Recollecting

      — Придурок… — она все еще помнила, как совсем недавно злобно шипела, смотря на разбитую кружку кофе. — Откуда ты такой только взялся…       Она бубнила что-то себе под нос, смотря на то, как Канеки вновь улыбается. Своей глупой улыбкой. По-детски. Даже не смотря на то, что его в очередной раз оклеймили «придурком».       А ему будто было вообще все равно. А Тоуке будто вновь хотелось закатить недовольно глаза. Хотя, почему будто? Она закатывала глаза при любом случае, когда этот «недогуль» ронял на пол всю посуду Антейку, затем старательно собирая осколки какой-нибудь несчастной тарелки.       Как он это делал тогда, а точнее сейчас. В смутных воспоминаниях Тоуки.       — Прости… — его щеки невольно покрывались пунцовым румянцем то ли от чувства вины, то ли от укоризненного взгляда девушки. — Я… Я… Не хотел…       — Пф, тряпка, — она фыркала, раздражаясь на пустом месте. — Ничего в руках удержать не можешь…       Почему-то, именно в этот момент, когда она сидела за обеденным столом колледжа, якобы с аппетитом и якобы уминая вкусный сэндвич на обозрении остальных школьников, ей становилось тоскливо от этих воспоминаний.       Почему? Тоука не хотела об этом думать. Ведь всю голову она забивала учебой и несметным количеством предметов, от которых мозг непременно закипал. Совсем недавно она была, возможно, не очень рада визиту Канеки или, возможно, в очередной раз отчитывала его за испорченный заказ какого-нибудь гостя, чьи имя и внешность вспомнить уже вряд-ли удастся.       Но, тем не менее, сейчас. Именно сейчас, глубоко в душе, она была бы рада увидеть того Канеки, что не мог элементарно постоять за самого себя и не извиниться за день еще сотню раз. Ведь она бы с удовольствием вернулась в прошлое. Ведь в прошлом Антейку не было сгоревшими руинами. Ведь в прошлом Канеки не был монстром…       — Тоука, ты в порядке? Ты даже не притронулась к своему любимому салату, — чистые глаза девушки, что как всегда улыбчиво впивались в Тоуку, горели энтузиазмом. — Что-то случилось?       — Нет, все в порядке, — она улыбалась в ответ, внутри готовясь разгромить ко всем чертям всю эту школу. — Можешь съесть его за меня, если хочешь…       — Спасибо! — она услышала как обычно бодрый ответ подруги. А Тоуке, в последнее время, не помешала бы бодрость.       Она опять мило улыбнулась. Она опять лгала, что все хорошо. И она опять старалась загрузить себя мыслями о будущих контрольных и работах, что все равно ничего не значали для Тоуки.       Ведь при желании она могла думать лишь об одном Антейку и об разыскиваемом гуле, что терроризировал большинство районов Токио. При желании, она бы вновь вернулась обратно, где все было намного лучше, чем стало. И при желании, она бы вновь избила Канеки. Ведь он опять исчез. И он опять сходил с ума, поедая жалкие трупы самоубийц и опасных гулей.       Ей становилось противно. А точнее, еще противнее есть жалкий сэндвич, который, в принципе, был самым отвратительным, чтобы могла съесть Тоука на данный момент. Да и вообще в своей жизни.       — Стой! — она все еще помнила, как горло разрывало от жалких криков вслед Канеки. — Да остановись же ты!       Но ничего. Она видела лишь макушку седых волос и снег, что в ту ночь так отвратительно красиво смотрелся на фоне сгоравшего Антейку. Ей снова было больно. Ведь она снова угрюмо покидала столовую. Угрюмо прожигала полный народу коридор, где не было абсолютно никого, кто бы мог хоть немного заинтересовать Тоуку.       Ведь она была не в школе. Ее не было ни в столовой и ни в каком-нибудь кабинете. Она все еще бежала. Бежала, надеясь остановить Канеки. Она бежала, думая, что вот вот схватит его за руку или за плечо.       Но, тем не менее, она уже не могла этого сделать. Ведь она, увы, все-таки шла по школьному коридору, в совершенно другое число и в совершенно другой день недели. И не могла с этим ничего поделать.       К сожалению, но не могла. Не могла ни надрать задницу этому придурку, ни жалко разреветься прямо в школе. Ничего не могла. И от этого Тоуке становилось немного паршиво, хотя, все же, очень даже много.       —…Это все ради вашей безопасности… — она до сих пор помнила эту фразу.       Она помнила те холодные и пустые глаза, что так безжизненно прожигали Тоуку. Это были уже не глаза милого Канеки, как бы сопливо не прозвучало это в голове девушки. Это был уже не тот Канеки. Да и Тоука понимала, что вряд-ли была бы готова встретиться лицом к лицу с тем, что словно растворился в том вечере.       Она вновь шла вперед. По улице. Сквозь свод заснеженных деревьев и понимала, что ей навряд-ли удастся по-настоящему вернуться в те дни, когда Канеки боялся хоть еще раз ненароком взять в руки поднос.       А так же понимала, что вряд-ли сможет когда-нибудь выпить кружку вкусного кофе в полюбившейся кофейне.       — Тоука, я не хотел! — она вновь видела, как его хиленькие ручонки самопроизвольно роняли неизвестно по счету какой десерт. — Честно, я случайно!       — Балван… — в общем-то, когда-то давно или совсем недавно, это была одна из ее любимых фраз.       Она смотрела на порозовевшее от заката небо, прокручивая в голове одни и те же моменты. Она знала, что возможно сегодня умрет вновь очередной гуль.       Она знала, что Канеки уже не тот мальчик, которого можно было бы пнуть за любую оплошность. Она это прекрасно знала. Тоука догадывалась, что он совсем рядом. Ну, или возможно, ей просто мерещились знакомые патлы белоснежных волос и глупая повязка на глазу.       Возможно мерещился, как казалось самой девушке, тупой взгляд Канеки.       — Прости, — Тоука сказала это сухо. По крайней мере в тот день, когда она вновь вспылила. — Я не хотела тебя обидеть.       — Ничего страшного, — он со стеснением отвел взгляд.       Он как всегда улыбнулся своей дурацкой улыбкой. По крайней мере тогда. В тот день, когда Тоуку слишком сильно раздражало его присутвие.       Однако сейчас, она скорее закатывала глаза, узнавая, что тот самый стеснительный мальчик опять разрывал на части очередного гуля. Печально. Но Тоуке, все же, было плевать. Ведь ей был уже немного не нужен монстр-трупоед, пожирающий себе подобных. Тоуке был нужен тот самый Канеки, что не мог провести ни дня без разбитой посуды и ее вечных упреков.