White chocolate

Влажный солёный воздух Чеджу щекочет Чживону нос, заставляя тот периодически забавно дёргаться, пока юноша с наисерьёзнейшим лицом набирает краткое: йо как дела, Ханбин-и В ожидании ответа парень вздыхает и прикладывается лбом к прохладному стеклу лоджии. Взгляд его блуждает по побережью, которое манит закатом и басами музыки из расположенных на береговой линии клубов; пальмами и бесчисленными коттеджами толстосумов; работающими даже ночью ресторанами и дорогими машинами. На Чеджу атмосфера беззаботности и, возможно, романтики, и потому Чживону думается, что он хотел бы провести этот вечер иначе. Репетиция только закончилась, как Чеджу? В бездумной радости Чживон прикрывает глаза и улыбается, перечитывая сообщение, которое любому другому покажется обычным и не стоящим повышенного внимания. У Чживона же, который на самом деле привык откликаться на Бобби, на этот счёт целая цепочка значимых выводов. Во-первых, Ханбин устал, но всё равно отвечает и даже задаёт вопрос. Во-вторых... Впрочем, Бобби достаточно и «во-первых». Юноша загружает фронтальную камеру и прячет выступающие два резца, за которые фанаты прозвали его Кроликом, приоткрывая губы так, чтобы их не было видно. То, что рот лучше подавать так, будто ты через него дышишь или в лёгкой степени удивлён, что выглядишь от этого соблазнительнее, Бобби узнал на последней фотосессии – и теперь частенько использует этот приём. Вторым секретом удачного селфи становится ракурс сверху, акцентирующий внимание на этнически узких глазах, сейчас искрящихся заигрывающей уверенностью. Объяснить логически, почему в ответ на конкретный вопрос Чживон отправляет фотографию, нельзя. Или же можно, но лишь тем, что вдруг Ханбин забыл, как выглядит его парень за пару дней, что они не виделись? Вот Бобби, например, был бы не против лицезреть сейчас Ханбина, и ему даже хочется сказать об этом или намекнуть. И, конечно, при этом постараться не проболтаться, насколько по влюблённому отчаянно по нему скучает. на Чеджу тебя не хватает Всё-таки не сдерживается, после чего страдает несколько минут ожидания. Чживон пару раз обходит выделенную наставниками комнату – небольшую спальню на втором этаже с прекрасным видом – в которой широкой Чживоновой душе будто бы тесно. Или это вовсе не стены давят, а необъяснимый страх, что на каком-нибудь очередном Чживоновом всплеске нежности или страсти Ханбин передумает. Решит вернуть их отношения в рамки дружбы. И в моменты подобных сомнений Чживон почему-то не вспоминает то тихое Ханбиново «я не уверен, что смотрю на девушек так, как должен». Не задумывается, что, возможно, бывший друг никогда и не был ему просто другом. И что человек со столь серьёзным отношением почти ко всему в мире, каким является Ханбин, вряд ли бы начал встречаться с кем-то, чтобы через пару месяцев всё прекратить. Слишком осторожный и чувствительный Ханбин не подпустил бы к себе и сам бы не подошёл к тому, к кому у него нет искренней и сильной симпатии. В глубине души Бобби всё это знает, но на поверхности сознания не может перестать паниковать, почем зря. Стены помещения немного отдаляются друг от друга, когда на экране загружается ответное селфи. И в ней из-за приближения и подобного избранному Чживоном ракурса сверху: небывало огромные Ханбиновы глаза, в мистическую глубину которых затягивают блики от яркой лампы неподалёку; выдающийся нос, в зуме особенно отличающийся и вызывающий желание у Бобби по привычке укусить за него; широкая улыбка, от сотен фотографических отражений которой нет места в телефонной памяти, да и в Чживоновой тоже. Бобби почёсывает нос, пытаясь сдержать прилив нежности, и садится на кровать, в итоге сдаваясь перед дозой своего личного счастья. любимый зум, – набирает. Подумав, стирает «любимый» – слово громкое, его лучше бы в другой контекст, да шёпотом. зум, – добавляет смайл с сердечками вместо глаз и снова не уверен. Что, если спугнет? Да, целовал, обнимал, шептал про то, что не в силах просто так находиться рядом; и провернул бы это всё снова, будь такой шанс – ведь это куда проще, чем подобрать глупый смайлик, когда человек не рядом, и сомневаешься, что сегодня – как вчера, а завтра – как сегодня. С другой стороны, когда всё так абстрактно, Ханбин может решить, что Чживон играется с ним от одиночества или от скуки. Бобби влепляет смайл и тут же отправляет – потому что не от скуки и не от одиночества; потому что хочет и отправляет дурацкие смайлы; захочет – ещё и цветочками завалит, даже живыми, возможно. От Ханбина высвечивается смайловая улыбка, которая с его собственной не сравнится, потому Чживон снова открывает ранее присланное парнем фото. Бобби кажется, что когда он вот так фанатично изучает обычное селфи, его глаза становятся как у того смайла – так же сердечками – и если бы Бобби мог сопротивляться… Но он очарован и, как и когда-то в ранние школьные годы, способен лишь набрасывать лирику, безустанно подбирая сравнения. Те порой совсем неудачны, ибо истинную красоту человека не передать комбинацией букв, однако этим одиноким вечером на райском острове на ум приходит нужная метафора – белый шоколад. И Ханбину подходит, потому что кожа светлая и на ощупь нежная, потому что поцелуи его таят в сердце, а вкусовые рецепторы жаждут большей сладости, большей близости. Расскажи, что там на Чеджу джакузи, – первое, что приходит на ум из того, что впечатлило. :D И всё? бассейн ещё Продолжай море Там не море, а океан, Бобби без разницы Географ :Р Чживону сейчас не до карт географических и вообще не до всего, когда вот он… Ханбин. Видимо, не такой уставший, как обычно, и в хорошем настроении, даже слишком, раз скидывает фотографии и ставит смайлы. Бобби из-за этого чувствует себя ребёнком, которого завели в магазин игрушек и сказали: «Выбирай» – а Бобби не может выбрать, ему хочется всего и сразу. Хочется спросить и о том, как прошёл у Ханбина день; и какие у него мысли насчёт продолжения шоу; и какие у них планы, если они вдвоем проиграют; а ещё хочется творить глупости. Те самые, что делают влюблённые, безбожно флиртуя друг с другом. хочу чтобы был со мной сейчас и вообще, – напечатанное признание бьет по вискам и ускоряет сердечный ритм. Бобби никогда не сидел за рулём, но часто катался с отцом, сидя впереди, потому ярко представляет, как одной этой фразой будто выруливает на встречную полосу, а впереди виднеется грузовик под названием «Последствия». И либо следует дожимать газ, либо свернуть пока не поздно – стереть сообщение, отложить на потом, посмаковать белый шоколад. Метаниям, отправлять или нет, кладёт конец приходящее от Ханбина: Боюсь, что снова забуду текст. Затем через пол минуты: Боюсь этих людей, которые смотрят на меня. Мне кажется, что они ждут моего провала. Но когда я спускаюсь со сцены, мне уже так не кажется, мы с ними наравне, я один из них, и тогда я легко зачитываю. Чживон встаёт с кровати и проходит на лоджию, ждёт, пока идея, что написать, придёт с лёгкой прибрежной прохладой. Смотрит на море, которое океан и которое всё равно не волнует, вчитывается в признание Ханбина. Снова лучше, чтобы парень был рядом, Бобби бы без слов успокоил – обнял и к себе прижал. Предыдущее сообщение стирается, когда Чживон уверенно пишет и тут же отправляет: ты должен бояться только меня, потому что я считаю тебя своим главным противником За миллисекунду до отправки Бобби предполагает, что пожалеет. И вот после перекручивает кепку козырьком вперёд, затем вовсе снимает и откидывает куда-то позади себя. Формулировка наверняка читается грубо, хотя грубость Бобби не вкладывал совсем, лишь хотел развернуть Ханбинов образ мыслей. Ответу не суждено прийти, потому что следует звонок. Чживон берёт не сразу, задаваясь вопросом, почему не позвонил сам. Когда понимает, что это всё то же «побоялся спугнуть, так как не умею держать язык за зубами», тыкает на зелёную трубку сенсорного экрана. – Противник, значит? Чживон сглатывает воздушную соль от особенной Ханбиновой интонации, с которой тот обычно флиртует. Голос парня лишён какого-либо показного рэперского нажима и потому напоминает своей мягкостью бриз, который сейчас Бобби ощущает кожей. – Да, ты мой противник, – Чживон на заигрывающие сигналы наоборот всегда отзывается с излишней хрипотцой и звучит уверенно, хотя внутри у парня всё дрожит. – Противник, которого тебе не хватает на Чеджу? – уточняя, Ханбин даже не пытается скрыть игривый настрой, чем будто переключает в сознании Бобби рубильник, и тому отныне хочется намекать на пошлости. – Противник, – делая паузу в пару секунд, Чживон говорит следующее с заманивающим давлением, – с которым мне хочется соревноваться не на сцене, – а последние слова произносит и вовсе с придыханием. При этом от собственных слов Бобби становится жарко, и в ногах чувствуется некая слабость, которая усиливается, когда Ханбин, отвечая взаимностью, сдавленно вопрошает: – А где тогда, Бобби? Чживон губу закусывает, проклиная, что от одного обращения по имени, когда оно такое тихое и интимное, расходится волна мурашек. – Если бы ты сейчас лежал рядом со мной, я бы приставал к тебе, – отвечает уже не так уверенно, а более тихо и хрипло, жмурясь в ожидании Ханбиновой реакции, будто действительно рассчитывая на скорую аварию со злосчастным грузовиком. И из-за промедления в минуту и вовсе почти еле слышно добавляет: – Теперь боишься? Но по ту сторону телефонной трубки обитель далеко не страха, а тягучего интереса, пауза была взята, видимо, для того чтобы прийти в себя и не совсем жалобно прошептать: – Как бы ты приставал? Чживон обречённо стонет в голос и тело своё бросает на кровать, хотя хотелось бы со второго этажа, на что получает смешливое «Бобби?», мол, всё нормально? Черта с два у Бобби всё нормально, когда былой трепет перед неизвестным будущим сменяется карточкой расширенного доступа к парню, в которого он влюблён слишком долго, чтобы реагировать менее остро. К Ханбину. Тому самому, что стал его личной музой с пары рифм и что своим примером заставляет двигаться вперёд, когда обессиленно хочется всё бросить. Тому, что до глубокой ночи переписывается с ним, помогая редактировать наброски, а недавно и вовсе признался, что если они вдвоём выйдут финал, то он уступит; позволит Бобби выиграть, чтобы тот исполнил свою мечту – перевёз родителей в Корею и был счастлив. У Чживона к Ханбину – словно целая коробка конфет-чувств, конечно, все с глазурью из белого шоколада, но с различной начинкой: и с клубничной нежностью, и ореховой преданностью, и зефирной заботой, и коньячной терпкой похотью. – Я бы снял с тебя футболку, толстовку, – то, что на тебе сейчас, мне неважно, – Бобби сбивается, зажимая глаза ладонью и ощущая исходящий от себя жар, как при повышенной температуре, – Мне нравится твоё тело. Я хочу... – в мыслях «кусать, лизать, гладить», но на языке: – Я хочу целовать тебя, – Чживон понятия не имеет, что говорить, идеи сгорают, оставляя пеплом картинки, для передачи которых слов не находится, – От тебя всегда вкусно пахнет, я сначала думал, что это парфюм, но это твой запах... Я, – Бобби встаёт с кровати, подходит к стене, прикладывается к ней лбом и говорит совсем тихо то признание, что заставило его подняться на ноги, – Я бы дышал тобой. Шумный Ханбинов выдох вызывает помехи на связи, а у Чживона – широкую улыбку, но не ту, которой он обычно делится с миром, а особенную – конфетную с множеством эмоциональных вкусов. – Бобби… – Ханбин неожиданно звучит серьёзно, будто парень что-то задумал, и это действительно так, ибо: – Сделай фото. У тебя три попытки. Если мне понравится, я снова позвоню. И одинокий романтик на Чеджу не верит продолжительному гудку в динамике и следующей за ним тишине. Бобби от такого коварства младшего не по себе. Конечно, Ханбин младше всего на год, да и во многом взрослее Чживона, но в такие моменты так и тянет поразглагольствовать, кто тут хён и кто кому ультиматумы должен ставить. Но больше Бобби беспокоит вовсе не свой, в который раз подорванный, статус старшего, а собственно то, что он должен сделать, дабы снова заслужить кусочек белого шоколада. Чживон направляется в ванную комнату и на всякий случай запирается. Интуиция подсказывает, что майку лучше снять, так сюжет для фото выйдет интереснее, но вот, что делать дальше – без понятия. Бобби делает пару пробных селфи в зеркало, где в выгодном свете пытается подать и без того выгодный рельеф пресса, грудных мышц и бицепсов. Заигрывает с отражением, показывая язык; поворачивается спиной, пытаясь зафиксировать расположенную между лопаток татуировку; закусывает серебряную цепь, подавая лицо крупным планом. Галерея телефона в результате растягивается на пару десятков изображений – остается лишь выбрать и либо проиграть, либо… Бобби вставляет первое фото в переписку на обратном пути в комнату; закрывает за собой дверь спиной, грузя второе; а на третьем ложится, оставаясь ногами на полу. Реакцию Ханбина не предугадать, да и новые вложения он пока не открывал, уведомлений об этом не отражается. Чживон вздыхает, откладывая гаджет и закрывая глаза. Будь Ханбин рядом, точно бы так легко от него не сбежал. И не то что бы Ханбин раньше бегал, он это сделал сейчас впервые, поставив глупое условие с фотографиями, но Бобби всё равно себе обещает, что больше такого не допустит. Не теперь, когда он понимает, как много ему позволено. Звонок. Разблокировка экрана и принятие вызова. – Бобби, – Ханбин не говорит, а выдыхает, – в глубине души ты меня бесишь, – Чживон смеётся, зная, что это правда. Как ни странно, именно такой реакции Бобби и добивается, когда, например: дразнится, наклоняясь к губам Ханбина, но не целуя; или смотрит в глаза внимательно, будто от следующей секунды следует ждать чего-то этакого, но в итоге не делает ничего; или когда после тренировок обнажается, обливается водой, а затем подходит к своему парню, предлагая бутылку с двусмысленным вопросом «Хочешь?». Чживон прячет в своих играх страх говорить открыто о своих сокровенных желаниях. – Понравились мои фотографии? – Бобби задаёт вопрос так, будто настолько уверен в себе, что в лишних подтверждениях своей привлекательности не нуждается. По правде же, он понятия не имеет, что в нём нашел Ханбин, который, так если разобраться, пускай и не заинтересован в девушках, мог же выбрать другого парня? – Ты провалил тест. – Йа! Почему?! – безапелляционного объявления поражения Бобби всё же не ожидал и расстраивается, пока Ханбин явно веселится. Его лёгкий смех греет, но недостаточно – подобно лучам закатного солнца, погружение которого в океан сейчас наблюдает Чживон. – Потому что нужно быть смелее, Бобби. – Я смелый, – Бобби вздыхает и встаёт, желая снова выйти на лоджию, но останавливается, впервые замечая в углу зеркало в полный рост. – Только на сцене. – С какими фото я бы победил? – Чживон снимает накинутую на зеркало ткань, идентичного со шторами цвета, из-за которой раньше его не заметил, и изучает своё отражение. По пояс обнажённый в шортах с взлохмаченными волосами он выглядит расслабленно, напоминает тех туристов на улице. Будто на Чеджу его занесло вовсе не в рамках участия в рэперском шоу на выживание, а он приехал сюда по собственной воле, отдохнуть. Один взгляд на скоробленную кровать – и мысли о том, что если бы с ним был Ханбин, всё было бы иначе, снова возвращаются. – Я хотел бы увидеть то, что я раньше не видел. – Что, например? – Бобби спускает шорты на пару сантиметров, следуя пару секунду назад придуманному концепту для нового фото. – Уже неважно, ты провалился. – А что было бы, если бы я не провалился? Ханбин смеётся и заверяет, что теперь уже поздно это выяснять, а вот Чживон уверен, что никогда не поздно. Без предупреждения, в качестве мести, он сбрасывает вызов и открывает камеру, с первого раза делает удачный снимок и тут же его отправляет. В переписке возникает рельеф торса, часть оголившегося лобка и рука, уходящая за резинку шорт и явно обхватившая член – прекрасная картина того, как склонившись, Бобби якобы мастурбирует в закатных лучах. Видно наглотавшись тропического воздуха и слыша оживающее вечеринками побережье, Чживон более не робеет и сам набирает Ханбинов номер. Один гудок. Второй. Третий. Бобби тянет сделать ещё парочку фото, чтобы добить младшего шантажера, который теперь даже трубку взять боится, но решает подождать. Ханбин всё-таки принимает вызов спустя минуту, но не говорит ни слова. – Ханбин…– Бобби винит красоту заката за то, с какой щемящей нежностью произносит любимое имя, – Ты – белый шоколад, – винит красоту Ханбина за то, что превратила его в безнадёжного романтика, оставляя роль равнодушного сорванца только для сцены. – Почему? – Ханбинов голос тих, всё так же подобен океаническому ветру, выдавая смущение своего обладателя. – Ты сладкий, как белый шоколад. Мне хочется тебя попробовать. Шумный выдох Ханбина – глубокий вдох Чживона. – Бобби, твой голос... – после продолжительной паузы Ханбин звучит жалобно, будто не в силах справиться со своими чувствами, Чживон сам еле держится, возвращаясь на ослабевших ногах на кровать, – Мне достаточно слышать твой голос… – сбивается, явно желая сказать что-то важное, но с непривычки не зная, как это сделать. Ким Ханбин удивителен в том, что бесконечно может проявлять физическую нежность, но едва ли способен обозначить её словесно. По сравнению с его немногословностью, Бобби вечно поёт серенады. – У меня есть записи твоих студийных черновиков, я слушаю их, когда… – Когда что, Ханбин-и? – Бобби закрывает глаза, внимая каждому слову возлюбленного и желая навечно записать их на диктофон памяти, чтобы переслушивать при малейшем позыве «скучаю». – Я... Когда ты на сцене, я не знаю, как сдерживаться, чтобы не... И сейчас я хочу... Чтобы ты был рядом. Хочу, чтобы ты приставал... По десятибалльной шкале потеря Чживоном контроля тянет на все десять, и по аналогии со штормом – юношу накрывает цунами. Затапливает счастьем и возбуждением от признания, что в нём нуждаются. Нуждается тот, без кого он сам не может прожить и пары дней, и так же сильно, что едва ли способен говорить связно. – Не могу... – Бобби пару раз ударяется затылком о подушку из-за безнадёжности их с Ханбином положения. И понятно, что их расставание временно, да и вовсе не расставание – это всё жизнь. Конкурс, на который они добровольно дали согласие, зная, что в период его проведения и под прицелом камер не смогут вести себя как привыкли; что будут порознь, возможно, даже в разных командах. Однако Бобби в данный момент плевать на все эти условности, ему нужен Ханбин. Всегда, но особенно сейчас. – Бобби, просто говори что-нибудь. Можешь зачитать рэп, что заготовил. Мне нравится, как ты рычишь, расставляя акценты. У Бобби руки ноют от того, как сильно хотят ласкать тело Ханбина, но не могут; а тот ещё своим шоколадным голосом просит нечто малое, дабы получить хоть что-то – и от этого бегут уже не мурашки, а прошибает дрожь. – Ханбин? – совсем хрипло, голос будто сел, – Ханбин, я бы хотел довести тебя до разрядки сейчас, – столкновение, взрыв, те самые «Последствия» таки разбивают их отношения, остававшиеся несколько месяцев в пределах рейтинга фильма для семейного просмотра. Отныне не получится целовать и обнимать, не думая о возможном более сладком продолжении. Чживон вскрывает одну из конфет своих чувств – ту, что с коньячной терпкой похотью – и больше не способен думать ни о чём другом, накрывает свой пах ладонью и сжимает его сквозь пару слоев ткани, пытаясь облегчить нестерпимую эрекцию. – Тебе нравится, как я расставляю акценты и рычу, хочешь, чтобы я зачитал рэп? – Бобби себя больше не контролирует и из-за напряжения во всём теле словами режет, от того действительно кажется, что будто бы рычит, – А я хочу, чтобы ты называл меня «хён», пока я бы расставлял акценты, ставя тебе засосы на шее. И я рычал бы тебе на ухо, сжимая твой член. И я зачитал бы рэп, вместо бита используя твои стоны. И следует стон. Первый Ханбинов стон в Чживоновой жизни, звучащий словно шифр уникальной тональности и дарящий сладостное ощущение власти. И без того набухший член болезненно дёргается, заставляя Бобби переложить телефон в левую руку, а правой спустить шорты вместе с бельем и прикоснуться к себе. Осторожно, дабы не кончить раньше времени. – Ты касаешься себя, Ханбин-и? В ответ невразумительное согласие из парочки междометий, предающее Бобби только больше уверенности в том, что он делает всё правильно. – Хорошо, потому что я делаю то же самое, Ханбин-и. Представляю, как ты мастурбируешь, и сжимаю свой член. Ханбин... Невыносимо. Его Ханбин – парень, что способен зачитывать жёстко – сейчас лишь стонет; что врёт о том, как ему нравится та или иная нуна из актрис или певиц – сейчас ублажает себя, слушая его голос; что представляет себя независимой одиночкой – на самом деле, подчиняется каждому его слову. – Хан-бин, – голос срывается на очередном рваном движении, разбивая любимое имя напополам, и Чживон останавливается, отдаляя собственный предел, – baby, остановись. Проведи медленно от основания к головке. Представь, что это делаю я. Я бы медлил и наслаждался. Я бы вылизал его. Я бы сделал тебе минет. Из сбивчивого дыхания и нового, куда более откровенного стона, Бобби хочется сотворить аудио-порно. Фантазия беспощадно рисует образ ослабевшего от степени возбуждённости Ханбина, пытающегося преодолеть эту слабость самоудовлетворением. Чживон отдал бы многое за то, чтобы увидеть его, раскрасневшегося и мастурбирующего. Хотел бы увидеть его член, Бобби уверен, что тот соблазнителен настолько, что удержаться и не попробовать его, будет невозможно. – Бобби...– Чживон никогда не слышал голос своего парня таким хриплым, и от переполненности его удовлетворённостью, рука на эрегированном органе непроизвольно набирает ритм, – мне недостаточно, я хочу, чтобы ты помог мне, помоги мне, хён, – и от этой мольбы тело сводит. – Ханбин, ты бы был податливым, пока я сосал бы тебе? – после риторического вопроса Бобби медлит, озвучивая все остальные мысли с выдержкой и эротичной грубостью, – Я хочу, чтобы ты поддавался мне... Я вбирал бы твой член глубоко... Позволил бы держать меня за волосы и направлять... Позволил бы отыметь мой рот... Лишить его девственности... Хочу, чтобы тебе было хорошо, baby... Я отсасывал бы тебе, пока не почувствовал бы твой вкус... А потом я бы слизнул до последней капли весь твой белый шоколад... Протяжный стон Ханбина отдаётся вибрацией в грудной клетке Бобби и следует волной ниже, где взрывается гейзером белёсых капель. Тело пару раз содрогается, после чего, наконец, заполняется негой. Чживон открывает глаза и смотрит на потолок, окрашенный золотым закатным светом и кажущийся чем-то невообразимо прекрасным. Восстанавливает дыхание, слыша такое же размеренное своего парня; без слов ощущает взаимность счастья. – Бобби... – Ханбин совершенно точно улыбается, произнося его имя, – ты – мой главный противник, – и смеётся так легко и непринуждённо, как смеются только при избытке дофамина. Бобби сам готов смеяться, но сохраняет серьёзность лишь для того, чтобы сказать: – Я люблю белый шоколад.