Две таблетки

Феанор метнулся в коридор за гостиной; к счастью, ванная была на первом этаже. Но всё равно Ноло был ужасно тяжёлым — дотащив брата до ванны и оперев его тело на бортик, Феанор почувствовал, как у него дрожат колени. Он открыл воду и попытался вызвать у Ноло рвоту, одновременно пытаясь привести его в чувство. К счастью, Ноло почти тут же вырвало; он закашлялся, посмотрел на Феанора и попытался что-то спросить, но его опять стало рвать. С огромным облегчением Феанор увидел, что как минимум у половины таблеток даже не успела раствориться цветная оболочка. Видимо, какое-то время у него ушло и на поездку сюда, и на написание записок (Феанор подозревал, что записка в книге — отнюдь не первый и даже не третий вариант), и таблетки Ноло выпил совсем недавно. — Н-н-н… — простонал младший. — Давай, пей воду! Быстро! — Феанор заставил его выпить несколько стаканов воды из фарфоровой кружки, стоявшей на раковине и потом снова бесцеремонно засунул пальцы ему в глотку. — Молодец. Давай, пей дальше. — Я… я больше не могу… отпусти меня… — А травиться ты можешь, идиот несчастный. А если бы я приехал на час позже? Пей! Мне твой адрес в университете дали. Твои родители ничего не знают. — Он сам не знал, почему сказал так — твои родители, ведь отец у них был общий. — А ну ещё! После мучительной процедуры Ноло с его помощью всё-таки смог сам дойти до гостиной и рухнул на диван. Феанор укрыл его пледом, принёс аптечку из своей машины и сел рядом. Записки и книгу он спрятал. — Давай, выпей это, — он нашёл в аптечке то, что надо было принимать при отравлениях. — Откуда у тебя вообще эта дрянь, кто тебе её выписал? Феанор узнал лекарство во флаконе на столе — сильное успокоительное. Его выписывали ему самому пару лет назад, когда он попал в больницу со сложным переломом руки и закатил врачу страшный скандал (он сам уже не помнил, из-за чего). После двух таблеток он проспал полтора дня — наверное, к большому облегчению врачей и медсестёр. — Психиатр, — ответил Ноло. — Я же псих, Фэанаро, ты, наверно, не знаешь. Я лежал в психбольнице и мне там это выписали. Я два года назад пытался покончить с собой, когда был на конференции на юге, в Аватаре, тоже хотел отравиться. Попал в больницу; с врачами как-то договорился, что для всех это будет желудочное отравление. Потом меня перенаправили в санаторий. Там хорошо; я более-менее пришёл в себя. Год назад хотел вскрыть себе вены, даже порезался немного, но потом испугался и сам перевязал руку и поехал туда, в больницу. Провёл там ещё две недели. Вот такой я неудачный сынок у папы с мамой. Феанор молчал. Про очень успешное выступление брата на конференции в Аватаре при нём упомянул один коллега — он помнил, когда это было, и именно тогда в жёлтой прессе написали о его якобы романе с Нерданэль. Милая женщина-скульптор обратилась к нему, как к геологу, поскольку планировала серию необычных работ из редких и экзотических камней, предполагая при этом использовать кости вымерших животных, отпечатки раковин и тому подобное. Он до сих пор с удовольствием с ней переписывался, но эти слухи попортили нервы обоим. А теперь ещё и это. Феанор вспомнил, как в прошлом году в аэропорту Ноло неловко двигал рукой и не смог дотянуться до сахарницы — пришлось протянуть ему пакетик с сахаром… — Я хотел попросить тебя… — начал Ноло. — Если тебе не очень трудно… ты мог бы отвезти меня в этот санаторий? И потом проследить, чтобы туда мне выслали вещи? Я боюсь… Папа стал заговаривать о том, чтобы меня поместили в психбольницу рядом с городом. Он не со мной говорил, я просто слышал папин разговор с Финарфином, а об этой больнице, честно говоря, я ничего хорошего не слышал. Старший брат пришёл в ужас. Насколько он себе представлял, пребывания в местной психбольнице не заслуживали даже преступники: однажды он навещал там по просьбе родных рабочего из своей экспедиции, который в припадке безумия зарезал родного отца. Представив себе Ноло в таком состоянии, — с обритой головой, в крошечной палате с зарешеченным окном, измученного и подавленного электрошоком и прочим «лечением», Феанор готов был задушить отца и Финарфина. Как такое можно было вообще даже обсуждать?! — Они же не знают о твоей госпитализации в санаторий? — спросил Феанор. — Думаю, нет, но… отец уже столько раз мне говорил, что я ненормальный… просто они так считают. Но ведь так и есть. — Тебе нельзя туда! Я отвезу тебя в санаторий… я с тобой побуду там, сколько нужно, — сказал Феанор. Про себя он решил, что махнёт рукой на конференцию. — Просто отвези… Я… я решил, что там останусь. Насовсем. Мне лучше не становится. Не хочется никого огорчать, причинять вред… Деньги у меня есть, чтобы оплатить проживание, так что — так всем будет легче, — тихо сказал Ноло. — Хорошо, Ноло, — сказал Феанор, заставив себя улыбнуться. — Не волнуйся, я тебя отвезу. Давай сейчас домой не будем заезжать, а по дороге купим тебе одежду и вещи. А то у тебя рубашка не очень чистая, и вообще… Надев очки, Ноло смотрел на пейзаж за окном машины — серо-зеленые волны степных трав и редкие деревья. Он почти улыбался. Солнце садилось, деревья отливали золотом, трава становилась розовой. Феанор не знал, что ему делать: он понимал, что Ноло думает, что видит это всё в последний раз. Сегодня вечером двери лечебницы закроются за ним, — и Ноло действительно исчезнет для всех. — Ноло, давай остановимся и здесь переночуем, — сказал Феанор. — По карте получается, что ехать ещё часа четыре, а уже почти темно, и я… честно говоря, я ночь не спал совсем. Просто боюсь вести машину. — Конечно, как хочешь, — ответил Ноло. Феанор разложил для него сиденья машины, укрыл пледом, который захватил из дома. Сам он присел чуть вдали на камень, там, где его не было видно из машины, включил фонарик и снова раскрыл красную книжку в выцветшем переплёте. Феанор всегда считал неудачником себя, но просмотрев записи там, он осознал, что все это время брат мучился ещё сильнее. Он вспомнил слова отца: «ты, по крайней мере, знаешь жизнь». Ноло не просто страдал от безответной, беззаконной, как он считал, любви: он был бесконечно одинок, а в последнее время отец и Финарфин не давали ему даже тихо грустить в уголке за книгой, осуждая его за само одиночество. В записях за последние полтора года фразы вроде «папа говорит, что мне пора найти жену» или «Финарфин опять пытался познакомить меня с какой-то подругой Эарвен — еле отбился» повторялись всё чаще и чаще. Финарфин выполнил мечту отца, став известным и высокооплачиваемым архитектором; от тех, кто разбирался в этом деле, Феанор слышал, что самое лучшее, что можно сказать о творениях Финарфина — что они не разваливались. Он не мог даже делать такие помпезные и слащавые проекты, как дядя Ингвэ: все его таланты заключались в умении обрабатывать заказчиков. В профессиональных кругах у него было достаточно недоброжелателей. По тому, что он раньше слышал о Финарфине и тому, что увидел в доме родителей, Феанор пришёл к выводу, что дела у него обстоят сейчас не так уж хорошо (его жена тратила в компании подруг чудовищные суммы, и в основном не на детей), и что он хочет перебраться под крылышко отца. Может быть, Финарфин хотел, чтобы родительский дом безраздельно принадлежал его детям, но могла быть и ещё более простая причина: он завидовал Финголфину потому что тот жил хотя и не очень радостно, но именно так, как хотел и занимался тем, что любил. Особенно грустными Феанору показались записи в книге о встрече в аэропорту в прошлом году. Феанор сам не помнил, почему вёл себя так прилично: наверно, дело было в том, что он в тот раз путешествовал с добрым и сентиментальным коллегой-палеонтологом: тот не пошел с ними пить кофе, но был в пределах слышимости, и Феанор постарался при нем не говорить брату гадостей. После восторженного рассказа об их встрече было ещё несколько записей вроде: 29 мая. Счастливые мысли о Ф., вспоминаю нашу встречу в кафе. 2 июля. Опять вспомнил, как прикоснулся губами к его чашке, когда он ушёл — как будто чтобы допить. Невероятно счастлив. 13 сентября. Решил заехать в то кафе в аэропорту. Наверно, зря. Грустно. Все не так, как я помню. Сейчас даже другие пакетики с сахаром. Папа говорит, что в конце месяца Ф. должен позвонить. За время поездки Ноло не попросил вернуть ему книгу — видимо, смирился с ее потерей, может быть — и с тем, что ее увидят чужие, злые глаза. Феанор не знал, что ему делать. Кажется, они даже раньше не были наедине так долго. Если признаться ему сейчас в своих чувствах, Ноло подумает, что это в лучшем случае жалость, в худшем — жестокая насмешка. — Ноло… — сказал он, — ты спишь? — Нет ещё. — Я просто хотел тебя спросить — как ты понял, что… что влюблён? Когда это было? Было уже совсем темно, и Феанор не видел лица Ноло. — Я не знаю. Ты всегда был для меня… я не знаю, идолом, кумиром, я всегда тебя обожал, читал всё, что ты пишешь… Феанор недоверчиво хмыкнул. — Да, и в университете даже два года ходил на лекции по биологии и геологии, чтобы во всём разобраться, — сказал Ноло. — Знаешь… Когда я был на первом курсе, мы поставили что-то вроде спектакля в студенческом театре. Я тоже там участвовал, и кто-то из ребят потом сказал — пойдём в пивную. Я спросил — зачем, и он говорит — «ну что ты, отдохнём, с девушками познакомишься, может быть, влюбишься даже». И я вдруг понял, что ни в кого никогда не смогу влюбиться, потому что у меня есть ты — потому что у меня уже есть ты, я уже люблю тебя. Я выбежал из корпуса, пошёл по бульвару, не знаю, куда — я всю ночь бродил по городу. Помню, что долго стоял на каком-то мосту, было очень холодно. Так странно было, когда я понял, что люблю, что это насовсем. Потом утром стали открываться магазины; я зашёл куда-то, взял кофе с рогаликом, потом зашёл в книжный — и увидел ту книгу с лишними страницами. Потом взял незаметно твоё фото у папы, у него их было несколько. — Он помолчал, потом сказал: — Спасибо, что взялся со мной поехать. Всё-таки с тобой не так… не так страшно. — Да ничего, всё нормально, — ответил Феанор. Он подождал и тихо лёг рядом на сиденье машины. Он чувствовал сейчас не только любовь к Ноло — за последние сутки она просто затопила всё его существо — но и какую-то смесь печали и умиления. Разве он мог подозревать, что Ноло — такой большой, сильный, красивый, такой вроде бы спокойный и уравновешенный — так несчастен?.. *** В санатории оказалось, что врач, который раньше лечил Финголфина, сейчас в отпуске, и будет только через три дня. — Если у вас срочный случай, — сказала женщина в приёмном покое, — конечно, вы можете лечь в клинику сейчас. Но раз вы планируете лечиться несколько месяцев, может быть, лучше имеет смысл его дождаться? — Нам не срочно, — сразу ответил Феанор. — Я тоже думаю, что лучше подождать. — Но как… — начал Ноло. — У нас есть дальше по дороге домики, которые мы сдаём в аренду родственникам больных, — ответила сотрудница санатория. — Я могу дать вам ключ. — Ну видишь, как хорошо, — сказал Феанор, открывая дверцу машины, — сейчас заедем, купим продуктов, потом… — Фэанаро, но ведь три дня… тебе нужно обратно. — Я не оставлю тебя в таком состоянии, Ноло, пока не передам в клинику, — ответил Феанор. — Это просто не обсуждается. Феанор зашёл к нему в комнату. Ноло успел принять душ и вытирал свои длинные, тяжёлые волосы. Он был в длинной ночной рубашке (Феанор уже успел над ним посмеяться за то, что он предпочитает рубашки пижамам). — Ноло… — Феанор присел к нему на кровать; тот не отстранился. Он был совсем близко, и Феанор почувствовал запах миндального мыла, которое они сегодня купили в придорожном магазинчике. Его вдруг охватили сомнения — да, действительно, оказалось, что Ноло любит его, но сейчас они не в его фантазии: это реальность, в которой Ноло тяжело болен и нуждается в помощи. Но раз есть возможность… Он обнял Ноло за плечи и поцеловал в губы. Тот застыл, потом выговорил: — Что ты делаешь?.. Зачем?.. — Ты против? — Нет, — ответил Ноло, — нет, я не могу быть против. — Ноло… Ноло, я не имел этого в виду. Не думай, как будто… как будто раз я знаю, что ты влюблён в меня, я имею право тебя унизить, воспользоваться… Я так не мог бы. Я просто… Послушай меня. У меня действительно, наверно, больше опыта, чем у тебя. Просто любовь — такое дело, что когда она безответная, тебе кажется, что это что-то необыкновенное, а когда попробуешь — оказывается, что ничего особенного нет, и на него — или на неё там — второй раз уже даже посмотреть не захочешь. Ну это же правда ненормально — быть таким сдвинутым. Ну давай попробуем! Скорее всего, у тебя вся эта любовь наутро вылетит из головы. А, Ноло? — Фэанаро… у меня совсем нет опыта с другими мужчинами. Никакого. Я всё испорчу, тебе будет противно. Ноло опустил глаза и отложил полотенце. Феанору стало его безумно жаль. Пусть из самых добрых намерений, но сейчас он отнимал у Финголфина его мечту, его невинность, его романтические фантазии — в надежде, что тому будет лучше. А если нет?.. — Я тебе всё покажу, всё будет хорошо, — Феанор расстегнул пуговицы у ворота его рубашки. — Всё будет хорошо. — Мы же братья, — сказал Финголфин совсем тихо. — Так нельзя. — Ну и что, какая разница, — ответил Феанор. — У нас не может быть детей, это во-первых, и… ну никто же не узнает, Ноло, я никогда никому ничего о нас не расскажу. Феанор погасил свет и снова потянулся к нему, начал целовать его снова, положил его руку на свою уже обнажённую грудь, на живот, потом опустил ниже. Ноло не шевельнулся, не ответил на его поцелуй. «Зря я так, — с отчаянием подумал Феанор. — Не надо было так откровенно. Хотя как ещё?». Старший приподнял рубашку, ласково, осторожно провёл рукой по его спине и бёдрам. — Ты правда хочешь побыть со мной сейчас? — тихо спросил Ноло. — Да, хочу. — Правда можно тоже тебя поцеловать?.. — Да, да! Ноло стал целовать его; сначала робко, потом, окончательно убедившись, что Феанор поддаётся всем его ласкам и не отстраняется, стал покрывать его отчаянными, неумелыми поцелуями. «Синяки же останутся», — успел подумать Феанор, прежде чем сам словно лишился рассудка: обнял его ногами и стащил с Ноло ночную рубашку. Феанор чувствовал себя маленьким и хрупким: Ноло действительно был очень сильным, тяжёлым, но даже обезумев от страсти, вёл себя с ним бережно. — Не надо, — прошептал Ноло, когда старший стал направлять его, готовясь окончательно отдать ему себя, — не надо… пусти… — Феанор почувствовал, как Ноло удерживает над ним, застыв, своё тяжелое тело, как отчаянно борется с уже невыносимым желанием. — Не буду… — Ну что же ты… Я же так хочу. Хочу отдаться тебе. Возьми меня… — Я ведь не… тебе правда туда… не будет больно? Феанор изо всей силы впился зубами в своё запястье, чтобы не расхохотаться. Нет, смех совсем не нужен такому застенчивому и неопытному любовнику, как Ноло! Всё сейчас было так, как ему пригрезилось тогда; ему казалось, что в тот день в полусне его больная душа попала в какой-то идеальный мир их любви, где все должно быть именно так, и только так, даже какие-то смешные маленькие глупости… Через несколько долгих мгновений Феанор снова укусил себя за руку, чтобы не застонать: он испытал и боль, и невероятное счастье. Он словно растворился в каком-то сияющем облаке блаженного беспамятства, перестав сознавать, где находится... — Какой ты хороший, — прошептал он на ушко Ноло и тут же заснул у него на плече, в надёжных горячих объятиях.