Долг безликой

Я всегда мягко улыбался, заслышав её тихие шаги еще в коридоре. Она часто заходила ко мне в гости. Доставала исписанный блокнот и нервно покачивалась на жёстком стуле. Её появление было мне по-детски приятно и вызывало по телу дрожь. А возможно, я всего лишь сходил с ума. Однако, в дни её возвращения я был предельно счастлив. Она приходила в мой дом с завидной регулярностью. Порой я даже подумывал перестать запираться в комнате. Но потом вспоминал, что дверной замок для неё не преграда. Иногда она спрашивала меня, отрываясь от написания отчёта, не хочу ли я уйти с ней? Словно приглашала. Я каждый раз отказывался. Ждал своего часа. Она посещала меня все чаще. Тихо входила в мою комнату, улыбалась уголками рта и бесшумно устраивалась напротив. Она с неизменным спокойствием чиркала что-то на плотной бумаге, поднимала на меня уставший взгляд и произносила имя. Называла того, кто прожил свою жизнь. Я испытывал двоякое чувство каждый раз, когда ледяное дыхание проникало в комнату. Я радовался её появлению в моей комнате. Пусть это были всего лишь несколько минут, но именно в эти моменты я чувствовал себя живым. Я дрожал от боли каждый раз, когда её шаги отдавались гулким эхом в моих ушах. Каждый её приход забирал одного из них. Оборачивался рекой слез и похоронной процессией. Пропитывал стонами боли и отчаяния обшарпанные стены коммуналки. Все её боялись. Проклинали. Мечтали никогда не встретить. И только я знал правду - от неё не сбежать. Да, если быть честным, то я и не хотел терять её из виду. Она знала всех. Без труда могла рассказать жизнь любого, кому сегодня предстояло умереть. Она знала и мою жизнь. Рассказывала отрывок моего короткого никчемного существования и уходила, ласково потрепав меня по голове. Оставляла меня в съедающем изнутри неведении. Интриганка. Однажды я не узнал её. Она влетела в мою комнату размашистыми шагами и с грохотом приземлилась на скрипучую узкую кровать. Из соседней комнаты крикнули что-то, похожее на попытку узнать о моём самочувствии. Я не ответил. Я даже не знал ответа на столь простой вопрос. В тот день она впервые заплакала. И её слёзы стоили дороже живых. Она не плакала навзрыд, пытаясь привлечь к себе как можно больше внимания, подобно светским львицам. Она не кричала от распирающей боли, как это делают на похоронах, показно скорбя по усопшим. Она не захлебывалась слезами, как маленький ребенок, внезапно захотевший очередную игрушку. Она просто лежала на спине, а из её глаз лились немые слёзы. Так выглядит бессилие. В тот день умирала её собственная душа. Абсурд, но другого объяснения у меня не было. Я не смел ей мешать. Лишь терпеливо ждал, когда она заговорит. Конечности уже давно затекли от неудобной позы, когда она шумно втянула в мертвые лёгкие воздух. Я жаждал услышать её голос. И она, кажется, поняла это. Звонкие слова вылетали, подобно смертоносным лезвиям, а я улыбался своим мыслям, осознавая насколько, она противоречива. В тот день сгорел детский дом недалеко от моего вечно шумного жилища. Тогда я узнал, что она ненавидит убивать детей. Она перечисляла имена и возраста до глубокой ночи, а после зашлась нервным хихиканьем. Ей было больно. Я считал её мазохисткой. Следующий день оплакивал потерю приюта вместе со всем городом. Дождь заливал узкие улочки, смывая грязь, копившуюся вечность. Но я знал, что это бессмысленно. Она пришла ко мне лишь через месяц. Шаркающей походкой приблизилась к моему креслу и терпеливо дождалась, когда же я встану. Кости заскрипели, принимая неудобную позу, но она так и не сменила вынужденного положения. В тот день мне было неприятно смотреть на её морщинистое лицо. Становилось противно от мысли о том, сколько пережили эти усы и видели поблекшие глаза. Я стал ненавидеть себя за эти мысли. Я боялся о них заикнуться. В тот дождливый день я захотел лишь одного: увидеть её настоящее лицо. Под тихую мелодию разбивающихся о стекло капель я хотел лишь увидеть ту, кто исправно выполняет свой долг. Кто забирает души с такой же легкостью, с какой ребенок срывает понравившийся цветок. Каждый день она принимала облик усопшего и заявлялась в мою квартиру. На час или два. Дольше она не задерживалась. Но за это время она успевала рассказать о всех душах, которые собиралась забрать. Я даже смог однажды заглянуть в ее блокнот, но увидел там лишь пустоту. Чистый лист сменял другой, а она неотрывно наблюдала за моим вытягивающимся в удивлении лицом. Я смотрел расширившимися глазами на ровно расчерченные страницы и не видел истины. В тот день она впервые рассмеялась. Заливисто, заразительно, искренне. В тот день я видел ее в последний раз. Я понял это позже, прокручивая в голове сценарии наших встреч, но не находя отличий. Она никогда не изменяла себе. Она ушла столь внезапно, что я это даже не сразу осознал. По привычке садясь в потрепанное молью жесткое кресло я думал лишь о том, как ее спокойный тихий голос рассказывает об очередном, доселе неизвестном мне, человеке. Как тонкие пальцы переворачивают потрепанные временем исписанные страницы увесистого блокнота. И время замирает, подчиняясь невидимому командиру. Обычно исписанный каллиграфическим компактным почерком блокнот был пуст. И лишь на последней странице, в самом правом углу, какой только может существовать на расчерченном листке, вписано имя. Мое имя. Легкие сжало судорогой, а мозг отказывался менять картинку, стоявшую перед глазами. Она ходила не только ко мне. Вчера закончился чей-то блокнот. В тот день я подумал, что жить мне осталось чертовски мало. Я все еще ждал ее возвращения. Особенно сейчас, когда мне так нужны были ответы. Впервые я был готов бороться за жизнь. И к этому меня привела она. Она научила меня ценить каждый момент. Особенно часы, проведенные с ней. Она научила меня ценить жизнь. Короткую. Хрупкую. Мимолетную. Эфемерную для нее, не имеющую особого веса. Бесценную для любого, кто посмел родиться человеком. Она подарила мне свободу от себя. И забрала страх. Я начал жить. Все чаще стал выходить на улицу, изредка разговаривал с людьми, пытался общаться со сверстниками и девушками. Получалось плохо, но я старался. Я хотел жить. Я перестал бояться случайной смерти. А если быть уж совсем точным, то искал встречи с ней. Я чувствовал строгий обжигающий взгляд. Искал ее в гудящей толпе, когда в очередной раз совершал что-то безумное. Я хотел снова услышать ее голос. И не имел ни малейшего понятия о том, какой она предстанет сегодня. В какой-то момент в воспаленном мозгу, без устали перебирающем ворох воспоминаний, проскользнула шальная мысль — забыть о ней. Выкинуть ее из головы и жить обычной, прежней жизнью. И понадобилось лишь мгновение, чтобы понять: как прежде уже никогда не будет. А потому мои поиски стали более ожесточенными, а риски взлетели до невыносимых высот. И наконец, я добился своего. Я смотрел на торчащий из подрагивающей груди нож и жаждал ее появления. Словно оно стало моей заветной мечтой. Словно она — единственное, чего я желаю. Она не заставила себя долго ждать. Мягкая походка, некогда встревожившая мою душу, вновь появилась в моей жизни. Ее дыхание замораживало вокруг нас воздух, но мне было плевать. Я лишь смотрел на истекающую кровью девушку, распластавшуюся у моих ног. Не в праве пошевелиться. Она не торопясь обогнула меня и села рядом с запрокинутой головой. И лишь в этот момент я понял, как сильно желал оказаться на месте убитой. Я впитывал происходящее вокруг меня, подобно губке. С замиранием сердца смотрел, как душа молодого мотоциклиста медленно всасывается в ее собственную грудную клетку. Туда, где нашел свое недолгое пристанище мой нож, пронзивший плоть случайно попавшейся в темном переулке девчонки. Она не торопилась забирать душу усопшей. Она позволила мне исполнить мою заветную мечту — показала истинную себя. Несуществующую. Она смотрела на меня пустым лицом, ставшим моим ночным кошмаром. Я видел, как проявлялась ее новая оболочка. Как она медленно растекалась по фарфоровой фигуре. И лишь глаза моей жертвы появились раньше всего. Я смог встретиться с ней взглядом лишь однажды, но этого полного горечи и презрения выражения глаз хватило, чтобы полностью изменить уклад собственной жизни. Я бежал, не разбирая дороги. Сбегал от нее, словно увидел впервые. В тот день я начал ее бояться. Прижимаясь к обшарпанной стене незнакомого мне дома, я рвано втягивал в себя воздух, иногда закашливался от мерзкого запаха, витавшего вокруг. Морщился каждый раз, когда особенно большая капля настигала открытой кожи. В тот день я решил начать жить заново. Без нее. Я создал крепкую семью, строящуюся на доверии и взаимоуважении. Нашел работу, поднялся по карьерной лестнице. Я не обращал внимания на фальшивость собственных слов и окружающей меня обстановки в целом. Я лишь продолжал жить. Я никогда не любил жену. Я не испытывал глубоких чувств к собственным детям, что появились так неожиданно, хоть и были запланированы. Они никогда не были желанны. Они были такими же, как и я. Не раз и не два я вспоминал о ней. В те дни я был особенно падок на алкоголь и женщин. Я возвращался домой. Приезжал в коммуналку, с которой все началось. Мне было плевать на недовольно сопящую девушку, что неизменно приезжала вместе со мной. Иногда, когда я особенно перебирал с алкоголем, я позволял себе изменить своей привычке. Своей необходимости. Лишь на миг. Ближе к середине ночи я неизменно садился в свое любимое кресло напротив ее и забывал обо всем. Утром у меня раскалывалась голова и появлялись мешки под глазами, но я оставался в кресле, так и не сменив за ночь болезненной позы. Я смотрел на мирно сопящую на жесткой кровати девушку и с трудом сдерживал нервный смех. Они всегда были похожи на мою жертву. Все как на зло с такими же глазами. И лишь одно отличало их от нее. Ее взгляд, пронзающий душу. Только раз я не смог выпроводить очередную девушку так же, как поступал до этого. Лишь однажды девочка на ночь захотела со мной познакомиться. Она стала единственной, кто захотел узнать мое настоящее имя. Я перестал дышать. В комнате просто резко выгорел весь кислород. Имя. Мое имя было запретом с того самого дня, как я увидел его в пустом блокноте. Никто не знал, что я его сменил. Никто об этом не догадывался. И лишь ей понадобилось выбить меня из привычного потока ненастоящей жизни. И лишь заметив мое смятение, она извинившись, выбежала из квартиры. В то утро я с трудом приехал на работу. Я не отвечал на выпады коллег, не перезвонил жене, которая в очередной раз должна была догадаться о моей измене. Не узнал о местонахождении детей. В один день, сидя в удобном рабочем кресле, абстрагировавшись от окружающего мира, я внезапно понял, что разучился жить. И вновь желание увидеть её стало почти осязаемым. Это было моей необходимостью. Личным наркотиком. Я вернулся домой, одержимый четким желанием умереть. Почему-то внезапно захотелось согласиться на её устаревшее предложение. Отправиться в бездну, следуя за ней. Она бы наверняка посчитала меня глупцом. А я бы, пожалуй, согласился с ней. Жена встретила меня на пороге опостылевшей квартиры, не скрывая удивления. Я заметил на ней новый почти прозрачный пеньюар, но не придал этому особого значения. Я не обращал внимания на тщетные попытки остановить меня, задержать в коридоре. Видеть моего заместителя на некогда нашем супружеском ложе было...пусто. Наверное, я должен был испытывать жгучую обиду или ненависть, но я не мог её судить. Я сам был таким же. Я сел в слишком мягкое пропитанное её приторным парфюмом кресло и рассмеялся. Нервно. Истерически. На грани. Их взгляды были полны страха, что ещё больше веселило меня. Они считали меня сумасшедшим. И они были правы. Аромат благовоний, по наивности воспринимаемый ими как романтический, набивал оскомину. Вызывал тошноту. До безумия хотелось вернуться в пропахшую забвением комнату и распахнуть почти развалившееся деревянное окно. Вдохнуть загазованный вечерний воздух и слушать тихий спокойный голос. Хотелось стать частью ночного безумия. Вместе с ней. Но вместо этого я лишь открыл глаза, возвращаясь к глазеющим на меня любовникам и сделал то, на что нужно было решиться как можно раньше — предложил заместителю встать на мое место. Во всем. Он был бы глупцом, если бы отказался. Я продолжил смотреть в окно, когда солнце окончательно спряталось за крышами соседних домов. Жена бегала по квартире в поиске документов и подходящей для развода одежды, а я наблюдал за темнеющим небом, чувствуя, как умиротворение заполняет каждую клеточку моего давно безжизненного тела. В этот день я особенно остро ощущал ее присутствие. Я слышал знакомую поступь, но не верил ей. Впервые я испугался ее появления. В этот раз все было совершенно иначе: я не узнал ее. Она была девственно белой, подобно расчерченным листам в ее идеально черном траурном блокноте. Я не знал, как она все еще способна говорить. А ее это совершенно не заботило. Она снова перечисляла имена, возраста и причины смерти людей. А я продолжал сидеть на месте, убаюкиваемый ее голосом. В тот день я впервые почувствовал ее прикосновение. Она никогда меня не обнимала, не обволакивала своим могильным холодом. Просто всасывала мою душу, словно это было чем-то отвратительным и в то же время самым изысканным яством в ее жизни. Просто забирала мою душу в последний путь.