Мы есть

Бедность доводила до отчаяния. А само отчаяние... В общем, как говорится, отчаяние и до Глубинных Троп доведёт. Нас вон наверняка доведёт, и уже скоро — Гаррет, разумеется, в предложение младшего из Тетрасов вцепился мёртвой хваткой. (Мне доставляло удовольствие так думать о Варрике: «младший из Тетрасов» — хотя бы у себя в голове я пытался ему отплатить за приклеенное им ко мне издевательское «Младшенький». Правда, узнай он, потешаться бы начал. И нисколько бы его это не задело. Ни капельки). Братец грёб обеими руками, и ногами себе помогал — почти каждый раз, когда от нас чего-то хотели, он требовал денег и вечно искал вариант повыгоднее. Местами я одобрял, но, конечно же, куда чаще меня это бесило. Бесило то, как он зубоскалил, бесили его кретинские шуточки, бесила сама лёгкость, с которой он приторговывал своей магией да моим мечом, и та деловитость, с которой Гаррет обирал убитых. «Если так дальше пойдёт, — думалось мне в особо безнадёжные вечера, — то до Троп мы не дотянем. Раньше швырнут известно куда, и никакая Авелин не поможет. А то и поспособствует. Хм, зато казённая еда... Регулярно...». Сарказм не помогал. Но шло время, и нас почему-то никуда не швыряли. Нет, правда. Я не понимал, в чём дело: Мииран ладно, он обеспечивал нам какое-никакое прикрытие, так что там всё понятно — но сейчас, сейчас-то как? Каким образом мы умудрялись выезжать, выходить из воды сухими, хотя число оставленных за спиной трупов только росло, и о многих можно было легко заключить: убиты с применением магии. А о других — что голова снесена двуручником, или что разрублены, или... А нас не трогали. Вообще. И меня это поражало: после года у Клинков в Клоаке-то нас уж точно знала каждая собака, и сдать мог почти любой. А вот поди ж ты. Ну не хотел я верить, что мы выруливали только на ненормальной удачливости Гаррета. Или там на его обаянии. А тут ещё скандалы с Гамленом посыпались, и завещание мы нашли это дурацкое, и это отчего-то оказалось так обидно, так разозлило, что я чуть стенку кулаком не снёс сначала, а потом чуть не попёр реветь в Гаррета. Как маленький. Ну и скрыл желание реветь за агрессией, как всегда. Как будто это могло его обмануть. Он пришёл поговорить, а я нёс какую-то чехарду о том, что если бы у меня была возможность вернуться назад, я бы исправил то, что пошло не так, а не стал бы возвращать всякие там дома и деньги, я блеял что-то невнятное о чужих ошибках — это если очень мягко говорить — а на самом деле, больше всего мне хотелось завыть, повиснуть у старшего на шее, и чтоб он погладил меня по голове и сказал что-нибудь вроде невероятного «не переживай, Карви, всё будет хорошо». Странное желание, детское-предетское. Собственно, он мне такого с моих девяти лет не говорил — я тогда бежал, упал и расшиб лоб, и было больно и страшно, хотя я и понимал, что ничего плохого не должно случиться, но мама охала и ругалась, Бетани меня жалела и даже, кажется, плакала, папа хмурился — меня нельзя было лечить с помощью магии, само собой, да и слаб он был в целительной — а Гаррет, единственный из всех, гладил меня по волосам и утешал. Это потом уже мне лоб промыли, перевязали и на всякий случай ещё раз меня выругали — а он и после этого продолжал сидеть со мной и гладить по злосчастной башке. А теперь, десять лет спустя, я огрызался, словно подросток, хотя девятнадцать уже, и активно искал повод к Гаррету придраться. И там он был для меня не прав, и тут. И вот здесь ещё. И в этом тоже. Меня все считали завистливым и никчёмным, не ценящим того, что у него есть. И меня это устраивало, потому что если бы кто-то разглядел то, что я так старательно за всем этим прятал, я бы вообще на месте умер, наверное. Дураком я всё-таки не был, так что разобраться, чего я там на самом деле хочу от Гаррета, особых проблем не составило. Куда труднее было после этого не сигануть нафиг с Расколотой горы, или с причала, да прямо в Недремлющее. Или вообще на меч броситься, вящего пафоса ради. И уж конечно, не из-за желания порыдать у него на груди. Желаний там было много — и совсем других. Неправильных. Тьфу. И всё наше общение я видел со своей стороны в убийственно кривом зеркале. Такое не то, что на стенку повесить — в кармане носить было бы стыдно. Я не желал, чтобы Гаррет меня касался — не позволял ему ни по плечу меня потеребить, ни между лопаток хлопнуть. Потому что на любое братское прикосновение я мог отреагировать совсем не по-братски. Я мог ругаться с ним до хрипоты, орать на него, что он-де ничего не понимает и вообще. Потому что очень боялся того, что он как раз легко может всё понять. И потому что до хрипоты мне хотелось совсем не орать. Я отчаянно шипел, что от него все проблемы, и что я вечно в его тени, и что если он ещё раз задвинет меня за спину — и в прямом, и в переносном смысле — то горько об этом пожалеет. Потому что я не мог сказать, что помогу ему справиться со всеми проблемами (впрочем, это он, по совести, и так понимал), и уж тем более не мог признаться, что за его спиной — невыносимо комфортно и правильно. Особенно иногда. И, пожалуй, ещё немного — и дошло бы до того, что мне хватило бы ума рявкнуть ему в лицо, что я его ненавижу. Конечно же, потому что любил. Само собой. *** Но вышло иначе. Собственно, тогда он пришёл со мной поболтать после того, как мы нарыли завещание маминого отца. Мне было чудовищно грустно и тяжело — не хотел я всего этого. Мне не было места в той жизни, какую мама начинала возрождать из пепла. Так я Гаррету, среди прочего, и сказал. И слово за слово, «ты бы мог», «ты бы не мог», «ничего не исправить»... — Хорошо поговорили, — процедил напоследок Гаррет. И шагнул к двери в нашу комнатёнку. И у меня на душе заскребли никакие не кошки, а сразу драконы. Парочка. — Я как мама, — вырвалось у меня, когда я его дозвался. Страшно было, отчаянно страшно, у меня едва ли не поджилки тряслись, когда он решал, обернуться или нет. — Она срывалась на нас, когда была расстроена, — оправдался, Карв, блестяще. Я перевёл дух и выпалил то единственное приемлемое из всего, что крутилось в моей бедной голове: — Я всегда буду рядом, только позови, — Гаррет поднял брови, и я с силой закусил изнутри щёки, чтобы хоть как-то удержать выражение лица. — Но мне нужно найти своё место. Гаррет тяжело помолчал. Потом шагнул ко мне ближе и без колебаний решительно опустил руку мне на плечо. Горячую, огненную, тяжёлую лапищу. Я едва не взвыл. Ибо от его прикосновения стократ усилилось желание приникнуть к нему, вжаться лицом в шею (хоть я был и выше — да разве б это помешало?), сомкнуть ладони у него на спине и то ли поцеловать пылающую кожу, то ли... не знаю. А только вот так стоять я больше не мог. Не мог и всё. Братец смотрел на меня — чудовищно серьёзно, почти не моргая, цепкими своими голубыми глазищами — у меня почти такие же, только выражение не то, конечно — и, гад такой, был близко. Невыносимо близко: я чувствовал жар его тела едва ли не как свой собственный. Маг-стихийник-огневик, что с него взять. Но я, наверное, всё-таки был немного идиотом. Умный человек давно бы сбросил руку и отошёл, чтоб себя не искушать — и заодно не выдать с потрохами. — Пошли в комнату, — негромко позвал Гаррет. — У меня прикопана бутылка чего-то, что пытаются выдать за орлесианское плотское*, но всё лучше, чем ничего. А разговорчик тот ещё будет, да и ты на ногах не стоишь. И тут бы мне вывернуться, разораться, возмутиться, крикнуть, что не нуждаюсь я ни в алкоголе, ни в «разговорчиках», ни в сраной его опеке... Но я, конечно, пошёл. Пошёл как дурак. Гаррет был Гарретом. А моя привычка его слушаться была... ну, в общем, этой самой привычкой. Я ж правда его слушался. Может, конечно, всем казалось, что это не так, но что они понимали-то. ...Он вытянул пойло из-под лежанки — конечно, бутыль не могла оказаться чистой и без паутины — откупорил, хлебнул из горла и протянул мне. И... блин. Конечно, было бы странно, если бы мы с ним не пили из одной посуды: в дорогах и передрягах только так и получалось, а последняя склянка целебного зелья, разделённая на двоих — это вообще было привычно и как-то демонски интимно даже, до странно сладкого нытья внутри. Но вот сейчас совать в рот горлышко бутылки, которой только что касались губы Гаррета — в спальне, когда ни мамы, ни Гамлена не было дома, за закрытой дверью — вот уж это мне казалось куда более интимным. Но, понимая, что щёки сейчас зальёт краской, я поспешно приложился к пойлу — покраснею, так хоть на алкоголь спишу. «Орлесианское плотское», естественно, оказалось жуткой дрянью, хотя честно отдавало персиком. Но для серьёзных разговоров, от которых тошно — в самый раз. Тошнить потом будет куда сильнее, но уже не от темы беседы. Наверно, ради этого во время тяжёлой болтовни многие и пьют. — Своё место, значит... — Гаррет вытянул у меня вино, снова глотнул, снова сунул обратно. Стекло, где он его касался, потеплело, и я почти против воли сжал бутыль сильнее. — Карв, ты же понимаешь, что это — только твоё дело, да? И что если я тебе в этом помощь предложу, ты меня пошлёшь куда подальше. Ну и что ему отвечать-то теперь? Когда он был спокойным таким, рассудительным, не зубоскалил — безо всех этих «здрасьте, лорд Карвер», тьфу! — да ещё и сидел так близко, паля меня одним своим присутствием?.. Я с трудом глотнул ещё. — Не пошлю, — ну и, как это обычно бывало, я принял его правила. — Но и помощи не приму. Ты прав, это только моё. И только от меня зависит. В повисшей паузе мне чётко слышались другие слова: «Я не приму твою помощь в том, что очень для меня важно, и это нормально, ситуация такая — но ты-то можешь принять мою помощь в любой». Поганый характер, поганая трусость — язык не поворачивался произнести это вслух. — Я всё забываю, что тебе девятнадцать, — вздохнул брат, уронив руки между коленей. — А это тот возраст, когда не разберёшь, где ты серьёзен, и где понял умную и правильную вещь, а где — ведёшь себя, как подросток. Не обижайся. И настолько это было на него не похоже, что я совсем растерялся. Я не знал, что с ним таким делать. Просто не знал. Ему, казалось, было тяжело настолько, что за несколько секунд и за пару фраз он постарел лет на десять. И мне это очень, очень не нравилось. Стыдно было невыносимо. Я, естественно, прекрасно понимал, насколько ему вообще хреново. Взвалить на себя бремя главы семьи и почти сразу же не уберечь одного из нас — да пиздец просто. И это я ещё молчу о самой боли потери. Я об этой потере до сих пор думать боюсь. Когда тебя рвут пополам, о таком как-то тяжело вспоминать. Забыть тоже невозможно, ага. А я, сволочь такая, ещё и ему напомнил. И, честное слово, помыслить было страшно, как я его огорчал-то, наверно, своими воплями и прочей грызнёй. Это даже если «сейчас» не считать. Скрыть я от него хотел... Дурак. Во-первых, это Гаррет. Он всё равно догадается. Рано или поздно, так или иначе. А во-вторых... Во-вторых — если понимаешь, что один способ сокрытия оказался дерьмовым, то придумай другой. Или не скрывай. Другой способ придумываться не желал. Я хлебнул вина — сколько смог удержать во рту. С трудом проглотил, стёк на пол на корточки и протянул бутыль Гаррету, оказываясь с ним лицом к лицу: — Выпей. В голове один раз стукнуло паническое «зачем?!» — и тут же утихло. Брат почему-то очень медленно протянул руку и так же медленно глотнул — насколько я видел, тоже довольно много. А потом отставил бутылку на пол. И посмотрел на меня как-то... странно. То ли не знал, чего от меня сейчас ждать... То ли, наоборот — знал. На корточках было неудобно, и я сменил позу — встал перед братом на колени. Мда, положеньице... Если бы не напряжение и страх, я бы пьяно захихикал. — Карви, — и он позвал меня полузабытым, даже полустёртым детским ласковым именем, и я почти услышал грохот обломков рухнувшей между нами воображаемой стены, — какого хрена ты творишь? И я решил, что лучше всего отвечать не вслух. Сцепив руки в замок у него на загривке, я по-детски зажмурился и поцеловал его в губы, царапнувшись подбородком о щетину — как будто это было сейчас важно, тьфу ты. Наверное, худшее, что действительно мог сделать в такой ситуации Гаррет — отстраниться, потрепать меня по плечу или по голове, тяжело посмотреть и уйти, а потом делать вид, что ничего не было, ничего я не делал, не говорил и не чувствую неправильного. И продолжал бы свои шуточки, и тянул бы меня во все авантюры, и творил бы равно как кучу хуйни, так и много полезного — а я бы шлялся с ним и каждую секунду сдерживал бы вой. Серьёзно. Но он ответил. Причём ответил так, что было ясно — не одолжение делал, не пытался идти у меня на поводу, чтоб я отстал, и не ещё какие глупости. А просто сам хотел того же. И от этого осознания у меня аж перед глазами вспыхнуло, я разжал руки и наверняка упал бы, но оказалось, что Гаррет держал меня за плечи. Сильно держал, крепко. И горячо, конечно, куда ж без этого. Поцелуй я разорвал аж со всхлипом. С раненым криком зверька, угодившего прямо в лапы хищнику, да ещё и по своей воле. И разлепил глаза. Ассоциация со зверьком и хищником усилилась многократно — и только от того, как Гаррет смотрел и улыбался. Аж голова закружилась, и я, в свою очередь, вцепился брату в плечи — нет, он бы удержал, но я всё ещё глупо надеялся сохранить хоть какие-то остатки собственного достоинства. — И что, — зачем-то я ещё что-то говорил, — сейчас обзовёшь извращенцем и выкинешь нафиг? Едва у меня это вырвалось, я прикусил язык, но было поздно. А он только фыркнул: — Дурак ты. Отпустил одно плечо, сгрёб за волосы и снова притянул в поцелуй. Соз-да-тель, блядь, а я ещё, помню, мальчишкой радовался, впервые поцеловавшись с какой-то девчонкой в Лотеринге. Мне тогда ещё казалось, это было здорово. Да что я раньше вообще знал о поцелуях, идиот! Гаррет касался языком именно там, где было надо. Прикусывал именно тогда, когда я только-только ловил мелькавшую мысль, что мне не хватает укусов. Держал за волосы так, что у меня встал, казалось, от одного этого. Снова отстранившись, Гаррет уткнул меня лбом себе в плечо и принялся с какой-то обманчивой мягкостью гладить мою шею — чувствительно, конечно, из-за натянувшейся-то кожи... Я глухо всхлипнул, и он чуть хрипло рассмеялся: — А раньше ты чуть ли не дрался с понравившейся девчонкой. Я мог бы догадаться, Карви. — Значит, хорошо маскируюсь, — меня даже хватило на возмущённое фырканье. Возмущение, впрочем, по большей части было деланым. Я досадовал только на то, что... нашёл, короче, что вспоминать. — Ты так и собираешься трепаться, а? И чуть боднул его плечо. Гаррет хмыкнул, нагло ероша мне волосы — и это оказалось отчего-то так охуенно, что я в очередной раз чуть с колен не свалился. — И что ты собираешься делать, чтоб я не трепался? Знал бы ты, сколько у меня вариантов... — Занять свой рот, — так, я правда это сказал? — Тогда тебе будет не до трёпа. Да и я тебе отвечать не смогу. «Если ты сейчас заржёшь, — неожиданно всколыхнулась в голове злая мысль, — я просто не знаю, что с тобой сделаю, сволочь». Но Гаррет, конечно же, не заржал. Как всегда, блин, чуткий донельзя. Просто надавил на плечо, одновременно направляя мою голову, утыкая себе в пах, и я едва успел опереться руками о его бёдра — снова повело, едва я ощутил его стояк своей щекой. Не в силах противостоять порыву, я потёрся о его член, услышал хриплый выдох и только потом приспустил его штаны. Нахер всё — снимать, надевать... Не до того. Я много раз видел брата голым, но какие тут могут быть сравнения вообще. Конечно, я ещё его рассматривал, как впервые. Тьфу, глупость. От желания прикоснуться, от вида, от запаха я одурел окончательно. И сразу взял глубоко, так, что член уперся в горло, и я закашлялся. Гаррет, хрипло и коротко простонав что-то бессвязное, снова ухватил меня за волосы, но на этот раз — несильно. Чуть отстранился, выдохнул сверху: — Ну тихо ты. Не торопись. Что я, убегу? Я поднял голову, повинуясь его руке. На языке вертелось почти безнадёжное, жалобное такое: «А что, нет?» — но нафиг оно надо, если я ему верил? А он меня направил. Слегка толкнулся в губы и велел ещё: — Просто держи рот открытым, ладно? Ответить я, конечно, не смог. И «просто» держать рот открытым тоже — слишком хотел сделать всё сам, но Гаррет же меня держал... Зато я мог облизать головку. Ну ладно, не то, чтобы облизать, но касаться языком — точно. И пока мог, касался — Гаррет так от этого стонал, протяжно и с пресловутой хрипотцой — я и предположить не мог, что он такой. Вот вроде бы и командует, но при этом как-то немного... податлив, что ли... В какой-то момент собственное возбуждение стало невыносимым, и я без лишних сантиментов сунул ладонь себе в штаны. Конечно, чего там лукавить, мне хотелось рук Гаррета — но если бы ждал, не выдержал бы и спустил так. Но он всё равно умудрился кончить быстрее меня. Кончить мне в рот, не успев отстраниться — а я ещё и придерживал его за одно бедро — и рухнул спиной на лежанку, тяжело дыша. Я сглотнул его сперму, и это вот осознание того, что она — его, вытолкнуло меня за грань. Кажется, я даже кричал. А может, и нет. Какая разница. Через какое-то время я осознал, что по-прежнему стою у лежанки на коленях, уткнувшись лицом в то, что заменяло мне матрас, а Гаррет тянет меня за плечо — наверное, чтобы уложить рядом с собой. — В следующий раз дождёшься, чтобы это сделал я, — произнёс он невыносимо будничным тоном. Как что-то, само собой разумеющееся. И притянул к себе, когда я упал около него, слишком потрясённый, чтобы что-то говорить. «В следующий раз»... Я уткнулся ему в плечо, даже не пытаясь подавить идиотскую улыбку. Снаружи было всё дерьмо Киркволла, вонь, грязь, нищета и смутные перспективы. А здесь — здесь были мы. И будь я проклят, если теперь всё не образуется. Хотя бы как-нибудь.