Кукла

Ее каштановые кудри отливали бронзой в свете медовых лучей заходящего солнца. Взгляд карих глаз как всегда застывший, будто остекленевший. Ресницы отбрасывают длинные глубокие тени на ее фарфоровые, перламутрового цвета щеки. Вишневые губы изогнуты в подобии улыбки. Узкий, остренький подбородок и слегка сужающаяся линия скул. Его Гермиона – хрупкая и тонкая, словно тростинка, гибкая и изящная, почти хрустальная. И, кажется, стоит прикоснуться к ней, пусть даже взглядом, как она растает, исчезнет навсегда. Малфой был влюблен в нее до беспамятства. Неудивительно – Грейнджер была его лучшим творением, одним из последних в коллекции, ее венцом. Маленькая балерина – воздушная розоватая пачка и пуанты на ленточках. Стоило лишь открыть и завести музыкальную шкатулку, как она, всегда неизменная, являлась ему по ночам, словно бабочка, привлеченная светом. В ушах у него постоянно звучала одна и та же навязчивая мелодия, напеваемая ею. Тихонько Гермиона садилась на край его кровати. Сначала она была неподвижна. Кажется, она могла всю ночь просидеть вот так, не шевелясь, не дыша, лишь задумчиво глядя на него сверху вниз. Но затем она оживала и принималась робко гладить Драко по волосам. Гермиона всегда была неизмеримо грустна, и полуулыбка, никогда не покидающая ее губ, отчего-то была полна безмятежной тоски и странной, необъяснимой печали. Он столько времени потратил на ее создание, столько сил вложил в нее. Недели подборки материала, месяцы работы, пустых трудов и ошибок, первых успехов и разочарований, желания бросить все и сдаться. И вот, наконец, она. Почти настоящая, без малого живая. Такая, какою он всегда хотел ее видеть. Такая, какою она никогда для него не была. Драко был мастером, творцом. А она – вершиной его творения. Он был Пигмалион. Она – его Галатея. Ради создания ее он ушел, спрятался ото всех и вся на многие годы. Стал затворником. Драко дал себе клятву, что однажды он получит ее, Гермиона Грейнджер будет принадлежать ему. И задуманное он исполнил. Вот она, Гермиона – выточенная из слоновой кости и камня, ничуть не уступающая оригиналу, даже превосходящая его. Легкая и невесомая, словно воздух, тихая, словно ночь. Она стала его безумием, его помешательством. Позади нее – сотни других безликих, изломанных и жутких фигур, выточенных им собственноручно в пустых попытках приблизиться к идеалу. И вот она – конечный результат его трудов и сумасшествия. Да, много времени ушло на то, чтобы создать ее, но еще большее его количество было потрачено на поиск возможности ее оживить. Драко обошел множество библиотек, перечитал уйму книг и потратил не один год на то, чтобы вдохнуть в свое творение, в свою Гермиону хоть каплю жизни. Он бился над этим дольше, чем над созданием ее самой. И однажды он нашел ответ. Малфой был уже стариком – на лице кружево морщинок, и глаза давно уже потеряли былой блеск. Он сгорбился и осунулся, с него сыпалась пыль. А Гермиона была все так же юна и хороша, как тогда, давным-давно, когда ей едва исполнилось восемнадцать. Он хранил ее образ в памяти в течение многих лет, не позволяя самому себе изменить или исказить его, потому что это было бы сродни преступлению. Лишь ночью она оживала, лишь ночью под заунывные, призрачные звуки музыкальной шкатулки она приходила к нему и была не просто его видением, не просто куклой, им сотворенной. И он мог часами лежать и изучать ее лицо, обрамленное лунным светом, все расписанное узором причудливых теней. Лишь в темноте он мог наслаждаться ее прикосновениями, ее любовью, ею самой. Он оживил ее, но очень скоро понял, что не в состоянии научить ее жить. Это была не она, не настоящая. Эта Гермиона всегда была одинаковой, холодной. Драко пытался говорить с ней, но она никогда не отвечала, не произносила и звука в ответ. Она молчала и лишь одаривала его все той же немой, пустой улыбкой. И в один день он вдруг осознал с полной ясностью. Несмотря на все его труды и усилия, она – лишь кукла, статуя. Его Гермиона мертва, а это – лишь искусно созданная оболочка, ее призрак, мираж. Не было заклинаний и чар, как не было и Афродиты, способной сделать ее по-настоящему живой, одухотворенной. Это сводило Драко с ума, доводило до умопомешательства. Ведь вот она – так близко и так безмерно далеко. Вся его жизнь в ней. Но только ее здесь нет. Его мечта, его шедевр, его самое большое и мучительное разочарование. Она. А она приходила к нему вновь и вновь, из ночи в ночь. Та же самая. Все, что осталось у него – это отчаяние и боль. Он вложил в нее, Гермиону, душу, часть себя. А она как была, так и осталась всего лишь камнем. И однажды он сдался. Когда она вновь пришла к нему, он не позволил им обоим вновь вступить в этот замкнутый круг. Он больше не мог. Драко кинулся ей под ноги и обхватил ее колени. Он зарыдал. Он просил, он умолял ее. Он пробовал достучаться. Гермиона ничуть не изменилась в лице. Все та же пустая улыбка, те же пустые глаза. Снова она гладит его по голове, будто утешая, но на самом деле не испытывая никаких чувств. Равнодушная, глухая. - Ответь, ответь мне, - умолял он, пряча лицо в складках ее одеяния. – Скажи же хоть что-нибудь! Его слова лишь растворялись в пустоте. Она не слушала, не слышала. Драко саданул кулаком по полу, а затем и ударил ее саму. Сильно, с размаху, отвесил ей звонкую пощечину. Но и это не возымело эффекта. Она камень, она кость, ничуть не более. Не его Гермиона. Нет. Он хлестал ее по щекам, с ненавистью, с яростью. А она не пыталась его остановить. Она улыбалась. По-прежнему, так же, нелепо, невыносимо. Это доломало его, добило. Окончательно свело с ума. В порыве отчаяния и гнева он кинулся к своему рабочему столу. Уничтожить. Ее. Себя?.. Он оступился, потерял равновесие. Может быть, случайно, может быть – намеренно. Теперь уже никто не сможет этого сказать. Столкновение, удар оказались почти безболезненными. Медленно, Драко повалился вниз, не издав ни звука. Его глаза закатились. А она вновь подошла к нему, прикоснулась к его волосам, провела рукой по его лбу. Ее пальцы окрасились красным, с его виска капало. Гермиона повертела рукой, осматривая ее со всех сторон все с той же бездушной улыбкой, безо всякого интереса. А затем она вновь продолжила напевать и гладить его по голове, словно маленького мальчика. Теперь они были одинаковыми. И где-то тихо-тихо допела и смолкла музыкальная шкатулка.