Стать добрым ради него

Много лет назад я понял – полагаться человек может лишь на себя. Да, этот урок я усвоил крепко: никто не придёт мне на помощь, никто не станет думать и заботиться обо мне… только я сам. Такие люди, как я, должны как можно раньше расстаться с глупыми надеждами, что их поймут, примут… Нет. Не поймут и не примут. Никогда. Нас просто сажают в тюрьму за то, какие мы есть. Это случилось с Джоном, моим школьным приятелем… очень, очень давно. Та история научила меня хранить свою тайну и делать вид, что я, Томас Барроу, самый обычный парень, которому нравятся девушки. А лучше – которому не нравится никто, который не любит никого, кроме себя. Идеальная защита от неудобных вопросов. За много лет никто не выразил желания позаботиться обо мне, помочь или хотя бы сказать доброе слово. Почему же я обязан делать это? Справедливо решив, что не обязан, я и не делал. Эгоист – называли меня. Самовлюблённый гордец – называли меня. Я прятался хорошо, но многие каким-то образом раскрывали мой секрет и либо пускали сплетню о нём, либо делали мне гадости… просто им не нравились такие, как я, извращенцы и нарушители законов морали. Я терпел, а потом научился делать гадости в ответ. Со временем это даже вошло в привычку – никому не доверять и мстить за каждое грубое слово, за каждый косой взгляд, ведь лучше это, чем стать жертвой, как Джон. Я жил для себя и не видел в этом ничего плохого. Все живут для себя. Ну, кроме таких бесхарактерных глупцов, как Бейтс и Анна, кроме таких идиотов-альтруистов, как Уильям, которые помогают другим, жертвуя собой, которые жизнь готовы отдать за страну, за свой народ… Чушь собачья. Мне совсем не хотелось умирать на войне. И я, в отличие от Уильяма, поступил умно… хотя в конце концов и угодил под пули. Но и тогда я смог выкрутиться – и остался жив, а вот мистер Кроули и тысяча-другая безымянных парней погибли в эту идиотскую войну. Война идиотская, но именно она в первый раз заставила меня… подумать о ком-то. Тот раненый солдат в госпитале Даунтона. Я даже не помню – а, может, и не спрашивал – его имени, но мы с ним были похожи, пускай и по разным причинам. Мне нравятся мужчины, а он ослеп, мы оба – ненужные элементы общества, сломанные колёса общественной машины, и все глазеют на нас, все жалеют или презирают нас… Я хотел ему помочь. Поддержать хотя бы словами. Мы говорили один раз, а потом он совершил самоубийство, и впервые в жизни, после истории с Патриком, я плакал из-за другого человека. Глотал слёзы, как глупая девчонка, и никто, слава Богу, этого не видел. «Томас полез в драку? Томас защитил Джимми?» С каким безмерным удивлением они шептались об этом! А шептались ещё долго после той драки – теперь, пожалуй, все у Даунтоне знают мою тайну, спасибо О’Брайен с её интрижками. Что ж, я и сам не верил, что способен на такое, пока это не случилось. Просто увидел, как те ублюдки лезут к Джимми, и испытал странное, безумно сильное желание – разорвать их на куски прямо тут, лишь бы они и пальцем не смели его тронуть. «Влюбился» - так это называется? Не в первый, но уже наверняка в последний раз в жизни, потому что мне, как всегда, посчастливилось «положить глаз» на того, кто любит женщин. Окончательно и бесповоротно любит женщин. Пора к этому привыкнуть, что ли? Но я ведь знал это, когда Джимми только появился в Даунтоне. Я видел его попытки флиртовать с Айви и Дейзи. Но позволил глупым намёкам О’Брайен обмануть меня, потому что слишком сильно хотел поверить – это правда, слишком хотел надеяться на взаимность, хотя когда у меня была взаимность? Смешно было ждать, что теперь что-то изменится. «Мы можем быть хотя бы друзьями?» Я сдался. Слишком быстро в этот раз. Но у меня опустились руки. Не хотелось ничего – ни говорить с Джимми, ни спорить с мистером Карсоном, ни мстить О’Брайен за её выходки... Просто ничего. А для меня это более чем странно, это даже неправильно. Я никогда не терял голову из-за любовных неудач. Может, эта неудача была особо ощутимой, потому что и чувства были – особенные? Ведь я же не думал о себе, когда бросался в глупую и безнадёжную драку с теми парнями – их было больше, они были сильнее, я знал, что не выйду победителем, но почему-то не думал об этом ни секунды. Мне только хотелось защитить Джимми. Чтобы этот тщеславный, эгоистичный, жестокий мальчишка не пострадал. Так что, господа сплетники, я удивлён не меньше вас. А вот леди Сибил не удивилась бы. Она, кажется, верила в доброту всех людей на свете, даже в мою доброту, хотя уж каким я никогда не был, так это добрым и хорошим; и у меня язык не поворачивался назвать её глупой и бесхарактерной… Вот у кого характер был, так это у леди Сибил. Она, Кроули, первая из них всех стала делать то, что делать не полагается – работать в госпитале, помогать, выхаживать больных и раненых, и меня… да, пожалуй, меня это восхищало. Она нравилась мне – как человек. За силу характера и какую-то особую, не жалкую, не нелепую, доброту. За готовность жертвовать своим покоем и своей безопасностью ради других людей. Примерно то же я почувствовал к Джимми. Мне просто захотелось… стать добрым ради него. И не только с ним одним. Когда Джимми рядом, меня уже не тянет язвить и оскорблять – и не то чтобы я резко полюбил всех в Даунтоне, нет, просто… захотел стать немного добрым. Самую малость. Леди Сибил одобрила бы это. И наверняка поняла бы меня и поддержала, потому что я хочу заботиться о тебе, Джимми, слышишь? Даже если ты никогда не посмотришь на меня так, как я смотрю на тебя.