Иногда совпадают

Не то чтобы Хироши не думал об этом раньше. Чёрт возьми, сложно было не думать. Но с приездом этих двоих всё вдруг завертелось как-то совсем неконтролируемо. Вот мелкий вертлявый Косуке скачет вокруг сэнсэя, заглядывает ему в рот, восторженно пищит и цитирует какие-то тупые фразы из пафосных журналов. «Я приехал, чтобы посмотреть, как вы пишете», - мысленно передразнивает Хироши. – «Я так хочу позаниматься с вами каллиграфией, Ханда-сэнсэй». Мелкий сукин сын. Каллиграфией, да. В такие моменты в голове Хироши тонкий большеглазый говнюк в миллионный раз раздвигает перед Хандой ноги, томно хлопает ресницами, шепчет, как сильно он им восхищается. И сэнсэй каждый долбанный раз ведётся. Ведётся и трахает его. У стены, на столе, на полу, вдавливает в изрисованные иероглифами листы. И волосы у него растрёпанные, и глаза дикие, и… Хироши выдыхает, садится на край постели и изо всех сил трёт воспалённые глаза. Он почему-то упорно продолжает про себя называть Косуке мелким, игнорируя тот факт, что вообще-то они ровесники. Нет, конечно, всё это чушь. Косуке развалился здесь, за соседней стеной. И тот факт, что он ночует не у сэнсэя, сводит на нет всё раздражение от присутствия чужака в доме. Вот Ханда сейчас точно не спит, сидит над своими иероглифами, водит кисточкой и цветом лица напоминает ту бумагу, на которой рисует. Но хуже другое. Не их гипотетический секс, хотя и от этого его передёргивает. «Давайте вернёмся в Токио. Что вам делать в этой глуши? Сэнсэй, это место не для вас!». Мелкий истерил и орал, не заботясь о том, что его может кто-то услышать. А Хироши в тот момент стоял столбом, не мог даже двинуться. Потому что осознание огрело как-то совсем внезапно. Нет, он же знал, что Ханда здесь не навсегда, но вдруг это самое «не навсегда» обрело свои временные рамки, вполне материальную возможность реализоваться прямо сейчас. И это морозит его до сих пор. Через пятнадцать минут он уже стоит у дома сэнсэя. Кругом стрекочут цикады, а внутри ожидаемо горит свет. Дверь поддаётся легко, кажется, в какой-то момент он просто перестал её запирать, осознав, что здесь она толком никого не останавливает. Когда Хироши заходит, Ханда сидит на коленях, выводит что-то кисточкой на листе бумаги и не замечает вокруг себя ровным счётом ничего. Волосы выбились из-под косынки, губа прикушена, а руки летают, разбрызгивая капли чернил. Хироши нравится эта его увлечённость куда больше, чем хотелось бы. И на данный момент не в том смысле, в каком хотелось бы. Он сглатывает и пока никак не даёт о себе знать. В животе всё привычно скручивается жгутом. Он может сколько угодно проклинать себя за это, но в такие моменты нагнуть сэнсэя хочется просто ужасно. Когда он пишет, порывистый, перемазанный чернилами, в этой своей дурацкой рабочей одежде и с повязанными белой косынкой волосами. Хироши кашляет, привлекая к себе внимание, и Ханда дёргается от неожиданности, неловко смазывает тёмный иероглиф. - Чёрт! Тебя стучать не учили, что ли? – сэнсэй раздражённо бросает кисточку и поводит затёкшими плечами. – Я скоро поседею, если вы все будете так вламываться. Через секунду он поднимается на ноги и выглядит уже куда более добродушным, хоть и немного настороженным при этом. - Ты что вообще здесь делаешь? - Выглядишь как моя бабуля, - информирует Хироши, решив проигнорировать вопрос и медленно продвигаясь между разбросанными по полу листами. Ханда фыркает, откидывает со лба вылезшие из-под косынки волосы, пачкая при этом нос, и улыбается, улыбается, улыбается. И Хироши жизнь готов отдать за эту улыбку, за то, что она сейчас только ему, для него и ни для кого больше. - Ну тебе же нравится, - заявляет сэнсэй совершенно убеждённо и отворачивается к большому, стоящему за спиной полотну. Затем почему-то тяжело вздыхает и проводит пальцами по совершенно чистой бумаге. - Я сильно помешал? - Нет, - отвечает Ханда, не оборачиваясь, и добавляет после паузы: - Плевать. Всё равно ничего не выходит толком. Он стоит спиной, и Хироши наконец делает то, что хотел сделать с самого начала. И его как в первый раз бесконечно удивляет тот факт, что он может просто взять и подойти, обнять со спины, прижать к себе, что он теперь вроде как имеет на это право. И хотя подкожный страх, что однажды сэнсэй очнётся, отпихнёт его, выставит за дверь, никак не желает пропадать, пока что к его удивлению всё проходит гладко. Он притягивает его к себе за пояс и утыкается носом в шею, дышит и чувствует, что не может надышаться. Это и завораживает, и пугает, особенно в свете недавних событий. Ханда откидывает голову ему на плечо. Кончик косынки щекочет шею, а Хироши хочет полностью заморозить чёртову землю только для того, чтобы так всё и осталось на целую вечность вперёд. - Что случилось? – тихо спрашивает Ханда, повернув голову и задевая сухими губами кожу под ухом. - Ничего. - Ты мне поэтому рёбра сейчас ломаешь? - Прости, - Хироши ослабляет хватку, не понятно когда успевшую стать чересчур сильной. Сэнсэй вздыхает, явно не особо удовлетворившись ответом, и разворачивается к нему лицом. - Прибегаешь чего-то в два часа ночи, дыры взглядом прожигаешь. И ничего? – он стоит слишком близко, смотрит прищурив глаза. - Ничего. Забей, - Хироши стягивает с него косынку, волосы падают на глаза. – Тебя хотел увидеть. И Ханда снова улыбается, улыбается, улыбается. Так, что у Хироши перехватывает дыхание. Но всё равно Ханда уставший, это видно. Синяки под глазами, расфокусированный взгляд, неловкие движения. Проработал целый день и половину ночи над своими иероглифами. И Хироши немного совестно, что он думает совсем не в нужном направлении, когда видит его таким сонным и взъерошенным. Совсем не в нужном. Сэнсэй смотрит на него, потом каким-то неуловимым движением кладёт ему руку на затылок, притягивает к себе и целует. Вдыхает шумно, прихватывает зубами нижнюю губу и, немного оттянув, скользит внутрь языком. Невнятно шепчет в рот что-то вроде «я скучал». И Хироши как всегда дёргает, затапливает. Такой Ханда будто прорывает внутри него плотину. И он думает, что когда-нибудь точно не сможет выплыть. Так и простоит, целуясь с ним весь остаток жизни. До гипоксии, остановки кровообращения или ещё какой ерунды. Ему наплевать, в конце концов, покажите человека, который придумает смерть лучше. Он толкается языком в ответ, медленно вылизывает чужой рот и шарит руками везде, куда может дотянуться. В конце концов останавливается на ягодицах, лапает прямо через ткань, мнёт, не особо церемонясь. Ханда выгибается в пояснице, притираясь задницей ближе к его ладоням, а Хироши думает, что почти кончать от этого позорно, даже если тебе только восемнадцать. Он развязывает на сэнсэе пояс и, немного подтолкнув, вжимает его в ближайшую стену. - Какие, однако, школьники пошли, - замечает Ханда куда-то в пространство, пока Хироши, не особо вникая в смысл его слов, возится с ремнём на собственных джинсах. Они оба раскраснелись и тяжело дышат, и если через загар Хироши румянец не слишком заметен, то сэнсэй покрывается неровными лихорадочными пятнами. И выглядит при этом так, что у Хироши поджимаются пальцы на ногах и дыхание сбоит совсем уж неестественно. Честное слово, рано или поздно он заработает себе проблемы с сердцем, если Ханда будет так смотреть своими блестящими тёмными глазами, будет так закусывать губу и пытаться на ощупь запустить руку в чужие, наконец распотрошённые джинсы. - Подожди, - хрипло выдыхает Хироши, стараясь как можно осторожнее целовать чужую шею. На Ханде засосы появляются на раз-два, и при этом нужно учитывать, что подходящих ему по возрасту девушек в деревне просто нет. А Тамако уже и так чересчур странно на них смотрит. – Давай на пол. Ханда кивает, стаскивая с себя джинбей. И Хироши честно старается не так уж сильно пялиться, но судя по перехваченному насмешливому взгляду сэнсэя, преуспевает в этом не слишком. Они опускаются на пол, Хироши быстро целует чужие губы и разворачивает Ханду лицом к низкому столику, на котором тот обычно пишет, заставляя опереться на него предплечьями. Сэнсэй хмыкает, но никак не комментирует, только прогибается в пояснице и расставляет колени пошире. И потом, прижимаясь почти болезненно, двигаясь неровными толчками, Хироши уже в миллионный раз с ужасом понимает, что это всё. Ему уже не выбраться. Что сэнсэй с его чёртовой улыбкой, инопланетными глазами и во всех смыслах опасной готовкой засел в нём прочно, накрепко. Что от вида его растрёпанных волос под рёбрами трепещет, как у восьмиклассницы. Что вырвать его получится только с мясом, с огромным таким куском самого Хироши. Что без сэнсэя он уже никогда, никогда не будет по-настоящему целым.

***

- Ну что, теперь всё в порядке? Утвердил свои права? – расслабленно и немного хрипло спрашивает Ханда, забрасывая на него ногу. - Я не… Чёрт, не хотел, чтобы это так выглядело, - Хироши виновато морщится. Шевелиться не хочется, но он всё равно приподнимает руку, чтобы мягко провести по тёмным волосам. – Прости. - Ну, желания не всегда совпадают с реальностью, - философски заключает Ханда и поворачивает к нему голову. – Прощаю. Хироши с минуту смотрит на него, перетекая взглядом то на валяющиеся кругом наброски, то на белое полотно возле стены. Потом немного придвигается к Ханде так, что они сталкиваются носами, легко проводит пальцами по его щеке. И смотрит, смотрит, и ему кажется, что сэнсэю всё должно быть понятно уже только по его глазам. - Знаешь, иногда совпадают. У него выходит слишком серьёзно, почти торжественно, совсем не так, как обычно. Они понимают это оба, сразу же. И на мгновение у Ханды делается такое лицо, уязвимое и растерянное, что Хироши почти перестаёт дышать. Сэнсэй прикрывает глаза, явно не выдерживая его прямого взгляда, и Хироши замирает, даже не понимая толком от чего – от страха или от смущения. Но уже через секунду он понимает, что совершенно точно о сказанном никогда не пожалеет. Потому что Ханда снова смотрит прямо на него, улыбается робко и одновременно так счастливо, что только дурак не понял бы, что он при этом чувствует. И Хироши бесконечно рад, что дураком он бывает только иногда.