Животный запах

Перед глазами пелена. Плотная дымка, застилающая обзор. Ровная и местами рваная. Недвижимая и клубящаяся куда-то выше. Такая, что тянет за собой. В себя. Внутрь. Так, что от нее не избавиться. Ее не откинуть в сторону. Она зовет и успокаивает. В ней самой счастье и покой. В ней — все и даже больше. Столько, сколько вместить в себя просто невозможно. Потолок затянут этой пеленой. Затянут наркотическими парами, которыми пропитана вся комната. Пропитана вся Лен. Насквозь, до костного мозга. Вымочена, выполощена. Законсервированное состояние, в котором она ощущает себя вполне счастливой, беспечной. Легкой и свободной. Такой, какой она всегда стремится быть. Такой, какой ей не позволяют нормы приличия, на которые она откровенно плюет. Пальцы ее гуляют по одеялу рядом и натыкаются на теплое, мягкое. На женскую ладонь, которую она моментально сжимает. И переворачивается набок. — Мэнди, — говорит она и потом тянет: — Мэнди. Что за имя такое? Оно так странно звучит. Попробуй сама, произнеси несколько раз. Ее белокурая девушка смеется. И ласкает, играется с ее пальцами. Голос у нее немного хриплый. Все от количества выкуренного, наверное. — Нехило же тебя вставило. А я думала, что принцесса и не к таким дозам привыкла. Она много к чему привыкла. Курить травку, когда вздумается. Втягивать резким вдохом порцию кокаина. Пить, если настроение ни к черту. Танцевать на столе в коротком платье, совершенно забыв о вездесущих папарацци. Спать с мужчинами и играть в шантаж с Джаспером. Злить мать и попадать на первые полосы всевозможных изданий. С Мэнди она чувствует себя по-другому. Лучше или хуже — сама не знает. Чувствует уже что-то, и хорошо. Лен целует свою девушку легко, мягко, почти не чувствуя губ. И та обхватывает ее лицо ладонями, чуть улыбается и углубляет поцелуй. Рядом с ней можно не думать. Рядом с ней можно быть вдрызг обкуренной. Быть самой собой. Или же быть той, что в данный момент устраивает. — Погоди, у меня голова кружится, — смеется Мэнди, когда Лен тянет ее на себя, ложась на спину. Трясет головой так, что ее светлые волосы разметает в разные стороны. Так, что пряди хлещут кожу. Лен улыбается, в ее глазах появляется какое-то тепло. Наверное, сейчас она счастлива. Или обкурена. Но это, в общем-то, для нее одно и то же. Равноценное. Мэнди садится на кровати и голову назад запрокидывает. Носом ведет. Пытается уловить какой-то запах. Какой-нибудь. — Я ничего не чувствую, — произносит она все тем же обкуренно-восхищенным голосом. — Как будто эта комната совершенно не пахнет. Хочется ответить ей нечто подобное. Хочется сказать, что и она тоже не чувствует никакого запаха. Но это была бы ложь. А врать себе не хочется. Слишком часто она это делает. Особенно после того, как умер Роберт. Особенно после всей длинной и запутанной истории с Джаспером. Поэтому, наверное, она приподнимается и говорит: — Иди ко мне. И с какой-то полу-издевкой: — Я покажу тебе звезды, и ты почувствуешь их запах. Самая заезженная фраза в мире. Такое дикое клише, что от него несет пошлостью. И этот запах Лен чувствует, вдыхает полной грудью. Погружается в него, растворяется в нем. Мэнди подползает обратно к ней, и она снова целует ее, тянет на себя. Она могла бы отыметь ее прямо сейчас. Да и что мешает? Они уже столько раз трахались на этой кровати. Именно трахались. Не занимались сексом или любовью. Трахались. И запах у этого тоже стойкий, отчетливый, впитывающийся в ноздри. Лен думает своим затуманенным мозгом, что она устала трахаться. Ей надоело. Она хочет чего-то особенного. Чего-то такого, что не может ей дать Джаспер. Чего-то, что даже Мэнди может дать частично. Зато наркотики дают ей это сполна. Когда она под кайфом, ей не нужно думать о сложных чувствах, об отношениях, о положении в обществе. Ни о чем. И у этого «ни о чем» самый приятный запах, который только может быть. Только он выветривается намного быстрее всех остальных. Такое не остается. И уж тем более не остается надолго. Язык у Мэнди как будто холодный. А дыхание теплое. Прикосновения мягкие, чисто женские. Впитать ее запах не получается, как бы сильно Лен ни старалась. Она пахнет без запаха. Таким притягательным, неощутимым ароматом. Гормонами. Феромонами. Животным запахом. — Я хочу пить, — произносит Лен, отцепившись от губ Мэнди. — Сию минуту, — звучит в ответ. Ее девушка свешивается с края кровати и, пошарив, вытаскивает бутылку виски. — Пить подано, Ваше Высочество. В ответ Лен качает головой и приподнимается на руках, помогая себе встать. — Нет, я хочу воды. Мэнди строит недовольную моську, наблюдая за тем, как ее девушка прекращает любые попытки найти рядом с кроватью обувь. — Чего это с тобой, Лен? Ты не заболела, случайно? Заболела. Тем, что ощущает запахи, куда бы ни пошла. Тем, что хочется вылезти из своей комнаты, только бы не чувствовать эти запахи, которые мешают ей понять, чем пахнет Мэнди. Она как чертов Парфюмер. Нюхач без совести и стыда. — Нет, серьезно, — продолжает Мэнди. — Я начинаю переживать. Еще ни разу не видела, чтобы ты отказывалась от хорошей выпивки. — Мне просто нужно промочить горло, — парирует Лен, направляясь к двери. — Позже выпьем. Времени навалом. Если что, мы всегда можем напиться прямо на глазах у прессы и испортить матери открытие выставки. Или любого другого хлама, который она так ценит. Коридоры дворца кажутся широкими, ее мотает из стороны в сторону. Но постепенно походка становится все более легкой, боле уверенной. И отчего-то она совершенно забывает, что хотела пить. Ощущение сухости испаряется моментально, словно его и не было никогда. Не наткнуться бы на членов своей дражайшей семьи. Потому что видеть их сейчас нет никакого желания. Хочется просто сбежать. Уйти и спрятаться. В сад она почти выползает. И мысленно благодарит профессионализм охраны, которая на нее даже не косится. Она принцесса, черт бы их побрал, может делать все, что ей взбредет в голову. Хоть умереть от передоза на парадной лестнице. Предварительно наблевав на дорогие персидские ковры. Воздух вокруг совершенно не движется. Душно и дышать нечем. До газона она доходит почти в припрыжку. На адреналине. С глупой улыбкой на губах и периодически вырывающимся смешком. На идеально-зеленую траву она рухает, путаясь в собственных ногах и смеется. Смех получается пьяным, хотя она почти не пила сегодня. Спиной — в идеально-ровную траву, подстриженную только с утра. Глазами — в небо. И пальцами — по земле, по тонким колючим ворсинкам зелени. Она лежит так долго. В одной позе, спина затекает. Но Лен этого совершенно не чувствует. Ей комфортно. Ей хорошо. Пускай даже дышать совершенно нечем. — Лен, Лен, ты в порядке? Этот голос, а еще небольшая встряска возвращают ее в реальность. Возможно, она провалилась в сон. Потому что небо уже темное, вокруг горят небольшие, холодные огоньки фонарей, а рядом, практически вплотную сидит Мэнди, поджав под себя ноги. И как она ее только нашла? А, ну да, найти обдолбанную принцессу в замке не так и трудно. Особенно, когда она валяется на газоне в саду. Касается пальцами она ладони Мэнди медленно. Не заторможено, а именно медленно. Специально. Потому что все еще хочется безмятежно лежать и погружаться в это странное состояние сродни забвению. — Я сука выносливая, — произносит она задумчиво, практически с налетом философской мысли. — И не такое выдержу. Мэнди улыбается. И как только их пальцы больше не соприкасаются, она протягивает ей руку, собирается помочь подняться. — Пойдем, — говорит так, что из ее голоса фонтаном бьет жизнь, — покажу тебе кое-что. В ответ простое: — Ложись рядом. Я не хочу никуда идти. И та ложится. И вот они лежат рядом на газоне, чуть согнув ноги в коленках, и молча смотрят на пустое, темное небо. Совершенно без звезд и признаков жизни. Луна где-то за тучами. На самом деле, нет никакой разницы, где лежать. На кровати, на траве. В любом случае, так комфортно. Удобно. Ровно до тех пор, пока не включается автоматическая система поливания газона. Они вскакивает на ноги резко. Визжат как девчонки и смеются. Бегают по траве, приминая ногами к земле. Здесь нельзя ходить, думает Лен. Здесь нельзя даже ходить, а они бегают. И эта мысль греет душу. Или то, что осталось от нее. Пустое место, где у других находится душа. Кружатся на траве, пачкая ноги и кеды. Потому что Мэнди все же нашла обувь. Потому что она не настолько обдолбанная. Лен ловит ее пальцы и притягивает к себе, обхватывает лицо руками и принимает к ее губам. Развязно, влажно. На них льются мелки струйки кружащей воды, она чувствует, как майка ее девушки намокает. И вкус у ее губ такой манящий. Определенного вкуса она не чувствует. Зато приятно ощущает движение ее языка. Мякоть плоти. И дыхание. Дыхание — такое мягкое, слегка свистящее и дурманящее. Переплетенные пальцы и сумасшедшая скорость от бега под струями воды. Пока Мэнди не поскальзывается: резиновая подошва кед подводит. Лен летит за ней. Падает сверху и смеется. — Так вот она какая — жизнь принцессы, — сквозь хрипловатый смех произносит Мэнди. — Без тебя — нет, — просто отвечает Лен. И ловит ее губы своими. На этот раз мягче, нежнее. Накрывая нижнюю, чуть посасывая. Они слишком много нарушают правила. Слишком много целуются. Слишком много принимают наркотиков. Слишком много… Список может продолжаться до бесконечности. Но именно это «слишком много» и дает им все то, чего раньше никогда не было. И Лен совершенно не думает, скольких девушек до нее целовали эти губы. Не ей осуждать. Потому что своих она никогда не считала. А в ее кровати побывали и мужчины, и женщины. Иногда те и другие за один раз. Они не клянутся друг другу в вечной любви. Не говорят о будущем. Это настолько серьезно, что совсем несерьезно. Такое бывает. Хотя со стороны, наверное, смотрится смешно. Равно до тех пор, пока мягкие поцелуи не становятся настойчивее. Пока едва ощутимые ласки не становятся развязнее и чувственнее. И лишь на камерах слежения остается запечатленным их извечное блядство. Такое сладкое и мучительно притягательное.