highway to never

- Скажем ему? Чжунэ поворачивает голову и смотрит на острый подбородок. Это не тот момент, когда он хочет принимать решения, но в этой жизни у Чжинхвана вообще проблемы с выбором подходящего времени. Песок под ними умеренно тёплый, на море совсем нет ветра, и, может, именно поэтому они до сих пор не замерзли. Солнце приятно греет слегка промокшие ноги, колени Чжинхвана под затылком Чжунэ неудобно острые, а под ногти уже как будто бы забилась тонна песка. У Чжунэ нет желания быть взрослым и рассудительным, потому что он впервые в этой жизни получает такое удовольствие просто от того, что существует. - Нет, - мягко говорит Чжунэ, и его ответ неизменен все три года, что они знакомы с тем Ханбином, который сидит в десятке метров от них, у самой воды, и совсем не боится промокнуть, если вдруг ветер поднимет волны. Чжунэ не понимает, почему в этой жизни его слово все время перевешивает сомнения Чжинхвана. Не то чтобы тот со своими вечными изменениями характера в этот раз получился неуверенным. Похоже, он старается компенсировать прошлое, раз все время идёт на уступки, подавляя своё упрямство. Но, в конце концов, Чжинхван не виноват, что Чжунэ каждый раз приходится доживать свою жизнь в одиночестве. Случайно находить Ханбина и Чживона каждый раз, неважно, через двадцать, тридцать, сорок лет после рождения, стало той традицией, которая помогает держаться на плаву, даже если жить уже совсем не хочется. Поэтому Чжунэ не хочет, чтобы они знали. И не хочет, чтобы они чувствовали, что не одни такие. Рядом с бедром Ханбина лежит большой светло-коричневый камень, который обычный человек легко потеряет в общей куче, несмотря на то, что его бока порядком отполированы постоянными поглаживаниями. Камень не круглый, даже не овальный, какой-то непонятной формы. Если пройтись пальцами по его гладкому дну, можно нащупать высеченное кем-то – все тактично делают вид, что не знают, кем – «Бобби». На боку камня несмываемым маркером написано уже менее лаконичное «камень-карьерист». Ханбин ужасно расстроился, когда увидел это впервые, но потом заметил, что у окружающих почему-то отпали все вопросы. Теперь он таскает с собой не просто бесформенную глыбу по имени Бобби. Теперь у Ханбина подмышкой неизменно зажат камень-карьерист, и все думают, что это просто талисман на удачу, а Чжунэ не нужно благодарностей. Чживон рождался и котом, и маленькой принцессой, и вождем племени аборигенов, но вот камнем стал впервые, и что с этим делать, до сих пор было непонятно. - Нам скоро будет пора, - напоминает Чжинхван, и он сейчас говорит совсем не о том, что до заката осталось всего ничего. Они всегда чувствуют потребность уйти и оставить Ханбина с Чживоном наедине, и так же явно потом понимают, когда именно стоит вернуться, влиться в их жизнь как старые друзья. Обычно все получается идеально, даже сейчас, когда Чжунэ отрывает взгляд от обеспокоенного Чжинхвана и смотрит на расслабленного Ханбина, есть ощущение, что все правильно. Чжунэ знает, каково это – переживать всех друзей и оставаться в полном одиночестве, но даже ему кажется, что хуже, чем невозможность поговорить с человеком, которого так сильно любишь, нет ничего. Они вчетвером взрывали звезды, улетали от космических пиратов, практически жили на дне океана, ввязывались в войны, снимали фильмы и почти даже изобрели машину времени в далеком-далеком будущем. Но вот так валяться на песке, положив голову Чжинхвану на колени, Чжунэ нравится намного больше, чем спасать целые Галактики. Больше, чем эту, он любит разве что ту жизнь, с которой все началось, но с того момента они побывали где угодно, только не на сцене. Возможно, это и к лучшему. - Точно не скажем? – еще раз спрашивает Чжинхван, мягко и очень вкрадчиво. Ему не нравится идея оставлять Ханбина здесь, у моря, которое через пару тысяч километров неизменно срывается вниз, в пустоту обрыва, но здесь такое обманчиво безмятежное и тихое. - Я люблю тебя, - вместо ответа говорит Чжунэ, и эти слова звучат странно по отношению к человеку, с которым он прожил как минимум сто жизней. Чжинхван улыбается каким-то своим мыслям и наклоняется, чтобы поцеловать его. Долго и безудержно нежно. Чживон был рожден победителем и редкостным топографическим кретином. Чжунэ так объясняет про себя его неожиданные образы – возможно, после смерти он просто попадает не в ту очередь, которая приводит к его страшненькому, но безумно уютному внешнему виду, а возможно, он и после смерти просто слепо следует за Ханбином и попадает куда-то не туда. Чжунэ проводит ладонью по гладкому боку камня – как всегда теплому и лучащемуся какой-то непонятной радостью – и становится с другой стороны от Ханбина, положив руки на прохладные перила. Их отель смотрит прямо на море, и вид, маячивший перед глазами весь день на берегу, не особо отличается от того, который открывается с балкона. Но Ханбину все нравится, и он смотрит на мелкие волны как загипнотизированный. Чживону все равно, и не потому, что он – камень, а потому, что счастья и удовольствия Ханбина всегда каким-то волшебным образом хватает на двоих. Ханбин никогда не меняется. Возможно, потому что он идет вперед уверенно, даже когда не очень представляет, чего именно хочет. Чжинхван всегда разный по характеру, и привыкнуть к нему бывает безумно тяжело, даже несмотря на то, что они прекрасно помнят друг друга. Чжунэ – это просто Чжунэ. Иногда ему кажется, что он и не умирает вовсе, просто засыпает в одном месте и просыпается в другом, будучи самим собой. А Чживону не везет, и иногда хочется все им рассказать только для того, чтобы поиздеваться над ним еще пару сотен жизней. Камень. Чертов камень-карьерист. Чжунэ становится горько, а Ханбин улыбается, скромно, но очень тепло, как будто читает его мысли, но не хочет их обсуждать. - Я бы здесь остался, - честно говорит он и по инерции гладит камень. – Насовсем. Чжунэ не знает, что значит его «насовсем». Ханбин всегда одинаковый, и такой одинаковый в своей непредсказуемости и хаотичных мыслях, такой одинаковый в своей собранности и бесконечной любви, что от этого периодически щемит сердце. Чжунэ был рожден эгоцентристом, но потерял это качество на пути к Чжинхвану в их десятой или пятидесятой жизни. Он не хочет оставлять Ханбина одного, но не может иначе. Этот мир – огромный и идеально квадратный. Они уже дошли до одного края, и теперь осталось всего три. Чжунэ знает, что у Мироздания нет краев и границ, но край Земли вызывает у него какой-то почти суеверный трепет. Он чувствует, что должен увидеть все и все запомнить. Если в этом мире у них с Чжинхваном так и не получится услышать раздражающий голос Чживона, придется попытаться заполнить эту пустоту тысячами голосов других людей. И Чжунэ не уверен, что получится. - Ты не пойдешь с нами? – на всякий случай спрашивает Чжунэ, хотя прекрасно знает ответ. Прекрасно знает, что завтра утром они по очереди проскользнут в комнату Ханбина, чтобы погладить камень по имени Бобби и мысленно пожелать ему родиться в собственном теле, и Чжунэ, возможно, даже позволит себе на пару секунд прижать Чживона к груди, и так и не найдет себе оправдания, если кто-то увидит. А потом все случится так, как обычно случается: впереди будет только долгая дорога, а в руке – рука Чжинхвана, маленькая и очень теплая, почти горячая. И все то время, что им останется на двоих, Чжунэ будет чувствовать себя так, будто способен создавать миры самостоятельно. И ему никогда не надоест. - Нет, - качает головой Ханбин и снова улыбается. Он шел с ними до края Земли, потому что уверен, что там, за горизонтом, его ждет Чживон. Пусть даже в теле какой-нибудь маленькой девочки, которая никогда не будет выглядеть как взрослая. Но способный говорить и выражать свои чувства. Чжунэ треплет Ханбина по волосам, что позволял себе за время их знакомства от силы десять раз, но успокаивает себя тем, что чувствует, что это правильно. Ханбин смотрит вопросительно, после чего вздыхает и обнимает его – именно так, возможно, даже впервые. И Чжунэ уходит, даже не попрощавшись, потому что точно знает: еще встретятся. Он доходит до своего номера, забирается в полутьме на узкую кровать, под тонкое одеяло, и, прижавшись к спящему Чжинхвану всем телом, обнимает его и целует куда-то в шею. Он чувствует себя так, будто все делает правильно. И ему никогда не надоест.