С головой под одеялом

Нил, конечно, был бесчувственным, но даже у него был предел. Объективно говоря, Нил оставался непрошибаемым до определенного момента, и слабости у него все-таки… Да, были. Когда Харрисон устроил ту задницу с Максом, Нил в первую очередь воспринимал это как вызов, и лишь во вторую — как, собственно, задницу с Максом. Но часы шли; Максу совсем лучше не становилось, он все продолжал и продолжал плеваться цветными перьями, срыгивать часы и, болезненно держась за живот, сплевывать пуговицы — одну за одной, пока не набиралась целая горсть. У Нила было мало друзей; если быть точнее, Макс был одним из двух, так что постепенно эго Нила утихло. Потому Нилу было правда жутко слышать, как Макс кашляет ночью, но одним утром его прямо пробрало. Синяки под глазами Макса стали слишком большими, и он исхудал: у него почти не получалось нормально поесть, так что это было неудивительно. Руки Макса стали трястись; он даже перестал огрызаться на радужные словечки Дэвида, настолько все стало плохо. Нил был готов извиниться перед Харрисоном, только вот Харрисон не желал принимать его извинений. — Ты — всего лишь человек науки, а ты попробуй пове-е-ерить, — провел он зачарованно рукой по воздуху, и Нил процедил в ответ: — Во что мне еще поверить? В иллюминатов? В снежного человека? В Бога? Харрисон на это сказал, что Макс будет страдать за Нила, как когда-то страдал Иисус за грехи людские, что совершенно вывело Нила из себя. Но какова бы ни была злоба Нила, лучше от нее Максу не становилось. Тем вечером Макс рано лег — как и во все последние дни — и накрылся одеялом почти с головой. Это не помогло; его продолжало трясти, и он пробурчал: — Хол-лодно. Нилу было совестно. В конце концов, это из-за его спора с Харрисоном пострадал Макс; Макс не был подарком, конечно, но явно не заслуживал всего того дерьма, что с ним происходило. Было еще кое-что, в чем Нил не мог себе признаться: даже в его лабораторно холодном уме было место для странной жалости, которая была столь странно похожа на материнский инстинкт к страдающему. Ощущать это, понимать это было столь странно, что Нил пытался отогнать эти мысли, залезая к Максу под одеяло, и просто принять гипотезу, что он делает это только потому, что Макс — его друг. А не потому, что Макс болен или что-то… еще. — Я бы тебя сейчас оттолкнул, но… — Макс не договорил, с трудом сопротивляясь тощим рукам Нила, что забрались к нему под одежду и легли на живот. Макс уже перешел на стадию принятия, казалось: ему просто хотелось хоть немного облегчить свое состояние, и теплые руки Нила были очень кстати. Нил холодно отнесся к его попыткам отстраниться, учитывая, что мерзнущий тощий Макс сам же к нему и жался, и только вздохнул. — Скоро это кончится. — Откуда ты знаешь, — пробормотал Макс. — Я уже умираю, кажется. — Нельзя умереть из-за дебильных иллюзий. Извинения не помогли, — недовольно ответил Нил. Макс вздрогнул. — А? Ты извинялся перед Харрисоном? Нил хмыкнул. — Ага. Итог таков: завтра я начищу ему рыло, — вырвалось у Нила, как всегда вырывалось, когда он начинал нервничать. — Так выбей из него чертов секрет! — поддержал его порывы к насилию Макс, сжимая запястья Нила и сильнее на свой живот надавливая. Нил послушно надавил, и Макс выдохнул в подушку: — Да, так лучше. — Хорошо, — растерянно немного пробормотал Нил. Честно говоря, Макс был не тем человеком, который мог показаться жертвой. Наверное, именно поэтому было столь странно видеть его… в таком состоянии. Это ли была причина, почему Нилу хотелось успокоить его и облегчить страдания? Вполне возможно, и Нил сам чувствовал себя лучше, когда думал, что даже его слабые попытки как-то согреть Макса помогают ему. Макс заснул. Было всего восемь вечера, но он был рад провалиться туда, где из его глотки не выливался поток безделушек, и Нил понимал его. Постепенно Макс отпустил и руки Нила, так что тот смог сесть; Макс перевернулся на спину, и его челка стала забавно вздрагивать при каждом выдохе. Нил нервно дернулся: одна надежда была у них, а именно: на то, что Харрисон не столь устойчив к боли, как утверждает. Макс выглядел хуже и хуже с каждым днем. Нил приложил тонкую руку ко лбу Макса, потом прижался к нему губами. Ему показалось, что у Макса была температура; очередной глупый фокус Харрисона или яркое воображение Нила — это было неважно, всего было достаточно, чтобы наконец-то пнуть Дэвида и дать ему понять, что у них больной ребенок в лагере. — Я же говорила, что ты гей! — послышалось радостное со стороны выхода из палатки, и Нил дернулся, резко садясь. Никки стояла, с искренней забавой тыча в сторону Нила пальцем, и улыбалась во все свои двадцать с чем-то зубов: — Гей-гей-гей. — Я не… Я не гей! — воскликнул Нил тут же. — Ге-е-ей! — звонко засмеялась Никки, и Макс заворочался, глаза сонно открывая. — Какого хрена? — фыркнул он, уныло вздыхая, и перевел злой взгляд на Никки. — Ты чего разоралась?! Никки хихикнула. — Нил — гей. — Тоже мне новость, ты-то че орешь? — процедил Макс без особого интереса в голосе. Нил же только воскликнул: — Эй! — Что «эй», я поймала тебя с поличным, — подмигнула почти соблазнительно Никки, а потом опомнилась и подпрыгнула на месте, к постели Макса подбегая. — Он пытался тебя поцеловать. — Нил, держи себя в руках, — устало попросил Макс, отворачиваясь от слишком громкой сегодня для него подруги, и забрался опять с головой под одеяло. — Я не пытался, — надавил Нил возмущенно. — Да мне без разницы, — честно ответил Макс, тут же вскакивая, и резко перегнулся через край кровати. На пол из его рта посыпались монеты, и он, кашлянув раз и два, нервно скрипнул зубами: — А я-то надеялся, что на сегодня отмучался… — Это неважно. Важно то, что я была права! — подытожила Никки. — Нет! — Да! — Нет! — Да-да-да! — Нил, заткнись и снова обними меня, — раздраженно заявил Макс, очевидно устав от всей этой перебранки, и, не дождавшись от Нила никаких компрометирующих действий, взял его за руки сам и засунул их себе под желтую рубашку. В глазах Никки появилось астральное отражение ее фантазий, и Нила аж передернуло от такой перспективы. Строго говоря, он никогда не думал о своей ориентации, да и не было в этом для него смысла: ученый же женат на науке. Но вот настолько остаться в стороне он не мог, и уже было открыл рот, чтобы возмутиться, как Макс предугадал его слова: — А если ты, Никки, имеешь что-то против, иди и выклянчи у наших ударенных вожатых обогреватель. Я замерз. — Брюзга, — фыркнула раздраженно девчонка, но исчезла из палатки тут же. Нил выдохнул, но даже дыхание его было дрожащее-нервным, что Макс каким-то магическим образом своей шевелюрой почувствовал и недовольно пробормотал: — Господи, надеюсь, тебе станет лучше, если скажу: я гей. И заткнулся, оставляя Нила наедине с его душевными криками.