Капли

      Задержка рейса – проблема для любой авиакомпании. Недовольным пассажирам наплевать на плохие метеоусловия, они знать ничего не хотят про сломавшиеся самолёты и закончившееся рабочее время экипажа. Пассажиры просто хотят улететь. Но с некоторыми законами волей-неволей приходится считаться, и закон подлости – один из них. Когда в момент окончательной починки борта КВС торжественно объявляет, что у экипажа вышло время, никакие пассажирские угрозы подать в суд, позвонить президенту и навести порчу не помогут. Особенно если ваш КВС – немец.       Леониду Саввичу Зинченко были полностью и абсолютно безразличны и немецкий КВС, и особо стойкие и упёртые пассажиры, громко выясняющие отношения с менеджерами у стоек авиакомпании, и даже то, что в результате задержки рейса Новосибирск – Франкфурт номеров в гостинице, предназначенных для его команды, оказалось почти вдвое меньше, чем нужно. В конце концов, раз уж они с Гущиным проводят столько времени в одной кабине, то и в одной комнате переночуют без особого вреда для здоровья. К тому же выделенный им номер оказался более чем приличным, с двумя отдельными и вполне удобными кроватями, так что устраивать скандал из-за такой ерунды Зинченко посчитал ниже своего достоинства. Ну и смущённую девочку – администратора, ужасно боявшуюся претензий со стороны московского экипажа, было жалко. Да и вообще, после не самого простого рейса хотелось если не уснуть, то хотя бы просто прилечь.       Гущин, судя по всему, разделял желание командира целиком и полностью. Рейс действительно оказался нелёгким, Алексей порядком вымотался. Даже ужинать не пошёл, быстро принял душ и через несколько минут уже крепко спал, уткнувшись носом в подушку. Зинченко мужественно прочитал три страницы детектива, который таскал с собой из города в город уже дней десять, но потом махнул рукой, выключил свет, радуясь тому, что обратный рейс только завтра после обеда, и буквально провалился в сон.       Он проснулся в разбавленной светом уличных фонарей темноте гостиничного номера, в первую минуту не поняв, что его разбудило. Ночь была на редкость спокойной. В окно чуть слышно постукивал лёгкий дождик, в комнате было тепло и тихо, и самым разумным решением казалось повернуться на другой бок, закутаться в одеяло и постараться снова заснуть. Но в этот момент с соседней кровати послышались глухой стон и неразборчивое бормотание, которое становилось всё громче. Лёшке явно снилось что-то не самое приятное.       Просыпаться от очередного кошмара после Канву для самого Зинченко стало почти привычным: пусть не слишком часто, но такое всё же случалось. Никакой трагедии Леонид Саввич из этого делать не собирался, он бы скорее удивился, если бы эта история прошла для него без каких-либо последствий. Бывали тяжёлые сны и у Валерки, это Зинченко знал наверняка. Всем тогда досталось, и прошло пока не так много времени, чтобы полёт на проклятый остров превратился просто в воспоминание. Да и воспоминания имеют свойство возвращаться ночными кошмарами. Порой даже чаще, чем хотелось бы.       Зинченко прислушался к Лёшкиному бормотанию, прикидывая, стоит ли будить стажёра. По всему выходило, что не стоит: Гущин ещё раз выдал что-то совсем уж непонятное, а потом, судя по звукам, повернулся на другой бок и затих. Леонид Саввич полежал ещё немного, глядя в потолок и слушая тихий стук капель по карнизу. Шум дождя с детства был для Зинченко лучше любой колыбельной, и через несколько минут уставший пилот уже крепко спал.       Полный ужаса и боли крик был настолько неожиданным, что выдернул Леонида Саввича из объятий Морфея моментально. Разве что ушат ледяной воды, вылитый прямо в постель, подействовал бы лучше. Мысленно обругав себя за то, что не разбудил стажёра раньше, Зинченко рванулся к соседней кровати. Щёлкнул выключателем ночника и задохнулся от жалости, увидев мокрое от слёз лицо сидящего на кровати Лёшки и его переполненные страхом и отчаяньем глаза. Парень тяжело дышал, вцепившись мёртвой хваткой в одеяло и явно плохо понимая, где находится и кто рядом с ним. Зинченко присел на край кровати, осторожно взял Гущина за плечи. Тот вздрогнул и моргнул, возвращение в реальность давалось ему с трудом. Леонид Саввич внезапно ощутил что-то вроде благодарности по отношению к немецкому пилоту, из-за которого им пришлось ночевать в одном номере. Представилось, как Лёшка просыпается один, придавленный ледяной глыбой ужаса, задыхаясь и захлёбываясь слезами и собственным криком… И сколько раз он уже так просыпался?       – Лёш, всё хорошо,– Зинченко слегка сжал напряжённые плечи. – Просто сон, всё в порядке.       Он хотел добавить ещё что-то, но Лёшка внезапно рванулся к нему, прижался всем телом, обнимая так крепко, что стало трудно дышать. Всхлипнул и уткнулся лицом в плечо. Растерявшись на долю секунды, Леонид Саввич обнял Гущина в ответ, поглаживая влажные взъерошенные волосы. Шептал какую-то успокаивающую ерунду, как маленькому, с облегчением чувствуя, как постепенно расслабляется тело в его объятиях, спокойней становится дыхание, перестаёт так бешено колотиться сердце. Лёшка понемногу приходил в себя. Наконец он неловко отстранился, совсем по-детски шмыгая носом.       – Простите, Леонид Саввич, – тихо сказал Гущин, вытирая мокрые щеки.       – Да было бы за что прощать, – Зинченко вгляделся в бледное измученное лицо. – Сходи умойся, полегчает. Хочешь, чайку принесу?       Лёшка помотал взлохмаченной головой, выбрался из-под одеяла и прошлёпал босыми ногами в душевую. Пока он смывал слёзы и остатки дурного сна, Зинченко вытащил из своей аптечки флакон пустырника и отмерил в стакан с водой стандартные тридцать капель. Подумал и добавил ещё десять, чтоб уж наверняка.       Вернувшийся из душевой Гущин выглядел намного лучше. Ледяная вода вернула его лицу нормальный цвет, и казался Лёшка теперь не столько испуганным, сколько смущённым и виноватым. Стараясь не встречаться с командиром взглядом, он вернулся в постель и натянул одеяло до самого подбородка. Зинченко ужасно хотелось спросить, что именно приснилось его напарнику, но он точно знал, что не решится. Судя по всему, что-то уж совсем пакостное.       – Леонид Саввич, вы бы ложились, – пробормотал Гущин. – Я больше не буду… вот так вот… Простите, что разбудил.       – Что разбудил, я переживу. Но напугал ты меня, стажёр… На, выпей, чтоб уж точно остаток ночи нормально спать.       – Что это? – Гущин с подозрением посмотрел на протянутый стакан.       – Пустырник. Тебе сейчас не повредит.       Лёшка согласно кивнул, выпил пахнущую горькой травой жидкость и страдальчески поморщился.       – Вот ведь гадость…       – Ну, лекарство вкусным быть и не обязано, – Зинченко усмехнулся. – И потом, от чая ты отказался. Так что теперь без претензий.       – Спасибо вам, – Лёшка откинулся на подушку и наконец улыбнулся почти нормальной улыбкой. – Где вы пустырник-то взяли среди ночи?       – В аптечке своей, где ж ещё? Думаешь, после Канву ты один ночами в холодном поту вскакиваешь?       – Значит, у вас тоже кошмары бывают?       – Случается, – не стал отрицать Зинченко. – Хотя до тебя мне далеко, стажёр. Часто с тобой такое?       – Да не особенно, – вздохнул Гущин. – Часто я бы точно не выдержал. Хорошо, что именно вы сегодня рядом оказались.       Зинченко легко провёл ладонью по Лёшкиным волосам, коснулся щеки. Парень закрыл глаза и довольно вздохнул.       – Ты бы заснуть попробовал, Лёш. Свет оставить тебе?       – Да ну, обойдусь. Леонид Саввич, – Гущин запнулся. – Вы со мной лучше посидите, а? Недолго, минут десять. Если можно.       – Хоть двадцать. Правда, сказку на ночь не обещаю. И колыбельную тоже.       – И так хорошо, – Лёшка устроился поудобней и вроде бы приготовился засыпать.       Зинченко выключил ночник, ещё раз погладил Гущина по волосам, поправил одеяло. Спать уже почти не хотелось, поэтому он приготовился сидеть на краю чужой кровати столько, сколько потребуется. Лишь бы Лёшка заснул и не просыпался до утра. «Хорошо, что именно вы…» Что ж тебе такое снилось, стажёр?       – Леонид Саввич, – Гущин, казалось, прочитал мысли командира. – Мне всё время снится, что вы по тросу не доползли. Я ведь тогда чуть с ума не сошёл. Если б вы тогда…Я вообще не знаю, как я дальше…       Зинченко только вздохнул, не сразу сообразив, что тут можно ответить. Самым странным было то, что ему самому трос за всё время не снился ни разу. Наяву вспоминался, но его личным кошмаром было совсем другое. А у бедного Лёшки, оказывается, как раз этот трижды проклятый трос… Он только сейчас, пожалуй, всерьёз задумался о том, что все его путешествие было у парня как на ладони. Представил себя на месте Гущина и понял, что просыпаться с криком пару раз в месяц после такого зрелища – это, действительно, ещё мелочи.       – Все хорошо, Лёш, – ещё раз повторил Леонид Саввич. – Подумай сам, ты столько сделал тогда, чтоб нас всех вытащить. Разве я мог тебя подвести?       – Это хорошо, что не могли, – Лёшкины губы дрогнули в улыбке.       – И потом, ты разве не знаешь, к чему такое снится?       – Нет, – Гущин искренне удивился. – И к чему?       – Ну, вообще-то когда человек в твоём сне умирает, это к тому, что он будет жить ещё долго-долго.       – Серьёзно? – парень аж подскочил от удивления. – И вы правда в это верите?       – Ну как тебе сказать… Пожалуй, верю. Мне лет восемь было, когда я увидел сон, что умер мой дед. Расстроился, рассказал бабушке, а она ответила, что видеть такие сны вовсе не плохо и бояться нечего. И что тот, кто умер в чьем-то сне, проживет долгую жизнь. Уж не знаю, правда это или деревенские сказки, но дед ещё почти двадцать лет прожил после того моего сна. Такие вот дела, Алексей.       – Тогда я тоже буду в это верить. Значит, вы ещё долго со мной будете, – уверенно заявил Гущин уже совсем сонным голосом.       – Да куда я от тебя денусь, стажёр. Спи уже, четвёртый час, скоро светать будет. И давай-ка на этот раз без кошмаров. Хватит с тебя на сегодня. Можешь какого-нибудь розового слона увидеть, все лучше будет.       – Господи, вот где кошмар-то! – фыркнул Лёшка.       Зинченко представил Гущина в обнимку с толстым розовым слонёнком и закусил губу, чтоб не рассмеяться в голос. Воспоминания о ночном кошмаре таяли, чтоб к утру забыться совсем, дождь продолжал уютно постукивать в окно, баюкая пилотов. Лёшка наконец заснул, на этот раз совсем спокойно: пустырник и ночной разговор сделали своё дело. Леонид Саввич посидел рядом ещё несколько минут, потом бесшумно вернулся под своё одеяло. Вытянулся и закрыл глаза, слушая дождь и ровное дыхание своего спящего крепким сном стажёра. Этой ночью лучшей колыбельной для Зинченко просто не могло быть.