Черный

Маркони было привычнее, когда Антошка был человеком. Его — Маркони, а не Антошку — никогда не останавливали условности вроде «вечный двигатель построить невозможно». Маркони вообще был человеком вне общества, и сам Антошка это знал, как никто другой. С тех… С тех пор, как Кап впервые попал на Землю, эта планета успела совершить уже пять оборотов вокруг местного Лау-ццоло. Многое поменялось. «Институт Маркони» очень быстро перестал быть главным штабом ребят. Быть может, дело было в том, что парни, постепенно вырастая, стали интересоваться не только заклинаниями от крапивы да футболом; может, виной всему была Варька. А может, и сам Марк Афанасьевич Шило: он всегда отличался. На третий раз, как Антошка прилетел на Землю, Сенька сказал: — У кого чердак лучше варит, у того он и съезжает быстрее. Сенька стал меньше мечтать, бросил свой клуб писателей-фантастов. Матвей вообще поступил в университет. Варька стала носить высокие каблуки и краситься, как когда-то «мымра Глория». Пека, Олик и Андрюша хоть и стали дружнее, но… Но… Все они стали заходить на чердак к Маркони куда реже. Сам Маркони огрубел. Его клочковатые темные волосы стали еще клочковатей и темней; новые очки — такие же круглые, как и старые, но более строгие, — придали его и без того острому лицу слишком уж суровый вид. Постоянное нахождение около искрящего Проныры не могло не оставить свой след тоже: рядом с коренастым Пекой да поджарым Сенькой, вечно торчащими на улице, Маркони казался худым и невысоким. Антошка тоже повзрослел, но почти не изменился: это было так странно для него, то, что обычные капли с искрой могут становиться… такими разными. Из года в год. Но все становились: это была не Ллиму-зина. Для Маркони это было нормой. Он был открыт для всего, что хотели спрятать от него другие, равно как и для всего, что ему хотели дать… В смысле, знаний. Но ему все равно было привычнее, когда Антошка был человеком. У Антошки была нежная кожа, мягкая и светлая. Синяки и другие… пятна… были очень, даже слишком заметны на ней. Сминать плечи и бедра Антошки Маркони очень нравилось, судя по всему, иначе бы он этого не делал, верно? Маркони явно нравились губы Антошки, глаза Антошки и даже рваное дыхание Антошки. Только сам Антошка никак не мог отделаться от ощущения, что через эти строгие круглые очки Марк Афанасьевич Шило очень внимательно его, инопланетянина, изучает. Все те же губы, глаза и дыхание. Реакцию. Ощущения. Даже его неуклюжие стоны Маркони слушал не с удовольствием, а с самым настоящим исследовательским интересом. Он, вроде бы, всегда был таким. Сколько Антошка его помнил. Но теперь все стало иначе, совсем иначе — и он, вроде бы, был даже не против. Антошка свернулся под одеялом, как когда-то Потап сворачивался. Маркони, убедившись, что он полностью накрыт, сел на краю скрипучей кровати и потянулся к лежащим на полке сверху сигаретам и зажигалке. Антошка не любил, когда Маркони курил. Маркони и так уже был достаточно… «Черным». Да, иногда Антошка начинал бояться, что со всей своей отстраненностью от остальных, со всем своим непониманием окружающих, со всем своим молчаливым противостоянием Маркони однажды начнет строить черные радуги. Маркони весь пропах табаком: его волосы, его кожа, его дыхание и его губы. За два последних перелета Антошки его запах стал таким. Но Антошка все равно не смог перестать его обнимать и целовать, а теперь еще и… это. — Забавно, — проронил Маркони. — Что?.. — подал голос Антошка. Ни лампа под потолком чердака, ни лампы около окон, кровати или рабочего стола Маркони не горели, но Кап видел его вполне четко. Его зрение было чуть лучше обычного человеческого. Сам Маркони говорил, что это потому, что Антошка «знает» весь спектр. — Забавно то, — продолжил Маркони, поднося сигарету к губам, — что среди всех, кто есть здесь, совсем рядом со мной, я не нашел кого-то близкого. Пришлось буквально искать на другой планете. Голос Маркони звучал так же, как и всегда: чуть отстраненно, чуть претенциозно, но Антошка был уверен, что слышал в его словах грусть. Маркони было действительно грустно. — Каждый из вас немного капля. — Каждый из вас немного человек, но факта это не меняет. Я просто застряну здесь, на этой планете, — протянул Маркони, ложась обратно под бок Антошке. Под одеяло не полез: просто пристроился рядом. — А вы… Вы улетите. Ты, Светка. Вы всегда улетаете. «Вам приходится». — А еще забавно то, — продолжил отстраненно он, — что ты единственный, кто еще заходит на мой чердак не по делам, а просто так. Антошка повернулся к нему: он просто не мог больше смотреть в бревенчатый потолок. Линзы очков Маркони странно блестели — наверное, в свете луны, что пробивался через маленькое окошко в крыше дома. — Ну а как я могу не заходить, — пробормотал он, — захожу и всегда буду. Маркони затянулся еще раз и выдохнул. Он больше не улыбался. — Ага. Все менялось. Суперкулексы больше не были главной напастью ребят из Ново-Калошино: теперь Варька стала куда страшнее для сердца Сеньки, Пеки и остальных пацанов. Их Антошке сложно было понять, он… Он сам не видел именно в Варьке никакой угрозы. Но он лучше всех чувствовал то, что терзало Маркони. Одиночество.