И все женщины такие?

      И где-то неподалеку вновь прокричит ночная птица, и её перебьют громкие голоса пьяных мужланов из бара. Там вскоре назреет настоящий дебош, но пока шум, доносящийся из хлипкой хибары, тревожит только мелкую дичь. Мариона тоже может вздохнуть спокойно.       Вот только как я вообще могу говорить о каких-то птицах или перепивших мужиках, когда в нескольких метрах от меня стоит столь прелестное создание?       В серебристом свете луны Мариона больше напоминает мне фарфоровую куклу дочери каких-нибудь аристократов. Насколько она миниатюрна, насколько нежны черты этого округлого лица, насколько бела эта кожа, насколько пышно это светлое голубенькое платьице. А я с детства увлечён куклами. У меня даже есть своя маленькая коллекция, однако, что родители, что мои близкие друзья вечно над этим пристрастием грубо посмеиваются.       Ой, что-то я отвлекся от самого главного. Самое главное — это, конечно же, моя Марионочка. Закрываю глаза и вижу её светлый лик, и на душе становится теплее. А потом открываю глаза и понимаю, что вот, вот она, стоит совсем рядом и она не мираж. Кажется, моё ожидание окупится сегодня сполна. Только как бы мне ненароком её своим внезапным появлением не спугнуть?       Мариона торопливыми шажками подходит к мостику через небольшой пруд, на удивление чистый и ухоженный. А что я? Стою в сторонке, буквально скрываясь в листве кустов и не решаясь даже окликнуть свою любовь. Если я сейчас так ничего и не сделаю, то другого шанса у меня уже и не будет.       Один неуверенный шаг, за ним другой — я покидаю влажные зеленые заросли и медленно двигаюсь в сторону пруда. Кажется, она совсем меня не замечает. Да что уж там говорить, она с головой вовлечена в созерцание дрожания воды от падения из её крохотной ладони мелких камушков. Так не хотелось бы прерывать её детские забавы, но, если я желаю добиться цели, думаю, такие жертвы окажутся совсем незначительными.       — Кхм-кхм, — пытаюсь как можно естественнее кашлянуть я, хотя выходит, мягко говоря, не очень правдоподобно.       И что же вижу? Ноль внимания. Она продолжает сыпать камушки уже из другой ручонки и несколько отрешенно поглядывать за их шевелением водной глади.       — Кхм.       — О, Боже мой, ты можешь хоть на мгновение закрыть свою пасть и дать мне спокойно посидеть в тишине? И без тебя тут тошно, проходимец. — Мариона тревожно машет рукой, чтобы я убирался прочь, и не отрывается от наблюдений.       Мне становится не по себе от такого резкого и ошеломительного ответа. Разве так должен приветствовать меня ангел? Разве на это питал я надежды? Ничего не понимаю. Может, это и не Мариона вовсе? Может, это все-таки мираж? Или её подменила сестра-близнец, такая холодная и злобная, что готова перегрызть, словно собака, мне глотку.       — Ты даже думаешь громко, — теперь девушка говорит умоляюще и одновременно брезгливо морщит свой вздернутый носик.       Камушки заканчиваются, а лицо Марионы не меняется. Разве что в её серые глаза постепенно закрадывается такая тоска, такая грусть, что я начинаю чувствовать себя последним извергом или ещё чего похуже.       Наверное, я не с того начинаю. Да и смею ли я судить Марионочку? Может, она просто не в настроении сегодня, мне ли об этом раздумывать?       Тогда решаю подойти с иной стороны. Как можно незаметнее прячу руку за спиной, дабы не испортить сюрприза.       — Мариона, Вы не могли бы спуститься с этого моста ко мне? Был бы очень признателен.       — Если твои ноги настолько слабы, что не могут унести такую костлявую тушку, то здесь необязательно я в чем-то виновата. Поднимайся сам, если не боишься упасть в воду, лопушок.        «А может быть, у неё действительно просто очень трудный характер?» — вздыхаю про себя я и теперь уже более уверенной походкой приближаюсь к Марионе.       Она грациозно приседает с той стороны, где нет ограды, перебирая тонкую ткань — подол платья, которая сверкает в тусклых лучах ночного светила. И всё же, какой бы не был у этой красавицы характер, её легкость и осторожность движений и сейчас завораживает меня.       — Послушайте, Мариона. Мариона, послушайте я. Я хотел сказать, — мой голос так нелепо дрожит, что я и сам себя пугаюсь.       — Ну говори же ты, я слушаю тебя!       — Это Вам!       Мариона медленно поворачивает голову, щурится, с неким презрением глядя на хрустальную розу в моей грубой неотёсанной руке. На самом деле, это далеко не хрусталь, это лёд. Моя семья с давних пор известна мастерами морозного искусства. Ну вот, я вновь ухожу от темы.       Дама моего сердца ещё долго рассматривает диковинный подарок с таким жутким отвращением, словно я протягиваю ей мертвую крысу. Но неожиданно Мариона становится милой и приветливой в лице, что мне даже на минуту кажется, словно схожу я с ума. Нет-нет, она действительно улыбается мне. А в этих широко распахнутых от удивления глазах зажигаются огоньки неподдельного интереса. Оказывается, женское сердце так легко растопить, а к его глубинам так быстро можно найти путь.       — Извини меня за такую нескромную просьбу, но не мог бы ты подойти поближе и наклониться ко мне?       Ох, неужели? Моё сердце замирает в предвкушении предстоящего. Ох, неужели? Мои труды не пройдут даром.       Я склоняюсь, до сих пор покручивая в руке тонкий стебель розы. Меня уже не волнует то, что она так и не прикоснулась к подарку, так и не протянула рук к символу моей любви.       Чувствую её теплое дёрганное дыхание около своего уха, и меня невольно пробирает до дрожи. Кажется, тонкие холодные пальцы теперь касаются моего затылка.       — Знаешь, что я хотела бы тебе сказать? — сладостно и мучительно звучит голос Марионы.       — Ну же, не томи меня.       — Пока-пока, лопух!       Даже и не знаю, что произошло со мной, что произошло с ней. Не знаю, откуда в этих тонких и хрупких руках взялась такая сила, что обычным толчком помогла меня свалить в пруд. Не знаю, откуда в этом дивном существе может взяться столько злобы и нахальства. Я лежу на самом дне пруда, глубина которого ни чуть не уступает городской луже, а на груди моей лежит моя же роза, будто положенная родственниками на грудь павшему в войне. Пал в войне, был убит, жалко пал. Я ничего не понимаю. Не понимаю.       — Прощай, мой дорогой друг. Надеюсь, мы больше никогда не увидимся, — Мариона поднимается с моста, усмехается, взглянув на то, насколько я жалок, и идёт прочь от этого злополучного местечка.       Я остаюсь один лежать в холодной воде. Слушать, как в баре затевается драка, видеть в безоблачном небе кричащую птицу.       — И все женщины такие?