Кaleidoscope

Мальчик сидел за столом ровно и почти неподвижно уже третий час. Ровно стояли ножки, обутые в высокие шнурованные ботинки. Ровно лежали локти на краю стола. Ладони на столешнице, пальцы на страницах книги. Голова не склонялась, не поворачивалась. Темные, почти черные волосы лежали идеально, как у куклы. Механически приподнималась правая рука, чтобы перевернуть идеально белую, испещренную рядами букв страницу. И только горели синие глаза. Единственное, что живо реагировало на прочитанную информацию: они вспыхивали, тускнели, наливались холодом, отдавая стеклянным блеском. Зрачок пульсировал и расширялся, возвращался в норму, когда подвижное веко давало мгновение отдыха, опускаясь. - Он идеален, Рерик, ты знаешь? Высокий статный мужчина с заметной сединой в короткой стрижке, с достоинством и нескрываемым удовольствием кивнул. - Знаю, Анна. Он лучший из нас, наследие многочисленных репродукций поколений. Один за другим они отдавали самое ценное, делая наш генотип идеальным. Он почти идеален. - Ты говоришь о нем, словно это не твой внук, а продукт генной инженерии, выращенный в пробирке. - Он продукт, какая разница – пробирка или женский организм его выносил. Он почти идеальный охотник, а я доведу его до совершенства. Женщина едва заметно качнула головой. Глаза ее собеседника цвета линялого осеннего неба горели фанатичной уверенностью, от голоса веяло жутковатым холодным сумасшествием. Но становится на его пути женщина не рисковала. Могла только вздохнуть про себя. Мальчик последний раз поднял руку, закрывая книгу. Толстая плотная обложка негромко хлопнула. Ребенок плавно выгнулся, потягиваясь. Не спеша, со знанием дела растягивая мышцы спины, плеч и поясницы. Выражение лица не поменялось, когда он повернулся и увидел деда и тетку, смотрящих на него сквозь стеклянные двери зимнего сада. - Он поставит точку, и мы наконец уничтожим зверей, - Рерик кивнул внуку. Мальчик убрал книгу на полку, взял следующую и снова устроился за столом. Урок истории продолжался. Ом глубоко вздохнул и открыл глаза. Один и тот же сон преследовал его всегда под утро в этот день. Он повторялся снова и снова, до мельчайших подробностей. «Охотник» мог с уверенностью записать его, пересказать, точно знал, во сколько он начинается и как долго длится. И что именно показывает. Не знал только зачем. Он редко видел сны. До момента встречи с Эмбером. Лишь иногда врывались яркие осязаемые видения. Теперь все изменилось, но не этот сон. Картинка прошлого живая фотография. Холодная, резкая, монохромная. После нее весь день болела голова и льдисто жгло затылок. Ом повернулся. Эмбер лежал на боку и в упор смотрел на него. - Разбудил? – «охотник» привлек любовника ближе. - Нет, - Эмбер замер, прислушиваясь к биению его сердца, расслабленно обнял, прижался, шепча в самое ухо. – С днем рождения. Ом вздрогнул. Да, верно. Половина четвертого. Время, когда сон обрывался. Когда «охотник» родился. У журналиста Ома другая дата рождения, у бойца «Оро» - вообще никто не знал, когда. Пусть... Эмбер приподнялся на локте, просто и естественно, как продолжение разговора, потянувшись к губам. Колкое ледяное оцепенение после сна пошло трещинами, растворяясь, осыпалось под плавными движениями, мягкими касаниями и сладковатым вкусом поцелуя. Вместо мертвой тишины библиотеки – живой шорох простыней, вместо оценивающего холода во взгляде старшего родственника – горячее желание, пробивающееся сквозь полуприкрытые веки и густые золотистые ресницы. Вместо чопорности и отчужденности – жар и теплый человеческий отклик. Ом сжал в горсти длинные мягкие волосы Эмбера... ладонь на затылок, и поцелуй стал крепче и слаще. Эмбер отпустил его губы, теперь целовал шею под ухом, неслышно и горячо дыша на влажные следы. Ом потянулся обнять, но вокалист гибко прогнулся, оседлывая его ноги и наклоняясь. Острые зубы сжали кожу под ключицей. До яркой вспышки томной боли. «Охотник» рефлекторно схватил его за плечи. Эмбер выгнул спину, сдвинувшись ниже, сбросив хватку. Ом шумно и коротко втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Укусы ложились дорожкой от сосков к животу и обратно. Косые росчерки, пунктиры болезненного наслаждения, иглами вонзавшиеся глубоко в плоть. Нежная кожа под бедренной костью – новый судорожный вдох. Эмбер выпрямился, и Ом открыл глаза, глядя на него, расстрепанного, возбужденного, горящего... таким необузданным Эмбер бывал крайне редко, обычно пряча собственную страсть до самого финала, когда уже никто из них не замечал ничего вокруг, только чувствовал. Сейчас из вокалиста хлестало во все стороны, затапливало окружающее пространство, окутывало, поило и поглощало, затягивая... Обжигающая лава взгляда рвалась сквозь светлую тонкую пленку радужки, сталкивалась с синим ледяным течением и заставляла его вскипать. Кольца жестко врезались в плечи – Эмбер приподнялся, выжидающе застыл и тут же плавно стек вниз, вбирая в себя «охотника». Ом приподнялся, входя целиком, с некоторой задержкой, ловя и продлевая первые мгновения слияния. Эмбер шумно выдохнул, волосы свесились, закрыв лицо, но «охотник» тут же убрал их, не желая разрывать зрительный контакт, остро чувствуя его, как и проникновение. И сразу стало мало. Ом потянул любовника на себя, обнимая и крепко прижимая к себе, почти лишая амплитуды движений. Эмбер увлек его на бок, свеху, оплетая руками, стискивая коленями, выгибаясь. Они застонали одновременно, сцепляясь в тесный горячий клубок, путаясь во взмокшей простыне... Ледяной холодок сна, крепко засевший в основании черепа, таял и исходил крупными каплями испарины, забывался, словно никогда и не было. Вместо него по позвоночнику сновали яркие обжигающие искры удовольствия.