Mother I tried please belief me I'm doing the best that I can I'm ashamed of the things I've been put through I'm ashamed of the person I am
Joy Division — Isolation
Стон. Еще один. И выдох, жаркий выдох, будто бы обжигающий его губы. И тяжелая струя боли, берущая начало где-то внутри и выплескивающаяся на бедрах. Бедра у него слишком худые, немужские, и на них висят любые штаны, пусть даже самого маленького размера. Говорят, другим нравятся его бедра, поэтому у него и бывает так много клиентов. Пусть так. Лично ему плевать. Ему уже почти на все наплевать. Он закусывает губу и, тяжело дыша, смотрит на плакат с «битлами», невесть как оказавшийся в его комнате — уж лучше на них, чем переводить взгляд на огромного (и ужасно тяжелого, стоит заметить!) мужика, который потеет прямо на нем. Боль возрастает до своего пика, и мужик кончает, и, наконец, слезает с него. — Блядь, они говорили правду, — сипит он. — Ты самая лучшая сука из тех, кого я когда-либо трахал. Оззи не знает даже его имени, но уверен на сто пятьдесят процентов из ста возможных, что это наверняка какая-нибудь важная шишка — слишком уж тайно все было обставлено (зачем вообще было будить его так поздно?!), да и рожа у него была… как раз такая. Многообещающая. Красная и самодовольная. — Я обязательно еще сюда наведаюсь, — тяжело дышит «Очень Важная Шишка» (про себя Оззи уже окрестил таких, как он, кирпичами) и, перегибаясь через кровать, начинает одеваться. Вскоре кирпич уходит, и Оззи, не поднимаясь с кровати и даже не одеваясь, так, прикрывшись одеялом, рассматривает выручку и вяло мнет в дрожащих руках уже выцветшие купюры. Нечего сказать, действительно кирпич — купюр было действительно много. Половина из этого уйдет в общую кассу, четверть пойдет к хозяйке, а оставшихся денег ему хватит на то, чтобы неплохо поесть всю оставшуюся неделю. Джон Леннон ехидно щурится со стены, будто насмехаясь над ним — хозяйка комнаты всегда требовала снять его, потому что он, видите ли, мешает клиентам получать удовольствие, но Оззи плевать. Это его комната, это его работа, и это его правила. Он устало перекатывается на живот, ползет к тумбе, будто жалкий червяк, и залпом заглатывает сразу две таблетки анальгина — ужасно ноет задница. И бока тоже — у этого кирпича довольно сильная хватка. Оззи не шибко разбирается в этом дерьме, но ему кажется, что наутро ему точно обеспечены синяки. Он озабоченно трогает впалую грудь, на которой явственно уже прощупываются все шесть пар ребер, и снова осознает, что похудел. И снова, и снова, и снова. Он скидывает вес быстрее, чем успевает нормально поесть, и это ему определенно не нравится. Зато нравится его клиентам. Оззи может перечислить всех местных авторитетов, от владельца какой-то там фабрики, до городского головы, которые побывали в этой комнате. Забавно, сколько всего он может рассказать о фетишах и склонностях этих людей — тот же городской голова, например, ужасно любил наряжать его в школьную форму — и вмиг подмочить их репутацию. Может вмиг разбогатеть, шантажируя кирпичей их же фетишами и слабостями. Может вымогать деньги, угрожая, что все расскажет газетам. Может, но не делает — его не спрашивают, и он не говорит, храня все их маленькие тайны. О, у него весьма много клиентов, большинству из которых в какой-то момент просто захотелось чего-то нового — например, ощущать руками не женские округлые формы, а костлявое, худое и угловатое мужское, почти мальчишеское тело. Они приходят и приходят, не успевает Оззи даже прийти в себя и стереть грязь с бедер или рта, ему тут же нужно принимать нового. Хозяйка на него просто не нарадуется, и, в то время, когда они закрываются, часто поит его дешевым, но вкусным чаем и гладит по голове. В отличие от остальных, которые, в отличие от него, пошли сюда по своей воле, он не пытается отыгрывать из себя какое-то подобие роковой женщины или прожженной шалавы — и за это его ценят. Хозяйка притона — конкретно этого заведения, а у всего бизнеса есть свой хозяин, очередной кирпич, у которого к тому же еще и не стоит — говорит, что он не растерял своей невинности. Что не испачкался. Обычно Оззи — никто не знает его настоящего имени, кроме него, да и тот в последнее время начинает его слегка забывать — только смеется в ответ и пьет еще чая. Если ты попал в это дерьмо, ты никогда не останешься чистым. Никогда. Ты можешь сколько угодно юлить, извиваться и притворяться чистеньким, но тот факт, что по вечерам твоя задница превращается в ебаный членоприемник, нельзя скрыть. Нельзя убрать из своей жизни. Он попал сюда, когда был еще совсем молод. По всем меркам. Ему не было даже шестнадцати, когда его выгнали из дома: денег было совсем мало, и содержать еще один голодный рот, который к тому же и ничего не делает и не зарабатывает деньги, родители не смогли. На работу его не брали, денег не было, и, чтобы не подохнуть с голоду, он готов был на все. В том числе и брать в рот у отвратительных жирных кирпичей, от которых вечно пасет смесью застарелого пота и жареной курицы. Денег, что за это давали, хватало на еду и даже на мелкие расходы: купить плакат с битлами или новый ремень, чтобы поддерживать уже откровенно слетающие отцовские штаны. А уйти из этого дерьма невозможно. Владельцы этого блядского борделя знали, на что шли: ты беспрепятственно войдешь, но уже не выйдешь. Никогда. Либо тебя прикончат в собственной постели, боясь того, что ты раскроешь все секреты, либо вынесут ногами вперед, когда ты уже полностью отработаешь свое и сдохнешь, как собака. Оззи не негодует и не боится — ему плевать. Он встает, слегка пошатываясь, и смотрит на время — почти семь часов утра. Обычные люди в такое время уже собираются на работу, а он только заканчивает. Он пьет воду прямо из-под крана, долго полощет горло, стараясь вымыть весь мерзкий привкус. Напившись, Оззи идет обратно в комнату, душную комнату с каким-то вечным приторным запахом, натягивает на себя первые попавшиеся трусы, открывает окно до упора, впуская в комнату свежий воздух, и падает на кровать. Его моментально вырубает, и ему снится, как вместо того, чтобы выгнать его из дома, отец покупает Оззи усилитель голоса, и благодаря этому он попадает в музыкальную группу и становится популярным. Оззи просыпается и долго ржет, закусив руку, чтобы не мешать никому. Его трясет.***
Оззи уже видел этого человека, который сейчас идет к нему в комнату. Вроде бы он очередная «Какая-то Важная Шишка», но на кирпича он совсем не похож. — Я — Тони, — успокаивающим тоном говорит он. — Я… — начинает Оззи, безмерно удивленный тем, что он представился — обычно кирпичи либо пытаются остаться анонимами, либо полагают, что их и так все должны знать. Но Тони обрывает его. — Твое имя я знаю, — говорит он и небрежным жестом бросает ему на тумбочку пачку денег. Бабла здесь столько, что он сможет покупать себе еду — которую он не может есть — долбанные полгода. — Мне многое говорили о тебе. Мол, эта комната — ебаный траходром. Оззи выдавливает из себя улыбку и кивает ему. В голове гудит, в ушах слышатся какие-то голоса, и, честно говоря, он охотно послал бы этого очередного мудака куда подальше и еще бы немного поспал. В последнее время ему хочется спать все сильнее и чаще. Тони снимает с него футболку и присвистывает, видя выпирающие ребра. — Ничего себе, — удивляется он. — Ты вообще ешь? Оззи и хочет сказать, что все нормально и что у него просто нет аппетита, но все гудит, комната плывет перед ним, и голос Тони накладывается на этот ебаный гул и растворяется в нем. Оззи закатывает глаза и падает прямо на него.***
Пощечина. И еще одна пощечина. — Ты совсем ебанулся? — рычит какой-то знакомый голос, за которым следует еще одна пощечина. — Сдохнуть захотел? — Чего… — язык еле-еле шевелится, ужасно хочется пить. Зрение обретает резкость, и Оззи видит Тони, который явно ужасно разозлен. — Ничего, блядь! — орет он и вливает в рот какую-то вязкую жидкость. — Когда ты вообще ел в последний раз? Отвечай! Оззи и рад бы ответить, но он не помнит. Он глупо улыбается и качает головой. — Нахрена я вообще это делаю, не понимаю, блядь, — продолжает ругаться Тони и заставляет его поесть. Он ест совсем немного и почти не чувствует тошноты. Кажется, ему больше не плевать на что-то.***
Он наконец-то набрал в весе. Конечно, он до сих пор ужасно худ, но теперь у него пропал этот чертов гул в ушах и бесконечное желание лечь и поспать. Оззи ложится на кровать и прикрывает глаза — пока очередной кирпич (и почему всем этим кирпичам нравится именно он, а не какая-нибудь тетка с большими буферами?) не решил зайти, у него есть время отдохнуть. — Привет, — Оззи слышит знакомый голос и приоткрывает глаза. — Решил вот зайти сегодня чуть пораньше. После того, как он буквально чуть не откинулся у него на глазах, Тони часто захаживает к нему — только теперь исключительно затем, чтобы поговорить. Поболтать о новостях, услышать его мнение о чем-то… В основном он просто сидит рядом и молчит, и Оззи не стремится нарушать его молчание. Тони не говорит о том, чем он занимается, все отшучивается или переводит разговор в другое русло, но Оззи знает, что он снабжает товаром торговцев наркотой. Видимо, он кому-то действительно нужен или хитроумно ведет дела — по крайней мере, у него достаточно денег, чтобы пытаться ими швырять. Иногда, когда людей мало, Тони забирает его оттуда, и они идут гулять. Он водит его по улицам, показывает все то, чего он так и не успел посмотреть, пока безвылазно сидел в четырех стенах. Оззи любит эти прогулки, потому что в эти моменты ему кажется, буквально на мгновение, что все стало ровно как раньше, и нет больше того дерьма, в которое он по глупости вляпался. — Привет, — говорит Оззи, не поднимая головы, и зевает. Тони садится рядом и берет его за руку, сплетая пальцы. Оззи сжимает его руку из-за всех сил, как утопающий хватается за спасательный круг. — Они скоро опять придут, — Оззи тяжело вздыхает. — Иди, ты мне мешаешь. — Я выкупил эту комнату на весь день, — улыбается Тони, — Я прямо-таки знал, что ты заебался. По лицу видно. Оззи прижимается щекой к его груди и с силой обнимает, тяжело дыша. Тони гладит его по спине и тихо что-то бормочет. — Наша первая встреча была… не очень, — говорит Тони и прижимает его к себе. Оззи находит силы ехидно улыбнуться. — Это та самая, на которой ты попытался меня трахнуть, а я начал пытаться откинуть копыта, и в итоге ты поднял меня из мертвых бодрой матерщинкой? Тони смеется, запрокинув голову назад, и его волосы трясутся ему в такт огромной черной копной, а затем снова падают на плечи. — Кстати, — вдруг спрашивает он. — Как тебя на самом деле зовут? Не это дурацкое прозвище. Оззи теряется, ведь до этого никто не спрашивал его о такой вещи — ну, как только он оказался в этом дерьме. Он и сам в последнее время начал подзабывать многие вещи, и не подсмотришь ведь — паспорт Оззи, как и многие другие вещи, волшебным образом превращающие его в гражданина, давно хранится у хозяина, и просто так ему его ни за что не отдадут. Но Оззи напрягается и вспоминает. — Джон. Меня так зовут… звали, — поправляется он, но Тони даже не замечает его оговорки. — Приятно познакомиться, Джонни, — Тони целует его в шею, и Оззи понимает, что ему не все равно. Теперь он знает, зачем ему жить.