1153

Километры проверяют верность и силу чувств. Вокзал был шумным и очень суетливым местом. Массивный поезд прибыл на платформу, и на долгожданном конечном пункте люди начали выходить. Кто с огромным чемоданом, кто с ребенком на руках, кто с собакой в переноске, кто с тяжелым рюкзаком за плечами. Наверное, только Ларин ехал налегке. Около дня в пути, и он так близок. Если раньше их разделяли много сотен километров, то сейчас — каких-то пять минут. Может, и меньше. Мирон на вопрос Димы о прайсе на самый скудненький номер в ближайшем к метро отелю лишь покачал головой. «Ты будешь жить у меня». Что ж, отлично. Только вот в толпе Ларин никак не мог заметить ни знакомую фигуру, ни знакомого лица. Плечи обняли крепкие горячие руки. Ларин сразу понял, что это его встречающий. Видимо, он решил пошутить, начав извиняться по-английски, делая вид, что тот — попросту ошибившийся иностранец. Дима знал этот тембр голоса, этот безупречный английский, а еще знал эту татуировку в виде колеса на пясти. — Ты думал, я не узнаю тебя по тату? — Дима усмехнулся, поворачиваясь лицом к Федорову. — Вот черт. И правда. На вокзале нельзя было терять времени. Осталось заехать к Мирону домой, оставить достаточно легкий рюкзак, выпить кофе, а после выйти, чтобы вместе обойти большинство мощеных улочек северной столицы. Их связывала крепкая дружба. Даже на расстоянии они все равно умудрились стать самыми лучшими друзьями. Только после нескольких лет общения получилось встретиться, причем, находиться в компании друг друга такое долгое время. Ведь когда Мирон приезжал в Архангельск с концертом, тет-а-тет пообщаться почти не выходило, так как спустя пару часов после выступления группа собирала вещи и уезжала в следующий город. И Ларин каждый раз отпускал из объятий Федорова так нехотя, что оставалось лишь закусывать щеку изнутри, чувствуя, как рука похлопывает по спине. Автобус уезжал, а Дима позволял дать волю своим рвущимся чувствам наружу. В этот раз все должно было быть по-другому. В этот раз между ними не стояли барьером еще какие-то люди, и можно было наслаждаться общением. Дима с улыбкой принял чашку горячего кофе, глядя, как Мирон вешает на холодильник сувенирный магнитик, привезенный им из Архангельска. Федоров рассказывал такие вещи, будто бы они виделись каждый день, и Диму это полностью устраивало. Буквально вчера Мирон написал: «Увидимся завтра?» Ларин счастливо рассмеялся, в ответ присылая глупый смайлик. Почему они не могли видеться почти каждый день, как нормальные друзья? Ларин запутался. Беседы как ни в чем не бывало хороши, но он все чаще замечал за собой острую реакцию на любые прикосновения Мирона. Его бросало в дрожь лишь от того, что Мирон, передавая чашку, касался своей ладонью его. Любой тактильный контакт с Федоровым напоминал электрический разряд. Под конец первого дня Дима, кажется, привык. Ноги были такими натруженными от прогулок, а веки такими тяжелыми от усталости, что Ларин просто положил голову на плечо Мирона и уснул, пока тот без какой-либо цели щелкал по пульту, листая каналы на тупом отечественном ТВ. Дима старался не отвлекаться на мысли о том, что сегодня вечером все это кончится. Он старался не вести себя как дурачок, старался не извиняться за ночь неудобного сна только потому, что ему вздумалось ненадолго прикрыть глаза с головой на плече Мирона. Федоров на это лишь недоумевал: «Зачем ты извиняешься?» Мирон отменно готовил омлет, и за завтраком Ларин осознал, что тот уж очень не зря настоял на совместной ночевке. Вокзалы были самым суетливым, счастливым и печальным местом на земле. Говорят, что те повидали больше поцелуев, чем ЗАГСы. А ведь так оно и было. С самым траурным выражением лица Дима вошел в поезд. Он снял с плеч легкий рюкзак и закинул на верхнюю полку, где ему предстояло переночевать. В полумраке плацкарта было более романтично, чем в СПА-салонах, но при виде лица Мирона в этом самом плацкарте становилось грустнее, чем у могилы близкого человека. Они снова не увидятся, причем, очень-очень долго. «Провожающие, покиньте вагоны». Сердце екнуло, а ноги подкосились. Мирон тяжело вздохнул, уже делая шаг навстречу к Ларину, чтобы обнять. Это был последний шанс что-то изменить. Дима приблизился, но коснулся мягкими ладонями гладких щек Федорова, а после накрыл его сухие губы своими, завлекая в немного скомканный, но очень живой поцелуй. Мирон молча отстранился, на прощание зачем-то сжал ладонь побелевшего Димы, а после поспешил покинуть поезд. — Молодой человек, вы собой весь проход загородили. Все еще бледный, Ларин молча сел на нижнюю полку рядом с пожилой соседкой. Сейчас ему было все равно, кто видел их неловкий поцелуй. Он просто понял, что его верность и силу чувств проверят только разделяющие их тысяча сто пятьдесят три километра.