Сердце Скал

      Большие часы Нового дворца едва отзвонили девять утра, когда главный камердинер короля, распахнув двери Парадной спальни, подал знак дежурным капитанам и церемониймейстеру, и последний, подавив неуместный зевок, возгласил голосом таким же хриплым и натужным, как у едва умолкшего часового механизма:       — Король проснулся!       Церемониймейстер ударил жезлом в пол и тут же посторонился: из-за огромных позолоченных дверей, как потревоженные мыши, выскочили слуги, в обязанности которых входила подготовка спальни к выходу короля. В широком камине уже весело трещал огонь, шторы были подняты, а оконные створки приотворены, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха.       Самого короля в Парадной спальне не было. Несколько лет назад его величество проявил характер и наотрез отказался спать в огромном холодном помещении, в котором он не мог согреться даже в жаркие летние ночи. К тому же парадная кровать под затканным золотом пологом так и кишела клопами, помнящими еще, должно быть, Карла III. Дряблая кожа короля чесалась и воспалялась, и монарх взбунтовался. Кардиналу Сильвестру пришлось одобрить изменение церемониала и позволить Фердинанду ночевать в соседнем Ореховом кабинете – он все равно был королю без надобности. Вот и сейчас придворные, допущенные к участию в малом выходе, пересекли Парадную спальню из конца в конец и скрылись в противоположных дверях.       Ги Ариго даже не посмотрел в их сторону, хотя всего месяц назад высокая честь подавать королю свежую сорочку принадлежала именно ему. Граф Энтраг, напротив, проводил исчезающие за дверями королевские штаны тоскливым взглядом и тихонько вздохнул. Если бы не интриги сестры и кардинала Сильвестра, он был бы Фердинанду самым преданным братом. Что ему было нужно? Ласковый монарший взгляд, брошенное вскользь слово, местечко у трона, право поднести августейшему зятю салфетку за обедом.       Едва войдя в Зеркальную галерею – преддверие Парадной спальни – капитан Феншо-Тримейн поспешил к дежурным офицерам. Граф Гирке, в свою очередь, слегка прикоснувшись к плечу Ги Ариго, незаметно указал на Джеймса Рокслея, который вместе со своим оруженосцем Робертом Лоу стоял в амбразуре одного из окон и озабоченно высматривал кого-то в толпе. Увидев Людей Чести, он оживился и шагнул им навстречу.       Впрочем, толпы в Зеркальной галерее не наблюдалось. В эпоху королевы Алисы здесь действительно было не протолкнуться: всюду теснились дворяне из лучших семейств королевства и среди них выделялись красавцы Эпинэ, представительный Окделл, благообразные Придды, импозантные Алва. Кардинал Диомид поспешал в Парадную спальню с чашей святой воды, а сам всесильный герцог Алваро не гнушался шикнуть на иного сиятельного нахала, которому пришло бы в голову оспорить право кэналлийца вручить юному королю носовой платок. В соседнем Зале для подачи прошений рябило в глазах от мантий видных судейских, депутатов Палаты сословий в черно-белых шапочках и одежд богатых откупщиков, охотно выдававших своих дочерей за младших сыновей аристократии; передняя же была полна блестящими офицерами. Теперь в ней толпились только дежурные, в соседней Зале переминалась с ноги на ногу горстка просителей, а набитая прежде до отказа Зеркальная галерея казалась пустой на две трети.       Первые лица государства и двора блистали своим отсутствием. Кардинал Сильвестр, вероятно, сейчас вкушал первую чашечку шадди; главный тессорий наносил утренний визит своей возлюбленной казне; его сын, главный церемониймейстер, после назначения младшего брата на пост капитана королевской охраны, по-видимому, счел свое дальнейшее присутствие при дворе излишним. Бедным Фердинандом пренебрегли все, и на этом фоне отсутствие кансильера никому не бросалось глаза. Граф Штанцлер мог смело рассчитывать на два-три дня форы.       Вместо вельмож в Зеркальной галерее толпились заезжие провинциалы, явившиеся в столицу поглазеть на дворцовый церемониал и завести полезные связи. Одетые по последней моде прошлого круга, они производили впечатление огородных пугал. Один из них неожиданно низко поклонился графу Килеану, которого придворные последнее время предпочитали не замечать. От удивления бывший комендант Олларии даже остановился и, поколебавшись с минуту, соблаговолил признать знакомство.       Граф Ариго и Джеймс Рокслей с оруженосцами, граф Гирке и тащившийся у них в арьергарде граф Энтраг уединились в амбразуре окна, прихватив с собой и графа Тристрама. Вельможи тихо обсуждали картель, который намеревались отправить сегодня же герцогу Алва; их энергичный, хотя и сдержанный разговор возбудил невероятное любопытство у главного сплетника двора, маркиза Фарнэби. К несчастью, он находился при исполнении своих обязанностей мажордома, и никак не мог улучить момент, чтобы подобраться поближе к Людям Чести.       Через четверть часа его невыносимых страданий дежурный камергер распорядился вновь открыть двери Парадной спальни. Это означало, что малый прием закончен и скоро начнется большой выход. Придворные тоненьким ручейком потянулись внутрь.       Граф Энтраг, опасливо покосившись на старшего брата, осторожно отделился от него и стал бочком передвигаться к дверям. Завидев в нескольких шагах от себя виконта Мевена, он с восторгом окликнул однокорытника, видимо, радуясь случаю замаскировать свое отступление.       В этот момент по галерее, как ветер, пронесся шепот. «Алва, герцог Алва!» — забормотали приезжие дворянчики, пытаясь переместиться обратно от Парадной спальни к Залу для подачи прошений. Король был забыт: они вытягивали шеи и старательно таращили глаза, надеясь высмотреть знаменитого Ворона.       — Тише, господа! — взывал к порядку сеньор Филиберто Фукиани, супрем двора, в обязанности которого входило не допускать ссор и беспорядков во дворце. В образовавшейся толчее один провинциал, зазевавшись, наступил на ногу другому, и сеньор супрем, скользя по паркету в бесшумных туфлях, полетел успокаивать их.       Граф Ариго, отвернувшись от Тристрама и Рокслея, тоже вытянул шею, а Феншо-Тримейн, подхватив под руку теньента полка королевских стрелков, стал быстро проталкиваться в соседний зал. Внезапно придворные расступились, и прямо на середину галереи выкатился, блистая, как новенький талл, кругленький, завитой, надушенный и сияющий улыбками виконт Валме.       — Марсель! — охнул Энтраг, признав однокорытника. — Ты здесь!       — Сбежали из родного дома? — шутливо подхватил виконт Мевен. — Давно ли в столице?       Трое мужчин обменялись поклонами и рукопожатиями.       — Я приехал только сегодня, — оживленно ответил Валме Мевену. — И представьте себе: первый, кого я встретил, был герцог Алва!       Шепот в галерее усилился до легкого гула: герцог Алва действительно шел между рядами придворных вслед за Валме. Феншо-Тримейн едва не бросился ему наперерез, расталкивая неуклюжих деревенщин, но опытный капитан королевских телохранителей предотвратил скандал, встав на у него на пути. Он успел очень вовремя: церемониймейстер уже важно шествовал к дверям Малой опочивальни. Остановившись на положенном расстоянии, он опять ударил жезлом и провозгласил:       — Его величество король!       Двери бывшего Орехового кабинета с шумом распахнулись, и на пороге появился свежевыбритый и свежеумытый Фердинанд в затканном золотом халате и бархатных шлепанцах. Щурясь, он близоруко оглядывался по сторонам, а за его плечом виднелась унылая физиономия его духовника, отца Урбана, с сосудом святой воды. Придворные склонились в низком поклоне. Шаркая ногами по паркету, его величество король Талига прошествовал к камину и уселся на специально приготовленное для него кресло. За ним выступал дежурный гардеробмейстер барон Карлион с лакеями.       Большой выход начался.       Избранные придворные приступили к облачению короля. Остальные, повинуясь указаниям церемониймейстера, поочередно выступали вперед и сообщали свои имена капитану Манрику. Тот докладывал их дежурному камергеру, виконту Сэц-Гонту, а виконт, почтительно склонившись, нашептывал их в ухо короля. Поименованный таким образом дворянин отвешивал монарху предписанные этикетом поклоны и удалялся со сцены, если государь не изволил заговорить с ним. Но в это утро, как и во все предыдущие, Фердинанд II явно спал с открытыми глазами. Обычно он оживлялся только при появлении камердинера королевы, посланного справиться о его здоровье.       Легко было заметить, что почтение королю выражалось крайне непочтительно. Герцог Алва, небрежно откланявшись, отошел обратно к капитану Манрику и отвлек того разговором. Капитан был так заинтригован, что тут же освободил себя от выполнения обязанностей, перепоручив их теньенту Лабонну. Граф Ги Ариго и Джеймс Рокслей вообще не пожелали войти и так и остались в Зеркальной галерее, о чем-то договариваясь с капитаном Феншо-Тримейном. И только граф Энтраг ел короля глазами, пытаясь протиснуться как можно ближе к королевскому креслу.       Герцог Алва выглядел странно. Одетый и причесанный с обычным изяществом, он, однако, производил впечатление человека, еще не отошедшего от ночной попойки. На его обычно бледном лице ярко горел румянец, глаза лихорадочно блестели, а под ними явственно наметились темные круги. Держался он, впрочем, как всегда, непринужденно и слегка насмешливо.       Граф Гирке подошел к нему.       — Доброе утро, господа, — поздоровался он. — Герцог, ваш сегодняшний приход удивил всех. Я никак не ожидал увидеть вас на утреннем приеме. А где же ваш юный оруженосец?       — Ему немного нездоровится, — небрежно ответил Алва, едва взглянув на говорившего.       — Надеюсь, ничего серьезного? — проявил любезность капитан Манрик.       — Сначала я так и подумал, — отозвался Алва. — Однако вчера он обедал у графа Штанцлера, а господин кансильер, как я вижу, сегодня тоже отсутствует. Это наводит на неутешительные размышления. Боюсь, как бы болезнь не оказалась коварнее, чем я предполагал.       — Надеюсь, что нет, — спокойно ответил Гирке. — Иначе это было бы весьма печально. Взгляните: его высокопреосвященство кардинал Сильвестр тоже не отправляет сегодня службы, да и прочих государственных мужей не видно. Но так теперь принято. Кто же обсуждает дела королевства в доме у короля? Нынче это дурной тон. Вероятно, господин кансильер и господин кардинал нашли себе другое место для совещаний и сейчас наслаждаются обществом друг друга.       — В таком случае, — насмешливо отозвался Алва, блеснув глазами, — я должен как можно скорее нанести визит его высокопреосвященству, чтобы зараза не проникла глубже.       — А я посоветовал бы вам вернуться к оруженосцу, — возразил Гирке. — Как-никак, он последний из Окделлов. Подумайте, как будет неловко, если с сыном убитого вами герцога Эгмонта случится какая-нибудь неприятность, пока он находится у вас на службе.       Синие глаза Алвы мгновенно превратились в два колючих кусочка льда.       — В самом деле, — произнес он, в упор рассматривая графа Гирке. — Как жаль, что герцог Окделл происходит не из достойнейшего семейства Приддов. У наших милых Спрутов, — любезно пояснил он капитану Манрику, — так много щупальцев, что они легко могут пожертвовать одним из них и даже не почувствуют боли.       — Вы так думаете, сударь? — невозмутимо спросил Гирке. — Хотя я не удивлен. Такова ваша собственная стратегия: легко жертвовать чужими головами.       Алва не успел ответить: сеньор Фукиани уже учуял, что прямо у него под носом происходит нечто, подпадающее под его юрисдикцию.       — Не забывайте, господа, — вмешался он, — что вы находитесь в присутствии его величества!       Граф Гирке почтительно поклонился.       — Прошу вас, монсеньор, давайте выйдем в галерею, — предложил Алве обеспокоенный Манрик. — Теньент Лабонн заменит меня у короля.       — Господин родич Приддов, — произнес Алва, не трогаясь с места, — меня так увлек разговор с вами, что я намерен непременно продолжить его. Однако, как справедливо заметил сеньор Фукиани, мы находимся в спальне короля. Не хотите ли выйти вместе со мною?       — Располагайте мной, как вам будет угодно, герцог, — отозвался граф Гирке самым любезным тоном.       Его учтивость, однако, еще больше встревожила капитана Манрика, который счел необходимым ввинтиться между двумя вельможами. Ему на помощь неожиданно пришел виконт Валме, бабочкой порхнувший им навстречу под руку с виконтом Мевеном.       — Сегодня прекрасная погода, не правда ли, господа? — жизнерадостно вступил он в беседу с самой банальной темы. — Вы примете участие в сегодняшней прогулке короля, герцог?       — Милый виконт, сегодня у меня намечается другая прогулка, — насмешливо ответил Алва. — Но, если пожелаете, вы можете присоединиться ко мне.       Умильная мина на лице Валме сменилась легким недоумением. Между тем бедный маркиз Фарнэби, вынужденный торчать за креслом короля, готов был грызть локти с досады, наблюдая весь этот спектакль.       Церемониал большого выхода шел обычной чередой: дворяне королевской опочивальни уже подносили его величеству хлеб и вино. То была высокая привилегия, которую даровали только достойнейшим. Но что увидели глаза графа Энтрага, жадно следящие за королем? Серебряный поднос держал прыщавый Анатоль Мей, которого герцог Колиньяр пристроил в камер-пажи, когда никто из Лучших Людей не пожелал взять юнца в оруженосцы! Потрясенный таким неуважением к августейшей особе, Энтраг побурел и решительно шагнул вперед, словно намереваясь отшвырнуть мальчишку и самолично обслужить зятя. В это мгновение рассеянный взгляд короля, ищущий поднос, упал на опального родича. Сначала его лицо выразило недоумение: что делает на его утреннем приеме узник Багерлее? Однако, очевидно, припомнив недавно подписанный приказ, король успокоился и равнодушно отвернулся от брата королевы, протянув руку к угодливо изогнувшемуся Мею.       Энтраг в одно мгновение из бурого стал серым. Он склонился, словно придавленный упавшей на него плитой монаршей немилости, и, пятясь, стал удаляться от королевского кресла. Вероятно, он так бы и пятился до самого выхода из дворца, если бы, по счастью, на его пути не встал Эдуард Феншо, посланный своим эром.       Зеркальная галерея, куда вышла группа дворян, окружавшая герцога Алву, была сейчас почти пуста. Только в дальнем ее конце жались просители, перешедшие сюда из соседнего зала. Однако чуть ли не у самого порога герцога встретил Феншо-Тримейн в компании графа Ариго, графа Тристрама и Джеймса Рокслея.       — А вот и вы, капитан! — преувеличенно громко сказал Алва, чопорно кланяясь обществу. — Как поживают офицеры Кремонского полка?       — Офицеры Кремонского полка поживают неважно, сударь, — ответил Феншо-Тримейн в том же язвительном стиле, возвращая поклон.       — Это печально. Но в чем же дело?       — Дело в том, что они недоумевают: зачем Первый маршал Талига, посланный сражаться против бириссцев, вместо этого устроил западню своему собственному генералу?       — Вы можете передать офицерам Кремонского полка, сударь, — сухо произнес Алва, — что генерал Феншо-Тримейн четырежды получал предупреждение не лезть в эту западню.       — Я слышал другое, — возразил брат Оскара. — Я слышал, что генералы Савиньяк и Вейзель упрекали вас за то, что вы подталкивали своего командующего в ловушку, на что вы якобы ответили: «Пусть не подталкивается».       — И я готов повторить вам то же самое, — холодно проговорил Алва.       Феншо-Тримейн дернулся от гнева, но сумел сохранить самообладание.       — А еще, герцог, меня и других офицеров удивляет, как вы могли назначить на должность командующего авангардом невежественного адуана только потому, что вам приглянулась его собака.       — Я охотно объясню вам это, — хладнокровно ответил маршал. — Дело в том, что для командования авангардом необходимо иметь хоть какие-нибудь мозги, а даже у приглянувшейся мне собаки их было гораздо больше, чем у упомянутого вами генерала.       — Очевидно, что собачье общество, — зло произнес Феншо-Тримейн, — подходит вам гораздо больше, чем общество людей. Вы подло заманили в западню и убили моего брата, монсеньор! Я знаю, что вы пользуетесь милостью кардинала и покровительством самого Леворукого, но я найду на вас управу. Я требую удовлетворения! — И он сильно толкнул Алву в грудь рукой, затянутой в грубую замшевую перчатку. — Я требую, чтобы вы дрались со мной на линии до смерти одного из нас или нас обоих!       Алва даже не покачнулся и не утратил насмешливо-учтивого выражения лица.       — Кажется, господа Феншо-Тримейны пребывают во вражде с вами, капитан? — спросил он у Манрика, слегка поворачивая к нему голову.       — Совершенно верно, монсеньор, — подтвердил тот.       — Тогда вы не откажетесь стать моим секундантом в этом маленьком деле?       Манрик ухмыльнулся, сверкнув зубами.       — Мой секундант – теньент Ми́квиц, — заявил Феншо-Тримейн, полуобернувшись к своему спутнику, но тут его перебили.       — Постойте, дорогой Тримейн, — вмешался в разговор граф Ариго. — Я признаю, что герцог Алва глубоко оскорбил вашу семью и вы сейчас в своем праве, но дело в том, что мы с господином Первым маршалом, можно сказать, отчасти родственники.       Рот Марселя Валме, до того слегка приоткрытый от веселого удивления, теперь окончательно округлился. Виконт Мевен, стоящий с ним под руку, оторопел, а граф Тристрам, напротив, смутился.       — Простите? — со злой иронией переспросил герцог Алва.       — О, это так понятно, — любезно пояснил Ги. — Разве не вы, ваша светлость, рискуя жизнью, залезли в мой объятый пламенем особняк, и попытались героически спасти мои ковры и сервизы? И разве это не свидетельствует о дружеских чувствах, настолько глубоких, что их можно считать почти родственными?       — Несомненно, — иронически хмыкнул Джеймс Рокслей.       — Довольно, Ариго! — гневно воскликнул Феншо-Тримейн. — Сейчас не время для шутовства!       — Спокойно, дружище, — ответил ему Ариго, однако, не спуская глаз с Алвы. — Вы деретесь на линии, а линия – это случайность. Я буду в совершеннейшем отчаянии, если лишусь такого почти родственника, если вы убьете его раньше, чем мы уладим наши маленькие семейные дела. Вы же все равно не пострадаете из-за этого. Разве вам не известно, что герцог Алва прекрасный фехтовальщик? Позвольте ему сначала убить меня и моего брата. Если же удача или Леворукий отвернутся от него, то вы, дорогой Тримейн, будете всего лишь обязаны мне спасением души.       — А! — сказал Алва. — Так вот в чем дело. Вы тоже хотите драться со мною?       — Зачем же изъясняться так грубо? — вкрадчивым тоном спросил Ариго. — Я хочу всего лишь уладить небольшое недоразумение. Видите ли, когда мы с братом сидели в Багерлее, нам показали те бумаги, которые вы так мужественно спасли из моего дома. И знаете, что я обнаружил? Они действительно были написаны вами.       — В самом деле? — В голосе Алвы послышался неподдельный интерес. Виконт Валме посмотрел на него с восхищением.       — В самом деле. И я спросил себя: зачем бросаться в огонь, чтобы писать приказы коменданту, которого вы сами к тому времени уже отстранили от командования гарнизоном?       — Могу уверить вас, любезный Ариго, — ответил Алва с обычной насмешкой в голосе, — что в вашем горящем особняке было решительно невозможно писать.       — Я подумал то же самое! Следовательно, все представленные вами на Совете бумаги были написаны уже после. И меня стал мучить вопрос: зачем вам все это?       — Разве это не очевидно, любезный граф? — ответил Алва, поигрывая герцогской цепью. — Разумеется, такой мерзавец, как я, искал только удобного случая, чтобы отправить в Багерлее воплощенную невинность и добродетель в вашем лице.       — Это вовсе не очевидно, любезный герцог, — возразил Ариго. — Такой человек, как вы, не станет звать себе на помощь судью и палача. Покойный генерал Феншо-Тримейн тому свидетель. Почему бы нам не решить это дело тихо, по-родственному?       Тем временем Зеркальная галерея мало-помалу снова заполнялась народом. Уход герцога Алвы с графом Гирке не остался незамеченным. Откланявшись королю, придворные поспешили вернуться назад, чтобы стать свидетелями разворачивающегося действа. Капитан Манрик с неудовольствием обратил на это внимание.       — Господа, — вклинился он в разговор, — мне кажется, нам следует удалиться. Король скоро выйдет, чтобы отправиться в придворную церковь. Нам будет удобнее продолжить беседу у меня в комнате.       Алва словно бы не услышал его.       — Любезный граф, — задумчиво сказал он, — признаться, я не люблю, когда Люди Чести вроде вас набиваются ко мне в родственники. Вы и ваше очаровательное семейство способны опозорить любую родословную. Однако в этом деле я готов пойти вам навстречу, чтобы раз и навсегда избавиться от всех притязаний подобного рода. Насколько я понял, вы тоже желаете линии?       — Нет-нет, — возразил Ариго. — Я хочу убить вас, это правда, но спасение своей души я ценю больше.       — Это в высшей степени добродетельно. Дорогой Манрик, — Алва снова повернул голову к гвардейскому капитану, — мне помнится, что вы ненавидите этого господина. Не согласитесь ли вы поприсутствовать и на моем объяснении с ним?       — Охотно, — ответил тот и добавил с тревогой, — но нам пора покинуть галерею.       Действительно: камердинер королевы в сопровождении нескольких придворных уже входил в Парадную спальню короля. Это означало, что утренний прием близился к концу.       — Вы забыли про меня, — неожиданно выступил вперед граф Килеан-ур-Ломбах, таща за собой на буксире давешнего провинциала в модном костюме огородного пугала.       — О нет! — с комическим отчаянием воскликнул Алва, отшатываясь от этого явления. — Только не говорите, что и вы набиваетесь мне в родственники, Килеан! Я убью вас и за меньшее. Заведите себе, наконец, жену, или, по крайней мере, купите любовницу. От вынужденного целомудрия у мужчин портится характер. Или вы тоже хотите отомстить мне за брата, которому наследовали шесть лет тому назад? Что же, вы, как видно, очень основательно обдумывали свое решение!       — Я считал, что вы не вполне утратили крохи порядочности! — прорычал взбешенный Килеан к явному удовольствию виконта Валме. — Я подчинился вашему приказу в Олларианскую ночь и стерпел многое, чего терпеть не стоило. Больше я не намерен мириться с оскорблениями! Вы оболгали меня перед Советом, вы опозорили меня перед моими солдатами, вы убили моего оруженосца, прикидываясь, что защищали от обиды своего! Но теперь я не верю ни одному вашему слову. Я требую удовлетворения!       Провинциальные зеваки с восторгом вертели головами и с шумным одобрением встретили рев графа: каждое его слово было слышно во всех уголках галереи. Спутник же Килеана явно поздравлял себя с удачей: он прибыл в столицу прямехонько к дуэли века!       Алва, пожав плечами, в третий раз повернулся к капитану Манрику.       — Похоже, дорогой друг, мне все же потребуется еще двое секундантов, — сказал он.       — Трое, — выдохнул граф Энтраг, доставленный в Зеркальную галерею заботами юного Эдуарда Феншо. Вид у младшего брата Ги Ариго был совершенно убитый.       — О нет, зачем же! — живо возразил старший. — Всех нас вполне устроит господин Манрик в качестве арбитра. Ручаюсь, что у наших секундантов не будет к нему никаких претензий.       Из Парадной спальни донесся приближающийся гул. Большой выход был закончен: король со своей свитой медленно двигался к дверям. Гвардейцы взяли на караул, а дежурные телохранители поспешили занять свои места вокруг его величества.       — Герцог, вы пьяны? — осторожно спросил Алву виконт Мевен, воспользовавшись моментом, когда все были вынуждены отойти по сторонам галереи. — Их же уже четверо!       — Пятеро, — живо поправил его тот. — Господин родич Приддов, а что скажете вы?       Граф Гирке, стоявший в двух шагах от Алвы, рассеяно смотрел куда-то поверх его плеча.       — Скажите, герцог, — спросил он таким тоном, словно разглядел на стене какую-то любопытную картину и намеревался поинтересоваться мнением Алвы на этот счет, — почему вы называете меня «господин родич Приддов»?       Алва на секунду замер, а потом неожиданно засмеялся.       — У вас слишком длинное и сложное имя, сударь, — откровенно признался он, разводя руками.       — Граф Штефан-Фердинанд Гирке-ур-Приддхен-ур-Габенхавт, — учтиво представился Спрут.       — Вы сами видите: это слишком запутанно, — ответил Алва. — Такое способен запомнить разве что придворный церемониймейстер.       — А если я убью вас, сударь, — все так же рассеянно осведомился граф Гирке, — его, надо думать, запомнит не только придворный церемониймейстер?       Глаза Алвы зло сверкнули.       — Этого я не могу вам сказать, — ответил он с сарказмом, — но могу обещать наверное: если я убью вас, то его забудут все.       — О! Не все, — улыбнулся Спрут, переводя взгляд на лицо своего собеседника. — Я позабочусь, чтобы вы не забыли его никогда. Может быть, вы и убьете меня, но я оставлю вам памятку.       Свита короля пересекла Зеркальную галерею и повернула в направлении придворной церкви. Однако бо́льшая часть придворных задержалась, видимо, рассчитывая досмотреть конец представления. Виконт Валме, очарованный происшествием, снова подкатился к герцогу Алва.       — Разрубленный Змей! — воскликнул он. — Вы премило проводите время в столице, монсеньор!       — Вы находите, милый виконт? — повернулся к нему Алва. — А что решили вы сами? Последуете ли вы за его величеством или согласны присоединиться ко мне на назначенной этими господами прогулке?       Марсель Валме, словно сообразив что-то, открыл было рот, но тут же захлопнул его с громким стуком. Этот звук как нельзя лучше соответствовал сработавшей ловушке, подстроенной герцогу Алва Людьми Чести.