Заполнить пропасть в сердце

Город спал. Солнце ярко-рыжее давно соприкоснулось с зелёным, мрачным горизонтом, и люди давно отдыхали от жаркого летнего дня. Кто качался в кресле-качалке, кто задумчиво стелил постель, кто ужинал, кто перед сном рассказывал детям сказки. Но Лавиния Неббс не спала. Сонная, она улыбалась не уходящему из её дома сержанту Кеннеди. С одной стороны она знала, что этот допрос его про Душегуба высосан из пальца, и что он хочет поговорить совершенно о другом, о чём могут говорить только взрослые одинокие мужчина и женщина. Но она умело притворялась, что разговаривает с ним только о допросе. Наконец, когда он улыбнулся, натянув побледневшую от постоянной ручной стирки фуражку на густые чёрные волосы, и сам побрел к двери, она довольно выдохнула. Наконец-то нежеланный гость покинет её скромное убежище и она побудет наедине с собой. — Знаете, и всё же я боюсь вас оставлять одну, — сказал он мягко, слегка наклонив голову набок. — Вы, молодая девушка, — Лавиния знала, что он так говорит для комплимента. Разве 33 это молодость? — никогда не совершающая подобных поступков… — Убийства, — поправила его Лавиния, глядя в деревянный пол. Она была совершенно спокойна насчёт убийства Душегуба. — Вот. Тем более, вы глубоко вините себя… — Я убила убийцу, ублюдка, кровопийцу, маньяка, натурального дьявола! Я должна себя винить? — она чувствовала, как гнев придаёт ей сил и, ещё чуть-чуть и она вытолкает за дверь этого сержанта. Будь он неладен! Кеннеди удивился, но вдруг отошёл от двери и приблизился к ней на шаг. Между ними оставалось полметра. — Простите, милая… Она сердито надула губки. — Извините, мисс…, но я всё равно боюсь вас оставлять одну, — голос его стал словно успокаивающим, гораздо мягче и душевнее. Будто сейчас должно было произойти ещё одно сближение. Его чёрные глаза блестели подобно мерцающим на дворе армадам светлячков, и блеск этот действовал успокаивающе. — Вы так красивы… — и он вправду приблизился ещё на шаг, и между ними остались считанные сантиметры. Она слышала, как он взволнованно нечасто дышит, больше набирая в себя кислорода. Она видела, как тонкие жилки на могучей смуглой шее подрагивали. Она видела, как его взгляд стал взглядом хищника, готового в любой момент вцепиться в горло жертве. Она ощутила, как его сильная большая рука сжала её руку, и отпрянула на шаг назад. — Что с вами? Щёки пылали. Вот, кто его жертва, добыча! Это она! Она! И как она могла упустить момент, когда допустила его к себе так близко? И почему? Она коснулась спиной высокой тумбочки и замерла, ожидая его дальнейших действий. Испуганная, словно лань. Он сбросил фуражку на пол, отстегнул кобуру и ремень и серьёзно и громко сказал: — Я люблю тебя, Лавиния Неббс, люблю очень давно. И, знаешь, увидев твою решительность той страшной ночью, полюбил ещё больше. Она еле сумела поднять на него глаза. Ведь ещё один взгляд, и произошло бы страшное! Для неё страшнее всякого Душегуба. И это произошло. С силой сержант притянул девушку к себе за щёчки и, не теряя времени, коснулся её похолодевших губ своими горячими, желающими любви. Она и не поняла, как вырвалась из его объятий, как выскользнула и убежала на кухню, желая спрятаться. Как вдруг взвизгнула в испуге и как остановилась у окна, глядя на чёрную улицу… как осознала, что не убежит от него, не укроется нигде. Они заперты здесь на несколько засовов. Вдвоем… она не должна была подпускать его слишком близко. Но подпустила, и теперь виновата сама. Неподдатливая, холодная, равнодушная, милая худощавая блондинка в лёгком цветастом платье попала в крепкие, обжигающие, стальные мужские объятия, пахнущие потом и дешёвым одеколоном, купленным у старьевщика. Нецелованная никем до этого, девятьсот двадцать восьмого года, девственная, она била его в грудь кулаками, пару раз давала жёсткие пощечины, кричала, плакала, толкалась, пинала его ноги своими, упиралась, и, в итоге, была поймана, как птичка, и отнесена в спальню на скрипучую кровать. Была исцелована высоким грубым мужчиной. Ворочалась под его смелым громадным телом, потихоньку сдаваясь, слабея, окончательно становясь беспомощной против его воли. Против воли своего нового бога. В конце концов, ей отчего-то нравился запах его тела. Ей нравилось гладить эту мощную спину, касаясь и лопаток. Ей нравилось ощущать его хлесткие чувственные поцелуи. Ей только отчего-то было больно в груди. Сердце жгло. Жгло до основания. Так, что хотелось выйти на улицу, упасть на траву, закрыться дрожащими руками и разрыдаться. Но деваться было уже некуда. Да и поздно. За окном хлестал ливень, улицы наполнились мглой и страхом. И, хотя опасностей вроде Душегуба не было, она бы побоялась теперь ходить одна. Тем более убегать от кого-то…, а здесь, в комнате, её окутывало страстное тепло — дыхание сержанта Кеннеди, здесь в комнате она никого не опасалась, только слабо понимала, что с ней произошло этим вечером. Лёжа в объятиях мужчины, она глядела на ливень и ни о чём не думала. Даже о завтрашнем дне. Какой, к чёрту, новый день? Она этот-то нормально и не прожила… подарила себя первому встречному, пусть и знакома она с ним долго. И, не вынеся давления собственных мыслей, первая красавица в Гринтауне тихо зарыдала в и без того мокрую подушку. Мужская тёплая рука погладила её плечо, будто её хотели успокоить. Гром? Лавина сошла с гор? Ураган? Землетрясение терроризирует город? Бури? Нет. Лавиния точно поняла, что это — ужасный сон. Это кто-то гремел в столовой, приготовляя её к завтраку. С кухни доносились запахи чего-то ещё жарившегося и чего-то уже подгоревшего. Она вскочила с постели, прикрыв наготу простынью. Неужели это орудовал он? Её вчерашний нежеланный гость. — Доброе утро, Лавиния, — сказал он, уже опрятно одетый в свою зеленоватую рубашку и чёрные брюки на подтяжках, даже не обернулся, стоя у плиты. — Вы?.. — она качнулась, будто теряя сознание, но тут же уперлась плечом в стену. Надо же! Он с утра маячит у неё на кухне, насвистывая дурацкие весёлые мелодии, готовит завтрак и желает, очевидно, улыбаясь, доброго утра. Сама наглость, а не мужчина! — Как хорошо, что вы проснулись, а то я и не знаю, чай вам или кофе? — теперь он обернулся. Взгляд уверенный, дерзкий, прожег её с головы до ног и остановился прожигать складку грудей. — Поставьте кружки на место, — скомандовала она, завязав для удобства на узел простынь, и шагнула в кухню с твердым намерением прогнать гостя из дома. — Живо! Он в удивлении пошатнулся. — Поставьте на место, или я за себя не ручаюсь! — она схватила вилку со стола и направила её на сержанта. — Вы смели сотворить со мной такое… — сил не хватило сказать, какое, — а теперь вам хватает наглости оставаться в моём доме и пользоваться моими вещами?! Убирайтесь! Сержант замер в испуге. Если эта девица чирканула ножницами самого Душегуба, то его тоже может заколоть этой блестящей тонкой вилкой. В такой ситуации долго думать нельзя. Либо вступить в бой, либо выполнить претензии. Как странно… вчера он думал, что между ними зажглась искра. Видимо, не зря говорят, что девушки — странные существа. Поэтому он терпеливо опустил чашки на кухонную тумбу и поднял руки вверх. — Сдаюсь, сдаюсь, — шепнул он. Чёрные глаза наблюдали за вилкой в руках разъяренной блондинки. — Бегите, сержант, отсюда, бегите, пожалуйста! — Лавиния чувствовала послабления в голосе. Она обхватила вилку обеими руками и опустила взгляд. Ей казалось, что именно Кеннеди, как какой-то колдун, завораживает её сквозь зрительный контакт. Улыбается приятно, и завораживает. Бесенок… Её нутро дрожало от того, что этот мужчина находился так близко. Он будто где-то дергал невидимые нити, на которые теперь прицеплена она, и придвигал ее, как марионетку из Галереи, к себе. Так ненавязчиво, но так грубо. Она подошла к нему вплотную, попыталась найти на его лице долю подозрительности, долю опасности. Но он выглядел напуганным ангелом. Послушным и скромным. Лавиния в мыслях поцеловала его сжатые бледно-алые губы, смочила их маленьким язычком и углубила этот воображаемый поцелуй, вцепившись тонкими пальцами в твёрдые плечи сержанта. — Ты права, я должен идти, — с трудом вымолвил Кеннеди. — Прости за всё. Лавиния и не заметила, как он ускользнул из кухни. Она очнулась только тогда, когда слегка хлопнула входная дверь и загремели замки. Тогда кончилась сказка. Сказка, которая только что неистово дурманила её голову. Она бросила ему вослед вилку и опять расплакалась. Он забрал ее душу. Он забрал ее тело. Он забрал Лавинию у самой себя, не оставив и частички от её прежнего образа. Хотя в зеркале она увидала прежнюю Лавинию Неббс. Ту же очаровательную серьезную блондинку с квадратным личиком, с ямочками под губами, с ясными зелеными глазами и розовыми щечками. На плечах её лежали локоны такие же, как и всегда, и навсегда они останутся такими же. Как и её тонкий стан в этой простыне. Вернее, стан, конечно, будет не в простыне, а в каком-либо платье или в костюме, или в комбинезоне. Не важно в чём он будет, но он навсегда останется прежним. А значит, и Лавиния оставалась собой. Она улыбчиво кивнула своему прелестному отражению в зеркале и сказала: — Да, ты до сих пор та самая Лавиния, и ничего с тобой не случалось. Она скинула с себя простынь и, переодевшись, начала убираться в доме, весело припеваюче. Сготовила яблочный пирог, угостила им резвившихся в овраге мальчишек и пригласила на чай подруг. Нет, она не думала с ними говорить о сержанте Кеннеди. Это теперь её тайна. Её и его. Но не чья-то больше. Если о тайне узнают ещё и две девушки, то это точно из тайны превратится в достояние Гринтауна. А становиться посмешищем для жителей города Лавиния не хотела. Да и вряд ли кто-то захочет. Поэтому она, весело болтая ножками под столом, спокойно слушала любимых подруг и наслаждалась свежим уличным воздухом.

***

Элен, Франсина, красиво одетые и накрашенные медленно пережевывали маленькие кусочки пирога и ни о чём не подозревали. Что подругу их вчера обесчестили. — Добрый вечер, леди, — вдруг знакомый приятный голос заставил Лавинию дрогнуть. Это был Уильям Форестер. Красивый, загорелый, подтянутый, он возвышался над девушками и загораживал собой солнце. — Добрый вечер… — улыбнулась Франсина и протянула руку. Репортёр чмокнул её с пристрастием. — Здравствуйте, здравствуйте, — улыбнулась Элен и засмущалась. У этой пришлось самому брать руку и целовать. Но что поделать? Необходимо всем угодить. Третья не поздоровалась совсем. Впрочем, это было не так важно, он проходил мимо. Но его внимание невольно приковал скучающий и серьёзный взгляд Лавинии Неббс. «Бог мой, неужели она так переживает из-за убийства?» Он отвел от нее взор, лишь встретившись с ней взглядом. «Неужели это так поражает людей, так меняет их, что из живых, болтливых люди превращаются в неразговорчивых и скучающих? Где-то я читал, что люди замыкаются в себе… за что ей это?» Кровь стыла в его жилах, стоило ему только подумать о том, как теперь вся душа Лавинии скручивается и умирает от боли. Трудно ли убивать человека? Пусть он даже убийца, но когда делаешь это сам, потом становится невыносимо дурно… по крайней мере, Форестеру казалось, что Лавиния обязательно переживала. И он решил остаться с ней для разговора. Подтянул к себе раскладной стульчик и присел рядом с барышнями. — Здравствуйте, Лавиния. Его «здравствуйте» пробудило в ней некий механизм, который тут же сработал для продолжения жизни. Она подавила воспоминания о вчерашней беспокойной ночи и улыбнулась новому гостю. — Здравствуйте, Билл. Желаете лимонаду или чаю? «Находит в себе силы улыбаться», — он молчаливо кивнул. — Так лимонад или чай? — переспросила девушка. Её подруги захихикали. — Лимонад, — он будто тоже отпрянул ото сна. «Его мысли так же, как и мои заняты чем-то беспокойным… наверно, смертью Лумис… иначе быть не может», — заключила Лавиния, удаляясь за ещё одной порцией пирога и лимонадом. Она шла так медленно, что Форестер решил, будто она нуждается в его помощи. — Вы не против, если я вам помогу? — он пристально посмотрел на нее и, о боже, лицо не выражало прежнюю задумчивость. Лавиния улыбалась раскованно и непринужденно. — Если вы хотите, — кивнула она и пошла теперь быстрее. Дом её показался Форестеру очень мрачным, но достаточно прохладным, чтобы отдохнуть от летней жары. Он думал увидеть кровь на стенах или полу, но всё это чистолюбивые женские руки давно убрали мокрыми тряпками. Стёрли с глаз долой. — Лавиния, я… я хотел сказать вам спасибо, — он замялся, доставая с полки кувшин с лимонадом, — да и не только я, но и вся наша газета. Наконец-то нам придется искать более интересную информацию, чем постоянные убийства, — и рассмеялся. — По вашему это смешно? Или журналисты и вправду такие неугомонные? «Да, эта тема действительно её задевает», — он поморщился, ничего не ответив. — Давайте я порежу, — он хотел было сам разрезать пирог, да вдруг попался под нож. Багровые капли хлынули с длинных пальцев на край пирога. — Ах! Простите, — девушка замерла перед ним, глядя на его реакцию. Он стоял молча, слегка придерживая другой рукой порезы. — Простите, я не специально! — Нет… — Давайте я перевяжу, у меня был бинт… — Нет… — Садитесь пожалуйста на стул! Садитесь, садитесь, — она трясущимися от паники руками достала бинт и бутылку самогона, который хранился у неё очень давно, и поднесла это всё к удивленному Форестеру. — Не упирайтесь, — негромко выдохнула она, когда Билл дернулся от щипения на руке, — лучше перевязать. Иначе проникнет сюда всякая зараза. Она тараторила быстро про то, какая же она глупая дурочка, невнимательная и рассеянная, а он смотрел, очарованный её голосом и видом. Теперь не упирался. Чуть дыша изучал её черты, наслаждался запахами её дома, и вдруг обсохшими губами тихо произнес: — Вы так красивы. Перевязка остановилась. Лёгкий белый бинт упал на пол. Она заглянула в блестящие глаза репортёра и дрогнула. Щёки покрылись румянцем смущения. — Билл… — Нет, я говорю правду. И почему же я вас раньше не знал так близко? — Может, потому что я живу за оврагом? Далеко ходить, всё-таки… Он прыснул смехом. Франсина и Элен, наблюдающие за сценой за окном, надули губки. — Опять она за своё, — Элен деловито всплеснула руками. — Наверно, мы ей мешаем… — шепнула Франсина. — Что за глупости?.. — Элен! Они отошли от окна. — Вы знаете, теперь я буду приходить сюда каждый день, не жалея сил, — он улыбался и никак не мог сообразить, что с ним такое. Будто впал в какой-то гипноз. — Вам голову напекло, Форестер, — она оторвала бинт и крепко завязала заключительный узелок. — Нынче солнце ужасно печет. Вон, ребёнка Сполдингов схватил удар. Вам лучше идти домой, а то чего хуже, тоже упадёте… — Простите… — Идите домой, Форестер, чего непонятного? — она повысила голос. — За что вы меня гоните? — За то, что вы мне лезете под нож и сидите потом, глупо ухмыляясь. Думаете, я растаю от ваших комплиментов? Как бы не так! — Да уж, с вами не соскучишься, — он вскочил со стула. — Впрочем, простите за причиненное вам неудобство… я не специально, такой уж вышел на свет. — Вы замечательный человек, Билл, но лучше, если вы оставите меня в покое. К тому же вы младше меня… — И что же? Мне нельзя даже попытаться завоевать ваше сердце? — Оно уже завовевано, Билл… — Прощайте… Дверь предательски хлопнула, провожая сердитого и раздосадованного Билла Форестера. «Она такая же надутая дура, как и все. Я-то думал…, а она вот кем оказалась. Психически больная стерва». Он даже не попрощался с Элен и Франсиной. Одарив их недобрым взглядом, он быстро, словно маршем, зашагал от небольшого аккуратного домика. — Так-то лучше, Билл, — выйдя, прошептала Лавиния. Подруги одновременно притянули к губам кружки, делая вид, что пьют чай, хотя чай давно закончился, дабы не сказать лишнего. Лавиния вытащила из дома бутылку с самогоном и с грохотом поставила на стол. — Чего уставились? — бросила она подругам, откручивая крышку. — Ничего не случится.