудный сын? В ту ночь дождь так и не прекратился. Они сидели на задних сидениях, потому что там можно было обняться, в пыли и мягкой, как пуховая ткань, тени от желтой лампы спереди, потому что задние в машине не работали. Пахло автомобильным газом, мокрой дорогой и Филом. Дэн хотел бы законсервировать себя в том счастливом, полном щемящего сердце умиротворения часе. - Прости меня, - сказал Фил в его волосы, укачивая в руках. – Я не должен был вот так просто взять и скинуть все это на тебя. - Все хорошо, - легко, как облачко, сказал Дэн, потому что теперь это было правдой. – Нам ведь все дается не просто так, значит, этот путь я должен был пройти один, и это было важно. Не вздумай себя винить. Они помолчали. По дороге промчалась машина, первая за все это время, окатывая брызгами синий бок доджа и освещая их лица фарами. - Что ты делал тогда на дороге? – спросил Дэн через какое-то время. - Мм? - В тот день, когда ты спас нас с Эдри, почему ты был на дороге ночью? - Хотел сделать татуировку, - усмехнулся Фил. – Это так тупо, я знаю, но мы переехали, и я просто не удержался от соблазна попытаться вылепить из себя кого-то, кем я хочу быть, и предстать таким перед новыми людьми. - Хорошо, что ты не успел, - Дэн прижался к шее Фила холодным носом. – Быть кем-то другим – жутко. - Да, - Фил улыбнулся, сдувая со своего лица русую кудряшку. – Хорошо. - Все отлично, - Дэн пожал плечами, улыбаясь. – Готовлю документы в Манчестерский университет, мы с другом вместе будем поступать, уже даже немножко квартиру ищем. - Это тот Фил, который довез вас до больницы, а потом появился в твоем классе? - Табита, совсем как Дэн недавно, подперла щечку ладонью и уставилась на него глазами ребенка, готового слушать сказку на ночь. Солнце неохотно наполняло комнату хмурым свечением, и тени лежали бледные. - Ага, он самый. - И что ты решил? – спросил Фил немного тяжелым голосом. - Что я не должен делать выбор между тобой и Богом, - Дэн вдохнул поглубже. – И знаешь, самое интересное, что все это время правда была прямо передо мной! Религия и вера – разные вещи, и если религия запрещает мне любить тебя, то вера не может этого сделать, потому что сама вера есть любовь. Они помолчали. - Я тебя тоже, - сказал Фил. Дэн сжал другой ладонью их переплетенные мизинцы. - Жалко, что бабье лето так быстро кончилось, - Табита с тоской поджала губы, коротко взглянув в окно. Небо ползло по городу своим тяжелым серым брюхом, изредка шевеля тучными комьями облаков. – Скоро совсем похолодает. Бедро сквозь джинсу обожгла короткая вибрация телефона. - В холодах тоже есть своя прелесть, - сварливо отозвался Дэн, проверяя сообщение. – Фил подъехал и его надо встретить, иначе он заблудится во дворах и не постесняется напроситься к кому-нибудь поиграть с их кошкой. Пойдем, познакомлю вас! Позже, после того, как Фил первый раз улыбнется Табите и поцелует ее ладонь, шутливо изображая галантность, после того, как его ладони сожмутся на напряженных бедрах Дэна в темном углу зала, посреди которого разлился выпускной, а в углу которого прошелестело хихиканье и хлюпнул поцелуй, после того, как Дэн сыграет на фортепиано на объявлении Фрэнка с Рикой, после того, как их полупустая Манчестерская квартира огласится первым скандалом и они первый раз решат «дать друг другу перерыв», после того, как Табита выйдет замуж, после сотни тысяч событий, взглядов, улыбок, стонов, криков, ссор, примирений и переплетенных мизинцев, они совсем повзрослеют и скажут друг другу: - Независимо от обстоятельств. Но это будет позже. Намного, намного позже, а сейчас им только шестнадцать, и листья облетают на асфальт золотыми плевками, и бабье лето кончилось, а Дэн влюблен и счастлив. Господи, как же он счастлив.