Между волком и собакой

Говорят, в северных странах путешественники пугают доверчивых слушателей ферелденскими морозами. Якобы зимой в Ферелдене так холодно, что сосульки под носом намерзают, а если резко тряхнуть головой — сосулька отвалится и ушибёт ногу. И именно поэтому в Ферелдене так любят сапоги из толстой бычьей кожи с меховой подбивкой. Ферелденцы в ответ на байки только пожимают плечами — любая зима не страшна, если в сундуке есть тёплая одежда, щели в доме хорошо проконопачены, а на ногах добротная обувь. В жаркую ночь приятно вспоминать небылицы о снегах и метелях. «Интересно, — вяло думает Алистер, вытирая скомканной простынью пот с тела, — неужели для северян такая жара привычна, как нам холод?» Мысли лениво ворочаются в голове, шлёпают жирными лоснящимися боками друг о друга… Как же хочется открыть окно пошире... Или всё же разбудить слуг, распорядиться, чтобы принесли в ванную пару вёдер холодной воды? Алистер с отвращением отбрасывает от себя влажные простыни, поднимается с постели и решительно отдёргивает с окон плотный занавес. Становится светло, хотя рассвет еще не наступил — ночи в фервентисе белые, при желании можно читать, не тратя свеч. Да, при таком свете не заснуть, и через пару часов поднявшееся солнце моментально прожарит комнату насквозь, но так есть хоть какая-то надежда на прохладу. Душно. Жарко. Сны в такие ночи — липкие, мутные кошмары, из которых хочется вынырнуть, как из заросшего водорослями омута. Чувствуешь, что попался, рвёшься глотнуть драгоценного воздуха — видишь его, вот он — сияет, дробится над головой обрывками праздничной фольги... Но не можешь. Что-то цепко удерживает в кошмаре, не отпуская. Иногда кажется, что нечто внутри него — тёмное, злое — смеётся по ночам, поглощает разум, заставляя переживать то, чего никогда не было. Словно Демон, поймавший его когда-то в ловушку иллюзий, никуда не делся и всегда был рядом, наблюдая, изучая, заманивая. Демон издевался тогда в Башне Круга, тянул удовольствие, точно ребенок, медленно облизывающий леденец. Как паук, пеленающий шёлком муху, обвивал его желанной грёзой, пил печаль Алистера полными горстями, давился ею, запихивал в бездонную глотку… Щерился от удовольствия улыбкой щербатого вихрастого мальчишки, младшего племянника, которого Алистер никогда не видел. Улыбкой Голданны, когда она, радуясь его неожиданному возвращению, заставляла мыть руки и звала за стол, уставленный исходящими паром тарелками. Она украдкой целовала в макушку, то подавая приехавшему погостить брату очищенный зубчик чеснока, то заботливо придвигала солонку поближе. Смеялась, что она вот-вот сядет за стол, только достанет пирог из печи. Племянники торопливо доедали суп и стреляли сияющими от предвкушения глазами в сторону его холщового мешка с гостинцами. Зять улыбался в усы, любуясь женой, раскрасневшейся от жара плиты, и поглядывал на смущённую Хейлин. Дескать, шурин, давай, знакомь с невестой, давно уже все уши прожужжал. Бывшая тэйрна неловко себя чувствовала — никак не могла привыкнуть к семье Алистера, хоть он заезжал проведать сестру каждый раз, как только выпадала возможность. Потому что только здесь он чувствовал себя как дома, только здесь он мог расслабиться и, наконец, отдохнуть в кругу семьи и… Нет. Не приезжал. Не чувствовал. Не было никакого «и». Настоящая Голданна оказалась тощей злой женщиной. Щурилась подозрительно, как напуганная крыса, плевалась ядом, сыпала грубыми словечками. В её доме пахло кислой капустой, липким запахом грязного белья и бедностью. У неё не было ни совести, ни усатого мужа, ни зубов с левой стороны лица. И она не то, что пирога — луковицы бы гнилой Алистеру не дала и улыбнулась всего раз. И то, не ему. Монетам, что жадно высыпала на ладонь из брошенного ей кошелька. Разница между почти воплотившейся мечтой и реальностью сводила с ума. Это неправильно, что сестра, его единственный родной человек, такая… Такая змея. Ведь вот они — её руки, он столько раз держал их в своих, помнит наизусть. Чуть шершавые, ласковые, сильные; вот её губы, щекотно чёркающие по щеке. От волос её пахнет травяным сбором, глаза её добрые, светлые, как полуденное небо... Как кусочек бирюзы в потёртом серебряном амулете на её шее, точно таком же, что он по дурости разбил в детстве. И её улыбка... Лучше он будет помнить её такой. А ту, сварливую чужачку, забудет, как кошмарный сон. Алистер с силой потёр лицо, прогоняя дурные воспоминания. Жара словно сгущается и давит на виски. Не понять — то ли от близкой грозы, то ли так сказывается бессонница и усталость. Прикосновение простыней к телу раздражает. Может, прибегнуть к считалочке? Каждый пытается заснуть по-своему. Как-то по совету приятеля Алистер попробовал заставлять прыгать воображаемых овец через забор, но так как хорошо знал, что овцы прыгучестью не отличаются, то увлёкся высчитыванием длины разбега и в ту ночь так и не заснул. А вот попытки загнать воображаемых овец в загон — другое дело. Первая овечка, белая, робко зашла в загон, потом зашла другая овечка, с чёрным пятном на ухе… Третья замялась, но Алистер аккуратно подпнул её. Четвёртая, чёрная, задумчиво встала посреди прохода, мешая входить остальным… …Скоро овечек в загоне стало больше десятка, вредные животные стали разбегаться. Загонишь одну — две отбились. Обежишь двор, догонишь, вернёшь на место — обнаружишь, что загон открыт… Когда Алистер уже хочет сдаться, прогнать противных животных куда глаза глядят и пусть их там хоть волки съедят, приходит Хейлин. Рубашка из белённого полотна ползёт с золотистых плеч, выгоревшие за лето волосы покрыты косынкой, юбка подоткнута… На лице улыбка, в руках нехитрый ужин — кувшин молока, холодного, с ледника, накрытый большим куском ржаного хлеба, щедро посыпанного солью. И всё становится простым и понятным, как по волшебству. Он стоит столбом и глупо улыбается в ответ. Соскучился, хоть они и виделись днём. Про загородку забыл мгновенно, но маленькая отара не разбегается по двору, а бежит к поилке, радостно бекая. Алистер знает, что будет дальше. Хейлин отдаст ему ужин, нальёт блеющим бестиям воды, потом вернётся к нему. Упадёт со смехом на стожок сена, и ему внезапно станет не до еды. Дети спят сладким сном, почему бы не провести время с пользой? Хейлин лукаво улыбнётся, угадав, о чём он думает, хихикнет, потянет за шнурок на рубашке… Не это ли счастье? Хорошее хозяйство, любимая жена, дети-умницы, чего еще желать от жизни? Алистер скрипит зубами, чувствуя ладонями холод запотевшего кувшина. Он хочет отхлебнуть, знает, что это самый желанный ужин в жизни. Хлеб ржаной, чуть сыроватый, с кислинкой, а от студёного молока будут ныть зубы… Только не будет он его пить. И целоваться с призраком тоже не будет. Алистер выпускает кувшин из рук, тот падает. Но не разбивается, не обжигает ноги ледяными брызгами. Просто беззвучно исчезает, так и не долетев до земли. Улыбка Хейлин гаснет, рука безвольно падает на смятую льняную юбку. Зачем ты так, читается в её глазах. Разве не об этом ты мечтал? На мгновение Алистера пронизывает жалость, хочется обнять Хейлин, погладить по голове. Ты никогда не носила такой грубой одежды, молчит он. Ты никогда не доила коз и не стригла овец. Да и чёрный крестьянский хлеб — в вашем замке его не ели даже слуги. Этого домика не существует, — молчит он, — ту деревню на границе Южного предела уничтожил Мор, помнишь? И наших детей, Дункана и Элли, тоже никогда не было на свете. Хейлин молчит в ответ, протягивает виновато руку. Алистер сжимает на прощание тёплые, шершавые от вчерашней стирки пальцы жены, поправляет по привычке рубашку на загорелом плече. Я больше всего на свете хочу, чтобы ты была рядом, — тихо-тихо молчит Алистер. Прости меня, — прячет глаза призрак и, высвободив руку, скрывается за пышными кустами жимолости. Маленькая деревушка растворяется туманом, но не сразу. Только когда призрак Хейлин скрывается из виду. Это единственная уступка, которую позволяет себе Алистер. Когда последний клок морока исчез, Алистер едва ли не кубарем скатывается с постели, ворошит ладонью волосы, с силой водит по окружающим его предметам. Всё настоящее: и чуть влажная простынь у края жёсткой кровати, и книга на полу, и ночной столик с пустым кувшином. Вспышкой рождается глупое желание взять и грохнуть кувшин об пол, чтобы убедиться в собственной реальности, но тут же гаснет. Действительно, глупо же он выглядел бы перед слугами, сотвори подобное. От жары хочется орать. Алистер со вздохом высовывается из окна по пояс. Всё равно его никто не увидит — ночь на дворе, все спят, даже хлебопеки еще не работают. Во дворце тихо, как в призрачном сне. Спят даже птицы, даром что стрекочет где-то сверчок-полуночник. Что это только что было? Просто сон? Наведённый Демоном морок? Алистер всегда ненавидел свои сны — они так реальны, что после пробуждения он не сразу понимал — было ли это на самом деле или нет. Кисловатый запах от руки — это так пахнет кожа или ржаной хлеб? Откуда этот шрам — это когда он в прошлом году до кости порезался, правя на весу косу, или это след от меча? Да пошло оно всё, думает Алистер. Через секунду кувшин вылетает в окно, чтобы звонко разбиться стеклянным крошевом. Тут же со стороны поста доносится приглушённая солдатская ругань. Молодцы. Бдят. Часы тренькнули за стеной, отбили половину часа. Скоро утро. Алистер полусонно смотрит вниз, на гладко вытоптанную землю во дворе, на потемневшие от времени могучие стены, сложенные гномами. На пожухлую, тускло-зелёную траву. Пот испаряется со спины, даруя иллюзию свежести. Скрипнула кровать, зашуршали простыни. С мягким "пуф" свалилась на пол подушка. Алистер оглядывается. Ну вот, разбудил Хейлин. Она, недовольно морщась от света, пытается нащупать в необъятной кровати девшегося супруга. Замирает, заметив, что он стоит у окна, потом зевает и сладко потягивается. Кажется, сейчас спросонья задаст дурацкий вопрос: «Ты, что, не спишь?», но она лишь спрашивает: — Опять кошмары мучают? Алистер невольно пожимает плечами, отводя взгляд от обнаженного мраморного тела. Что тут ответишь? Не мучают, раз каждый раз просыпаться не хочется? Хейлин поднимается, звонко шлёпает босыми пятками по наборному паркетному полу, обнимает. Как, оказывается, ему этого хотелось. Удивительно, но её груди даже в жару остаются слегка прохладными. Он трётся затылком о её макушку и получает в ответ короткий поцелуй в шею. — Только не говори, что ждёшь дождя, — шепчет Хейлин, и Алистер чувствует кожей её ухмылку. Да, от дождя он бы не отказался. Подставить под него руки, голову, почувствовать колкие удары капель о кожу. Но дождя нет уже три недели, поля сохнут без живительной влаги. — Наверняка зимой цены на пшеницу взлетят, раза в полтора, — отзывается на его мысли Хейлин. — Придётся скупать за казённый счёт у баннорнов, чтобы зимой накормить бедняков. Но это обойдётся дешевле волнений. Ага, дешевле, как же. Ради этого «дешевле» надо будет вменить налог торговцам-перекупщикам, не дожидаясь осени. Жалоб будет… Хейлин усмехается, угадывая ход его рассуждений. — Думаешь, что стая наших уважаемых негоциантов вырвет у тебя новые уступки, о мой венценосный супруг? Брось, от повышения квоты на ввоз драгоценных безделок никто не умрет. Они некоторое время молчали. Алистер — пытаясь вспомнить, что делал вчера и запланированные на сегодня дела. Хейлин — обнимая его, прижимаясь щекой к спине, слушая стук сердца. — Уже поздно, милый. Может, подумаем об этом завтра? Тебе надо поспать, отдохнуть… Расслабиться. Ты так много на себя берешь, не жалеешь себя… Расслабиться. Отдохнуть. Алистер задумчиво пробовал эти слова на вкус, осторожно трогал языком, как шатающийся после потасовки зуб. Взвешивал «за» и «против», принимая решение. Пусть всё будет хорошо, загадал Алистер, мысленно махнув рукой. Через пару ударов сердца еле слышно громыхнул грозовой раскат, и, как по волшебству, потянуло холодом. Ну да, кто бы сомневался. — Вот видишь, всё будет хорошо, милый, — мурлыкнула Хейлин подобно довольной кошке, и её сильные пальцы начали путешествие по его телу. Случайные прикосновения превратились в ласку, стали настойчивее, дыхание за спиной сбилось, ускорилось. Её губы оставляют на его плечах россыпи крошечных, точно бисерных поцелуев. — Не надо, — размыкает потрескавшиеся губы Алистер, впервые за ночь. Не так уж трудно оказалось это сделать. — Ты уверен? — игриво шепчет Хейлин, вжимается в него всем телом. Алистер перехватывает её запястья, прижимает к подоконнику. Говорит со всей имеющейся твердостью: — Да, уверен. — Что-то не так? — после небольшой паузы поинтересовалась она. — Тебе же нравится. Ещё как нравится. Больше всего на свете хочется обернуться, сжать тебя в объятьях, родную, любимую, крепко-крепко и никогда не отпускать. — Уйди, пожалуйста. Хейлин фыркает. — И как я это сделаю, позволь спросить? Если ты меня не отпускаешь? Алистер тут же убрал руки с её ладоней, прекрасно понимая, что она имеет в виду совершенно иное. Хейлин злится, он в этом уверен, даже оглядываться не надо. Шумно натягивает на себя сорочку, закутывается в ночной халат, громко хлопает дверью. Да, это большое достижение, кривит рот Алистер, разозлить призрака. Могла бы не полениться и изобразить иллюзию сквозняка от открывающейся двери, для большей точности. Комната вокруг него не торопится исчезать, хотя он знает, что спит и давно уже может проснуться. Просто Алистер знает, что призрак Хейлин стоит по ту сторону двери и беззвучно плачет, зажав рот ладонями — и у него нет сил сбросить с себя морок. Внезапная тоска наваливается, давит на плечи, тянет вниз, как камень утопленника. Это так просто — всего лишь немного напрячь руки. Подтянуться, медленно перегибаясь через подоконник. Выждать момент, когда тело начнёт неумолимо ползти вниз. Разжать пальцы. Упасть на твердую серую землю далеко внизу, сломать шею и не думать больше ни о чём. Никогда. Не останется ни головной боли, ни жары, ни унылых дней, похожих друг на друга, как монеты в узловатых пальцах ростовщика, ни угнетающих утренних попыток собрать себя по кусочкам. Только короткий миг падения. Вниз, в пропасть, в бездну, туда, где остались все украденные мечты... Кровь приливает к голове, и кажется, что воздух плавится, дрожит, словно марево над раскалёнными камнями… «Дыхание Создателя!» — одёргивает себя Алистер и трясёт головой, чтобы отогнать непрошенные мысли. О чём он только думает? Он косит взгляд, чтобы увидеть краем глаза расплывающуюся дымку и проснуться. Одно дело — рисковать остаться в призрачном мире иллюзий, другое — уступить искушению и умереть в Тени.

***

— Что невесел? Опять плохой сон? — поинтересовался юный Страж из Орлея, затягивая пояс поверх туники. Стражи, как порождения тьмы, могут чувствовать эмоции своих братьев. При желании, конечно. А этот орлеец был на редкость доставуч и любопытен. — Да так, жара... — расплывчато отозвался Алистер. И почти не соврал — над лагерем сгущались тучи, ни малейшего дуновения ветерка, только висящая жаркая сырость вместо долгожданного ливня. О своих снах он никому в отряде не рассказывал — зачем? У всех своё прошлое и свои демоны. Его тоже никто не расспрашивал, почему он остался в ордене и зачем он носит две "Клятвы" — свою и знаменитой напарницы. Да и в отряде нет ни целителей, ни церковников, от ночных кошмаров никто не излечит. Алистер нехотя встал, стал сворачивать свой потрёпанный спальник с пометкой «А» и пятном от тушёнки, с некоторой грустью вспоминая роскошную постель с шёлковыми простынями. Сегодня предстоит унылый долгий переход до деревни, где якобы заметили стаю гарлоков. День даже начаться не успел, а он уже заранее устал от всего и хочет побыстрее дождаться вечера и уснуть. Желательно без снов. И всё же. Как бы он хотел вернуться в то время, когда в его снах безраздельно властвовал Архидемон. Чтобы всё снова было ясно и понятно. Вот ты. Вот он. Вот меч. Надо просто наплевать на всё и сделать то, к чему так долго готовился. И тогда никогда рыжие кудри не взовьются погребальным костром.