2426 г. Холодные камни Арнора // Праздник молодого вина

На закате караул сменился; Таургон с Боромиром, освободившись от шлемов и копий, пошли в трапезную. На сегодняшний вечер у «шайки» были обширные, хотя и вполне мирные, планы, и ни Боромир, ни Амдир не собирались тратить время на ужин дома. О чем, разумеется, лорды-отцы были предупреждены с утра. Но у дверей трапезной двух друзей встретил Эдрахил. – Вы сегодня ужинаете у наследника, – сообщил он. – Днем пришел слуга от него. Они переглянулись. Спрашивать командира, что произошло, – бессмысленно. Откуда ему знать? – Нашим скажи? – попросил Таургон. – Уже, – кивнул Эдрахил. Ну ладно. Преимущество гвардейца в том, что он всегда одет «к ужину», даже к такому внезапному. Они поднимались по широкой лестнице башни, гадая, что же такое случилось: вряд ли дурное, хотя, конечно, позвать «на ужин» было бы способом передать им известие, не привлекая лишнего внимания… да нет, не может быть! глупости! это что-то хорошее. Но что? Письмо от Барагунда, от Митреллас? но зачем звать Таургона? да и Боромир мог бы прочесть его завтра… Что-то, что касается самого Таургона? может быть, но что? Друзья прошли второй этаж, стали подниматься на третий, когда услышали, что дверь в покои Денетора распахнулась. Нет, она-то открылась беззвучно, но голоса за ней, прежде приглушенные, раздались громко, так что эхо лестницы подхватило их. Голоса?! В покоях наследника?! Не просто громкие, а шумные, радостные… эти люди почти кричали – потому что так привыкли и потому что каждому надо было перекричать прочих. Это – у Денетора?! Таургон с Боромиром остолбенели… попытались разобрать слова… Это не был Всеобщий. Это звучало – словно осиное гнездо разворошили. Язык Ламедона. Гвардейцы помчались наверх. Гостиная была отдана во власть захватчиков. Оглушительно-цветастые передники женщин поверх синих юбок, слепящие многоцветьем узоры парадных жилеток мужчин. Гвалт стоял такой, что Стражи Цитадели словно оглохли. Старый Форланг стоял возле мумака, охраняя драгоценность от чрезмерно широкого движения кого-нибудь из ламедонцев. На лице верного слуги отсутствовало выражение. Любое. Мумак выглядел живее его. Придя в себя от потрясения, Таургон и Боромир начали понимать, что же здесь творится. Не вообще – раскрыть эту тайну мог лишь хозяин, скрывающийся, вероятно, у себя; нет, понять, что вот сейчас делают крестьяне. Они развешивали по гостиной гирлянды. Гирлянды из сушеных фиг, перемеженных листьями лавра. И труд сей был не из легких. В любом нормальном деревенском доме по стенам есть гвозди! А там, где необходимого гвоздя почему-то нет, хозяин вобьет его быстрее, чем произнесет эти слова. Но как прикажете вешать гирлянды на мрамор?! Да еще и так, чтобы получалось красиво! А получалось – там, где было закончено, – действительно очень красиво. Они использовали любой завиток резьбы полуколонн, любую трещинку в мраморе (за полторы тысячи лет, что стоит эта башня, трещины… нет, они не были заметны, Таургон никогда раньше не видел их, но то всего лишь арнорский лесной следопыт, а то крестьяне, которым надо закрепить бечеву любым способом!!), протягивали длинную гирлянду от одного места крепления до другого, а потом уже украшали ее саму, навязывая на нее разные короткие. Сочетание столичного мрамора с этими деревенскими украшениями было невероятным, но, странным образом, не вызывало протеста. Возможно, потому, что крестьяне чувствовали не только трещины для креплений, но и ритмы узоров. Таургон, не зная, куда себя деть, кивнул Боромиру в сторону балкона, тот ответно кивнул, одобряя (изъясняться словами было бы слишком сложно: пришлось бы перекрикивать ламедонцев). На балконе была бархатная синяя тишина. Дух перевести. Очень скоро к гостю присоединился хозяин. – Не ожидал? – усмехнулся Денетор. – Откуда они взялись?! – У них праздник молодого вина, – по обыкновению, наследник говорил как об очевидном, – и они решили отпраздновать его вместе со мной. Но они умные люди, они понимают, что я приехать не смогу. И они решили привезти праздник сюда. Он посмотрел на Таургона и улыбнулся: – Я подумал, что ты будешь рад отметить его с нами. – Спасибо, что позвал на этот раз. – «Этот раз»? Нет, – покачал головой Денетор, – этот раз – первый. Это не горцы, это Нижний Ламедон. Зимой я там был впервые. – И они вот так взяли и приехали?! – Не совсем. Я же сказал: они умные люди. Заранее сообщили лорду Ангбору о своем намерении, он спросил меня. Нет, неожиданностью их приезд для меня не стал. Разве что день. Я ждал их послезавтра или на третий, а они поспешили. – Это же чудесно, – сказал Таургон. – Да, – медленно кивнул Денетор. И повторил: – Да. Арахад видел, что Денетор растроган. И не знает, как сказать об этом, да и не хочет говорить: проявлениями любви он не избалован, принимать их умеет плохо. …и что такого, кажется, сделали зимой? Ну, поехали к слиянию рек. Ну, хвалили крестьянскую еду всю дорогу – еще бы ее не хвалить, когда так вкусно было! Или… любопытство некоего фейэделэма со спутницей, его долгие разговоры с крестьянами оказались для ламедонцев таким событием? Молодой лорд – из свиты йогазды, мнение о нем – мнение о йогазде? Если так, то сегодня и его праздник. А хоть бы и нет. Это праздник Денетора. Заслужил, что и говорить. Из гостиной стали звать йогазду, он пошел внутрь, Таургон следом. Зала преобразилась. Золотисто-коричневые фиги, серо-зеленые листья лавра – они, наверное, странно смотрелись бы здесь в холодном дневном свете, но сейчас, когда огни пары десятков светильников отражаются от мрамора стен, сейчас всё такое солнечное и… теплое. – Сеипэн, – благодарно сказал Денетор. – Нагион сеипэн. «Нагион сейп! Нагион сейп!» – подхватили ламедонцы. – Что ты им сказал? – почти в самое ухо спросил его Таургон. Не секретничая, а просто иначе он не услышит вопроса. – Что очень красиво. Придется подучить язык: «сеипэн», но «нагион сейп»… Я должен говорить чище. – Они простят тебе любую ошибку. – Они – простят, да, – он изогнул губы в обычной усмешке наследника. А он прав. Или говори на Всеобщем, или без ошибок. Открылась дверь. За плотной толпой крестьян вошедшего не было видно, но Денетор показал взглядом на вход, ламедонцы стали оборачиваться, а потом расступились, пропуская изумленного молодого мужчину в дорожной одежде. Барагунд. Он что, был в Минас-Тирите? Не из Итилиена же он примчался? Или… лиг двадцать пять – тридцать… на сменных конях, сначала гонец, потом – сам? Страшился известий, требующих его немедленного приезда, а дома – такое? Жесток Денетор с сыном, что и говорить… Итак, все в сборе? Можно начинать? Как крестьянское веселье вместится в этот зал? Он, конечно, не маленький – но им-то местом для праздника служит склон холма! Крестьянин с дородным животом и в самой украшенной жилетке, верно староста, подал йогазде чашу, отделанную замысловатым узором. Потом взял бурдюк, налил туда вина. Денетор заговорил: – Я благодарен вам, что вы привезли ваше вино, ваш праздник и вашу радость. Здесь нет места, чтобы усадить всех вас за мой стол, но хотя бы общую чашу мы с вами выпьем. Он чуть отпил и пустил по кругу. Вино было легким. Не из тех, что обычно подавались к этому столу: те смакуешь по глоточку: распробовать вкус, как вчитаться в эльфийские стихи – чем дольше, тем больше оттенков замечаешь. Нет, это хочется пить большим глотком, чтобы запеть или пойти плясать. – Йо бор! Йо бор! – загудели довольные крестьяне. И без перевода ясно: урожай удался. Чаша обошла всех и была водружена на стол. Ламедонцы стали один за другим уходить: через комнату слуг, вниз, в кухню. Лестница там, видимо, на двоих, так что, чтобы уйти, им понадобилось некоторое время. Староста, кажется, был намерен остаться. – Что происходит, отец?! – выдохнул Барагунд. – Сегодня ты можешь не переодеваться к ужину, – заметил Денетор своим обычным тоном, – но плащ всё-таки стоит снять. – Но объясни! – Йо бор, – смилостивился отец. – Праздник молодого вина. Не ты ли сетовал, что зимой остался без Ламедона? Сейчас такой несправедливости не будет. Пользуясь суетой, староста подошел к Таургону, взглядом указал на Барагунда. – Старший сын, – одними губами ответил арнорец. Спросил отчетливо: – Как тебя зовут? – Паразд, – приосанившись, произнес ламедонец. – Стало быть, ты родич йогазде? – Родич, – совершенно честно сказал наследник Элендила. – Очень дальний, но родич. – То-то я еще зимой думал: вы похожи! Таургон с улыбкой качнул головой. В зеркало ему приходилось смотреться каждое утро, и ничего общего с Денетором, кроме выскобленного подбородка, оно не показывало. – Похожи, похожи! – староста явно не терпел возражений, и на родичей йогазды это тоже распространялось. – Вы смотрите одинаково. У прочих дзентри взгляд соскальзывает, как маслом намазан, а вы вцепитесь, как барбарис колючками. Барбарис… это серьезно. Если так, то, может, и вправду похож. За это время ламедонцы завершили убранство залы, расставив на столе несколько ваз с лепным узором и ритмичной росписью. В вазах красовались букеты пшеницы и сине-сиреневой лаванды. Как она? У нее все хорошо. Она счастлива. И иногда вспоминает его – легко и спокойно. Иначе просто не может быть. Вместо привычных серебряных тарелок захватчики принесли с десяток глиняных разукрашенных блюд, Паразд был вынужден прервать беседу, подошел к Форлангу – как было легко догадаться, с вопросом, кому куда ставить. – И еще три, – обычным тоном обронил Денетор. Под его взглядом (колючки барбариса, точно!) поставили два на верхнем конце стола, одно рядом с креслом хозяйки. Староста смущался, не зная, как спросить, правильно ли он понял, что одно из этих блюд – для него. – Будь мы в Ламедоне, – медленно кивнул ему йогазда, – мы все были бы за одним… тем, что заменяет стол. Здесь с нами сядешь хотя бы ты. Паразд заговорил слова признательности, но никто его сейчас не слушал. Все смотрели на хозяина: кто еще сядет с ними? сыновья глядели со жгучим интересом, Неллас – с удивлением, Таургон – в нетерпении. Один старый слуга смотрел в никуда: кого посадит «молодой господин», тому и станет подавать еду. Захочет посадить горских пастухов – его дом, его дело. – Форланг, – мягко и негромко. Продолжения не требовалось. Всё было сказано этим тоном, какой от наследника слышала, пожалуй, только Неллас. Старый Форланг понял его – но не поверил. Или не смог вот так сразу принять, что одного нашествия дикарей в цветастых тряпках хватит, чтобы мир, незыблемый как Миндоллуин, перевернулся. Денетор подошел к нему: – Сегодня особый день, Форланг. И я хочу, чтобы сегодня ты сел за стол с нами. Тот привык повиноваться «молодому хозяину», повиноваться с того дня, как тот стал действительно хозяином этих покоев, но… есть приказы, которые выполнить невозможно. Не потому, что ты против, а так, как рыба не умеет летать. – Я прошу тебя об этом, – договорил «молодой хозяин». Час от часу не легче… Госпожа пришла на помощь мужу: – Так я позову Иорет? Он кивнул. Ну уж если и Иорет сядет с ними за стол… – Не бойся, – такие глаза у «молодого господина» бывали, когда он замысливал удрать в горы вместо занятий, – от того, что ты не будешь прислуживать, ничего страшного не случится. Я же сказал: сегодня особый день. Мы будем брать еду сами. Сами?! Полвека назад за такие выходки грозил молодому господину гневом его отца. А сейчас… – Ай, какие! Старая курица Иорет. Вошла с госпожой и побежала к букетам. Радуется этой траве как старому другу или родственнику. Сколько лет в столице, а деревенские привычки не скрыть. – У нас в Бельфаласе делали такие, госпожа! Ну вот точно такие! Просто один в один! Ой, а стены, стены-то! Ну думала ли я, что еще когда в жизни это увижу! И где! Ведь здесь, здесь же!! Если госпожа ее не уймет, мы оглохнем. Форланг почти с благодарностью посмотрел на крестьянок, явившихся с первым блюдом: подносами с большими лепешками. Восьмерым съесть столько было бы не под силу, даже если бы их ужин только из этого и состоял. Значит, ламедонцы весьма остроумно решили, как устроить общий стол там, где для всех нет места: принесут и унесут. Денетор взял верхнюю лепешку, памятуя обычаи, отломил кусок, передал Паразду. Лепешка была большой, как раз на них всех. Таургон ждал аромата лаванды (отболело, ушло в прошлое, она наверняка уже помолвлена, а то и замужем), но нет: ударил дух розмарина и фенхеля, а внутри оказались виноградины. Паразд с охотой стал объяснять: – Самую первую гроздь винограда хозяин несет на вершину горы и благодарит за этот урожай. А после женщины возьмут ее, опустят ягоды в оливковое масло, раскатают тесто и запекут эти ягоды в нем. Ели в молчании. Это было больше чем праздничной едой. Таургон думал о том, что в глухой провинции, где и потомка нуменорцев-то встретишь с трудом, память сохранилась лучше… или это не память? или это отзываются сердца? – тому, что глубже разума и надежнее знаний, тому, что истиннее написанного в лучших из книг, потому что из книг растет не только мудрость, но и гордыня, и чаще, чем мудрость, куда чаще… Денетор попросил передать ему лепешку с другого блюда, но ломать ее не стал. – Дяде отдам завтра. – Жаль, что ты не позвал его, – простодушно брякнул Боромир. Отец ответил ему холодным укоризненным взглядом. В самом деле, представить Диора за одним столом с крестьянином и слугами? нет, это возможно, если понадобится, и он станет улыбаться, как всегда, и будет доброжелателен, как всегда, но… из живой радости этот праздник превратится в ритуал. А госпожа Андрет? ей хоть капельку понравится всё это? Нет, уж скорее жаль, что здесь нет Митдира, Садора и прочих из «шайки». Боромир тоже сообразил это и решительно ухватился за лепешку: – Я тогда нашим возьму! Барагунд наконец очнулся от шока: – Тогда и я возьму нашим! – он мгновение подумал и спросил: – А можно две? Спросил не отца, а старосту. В смысле, хватит ли крестьянам. – Бери, бери, фейэделэм, – щедро улыбнулся тот. Барагунд благодарно кивнул и взял четыре. Боромир чуть подумал и потянулся за второй. Оба осторожно поглядывали на отца, но Денетор смотрел на них не с обычной насмешливой, а со спокойной улыбкой. Паразд откровенно торжествовал. Таургон понял, что не взять лепешку для кого-то ему сейчас будет просто неприлично. Но для кого? их шайку одарит Боромир, и это правильно… разве в Хранилище отнести, старый М* будет рад. А Тинувиэль? скажет, что плоды надо оставлять на вершине, а не печь потом? или одобрит? ладно, он возьмет, а дальше ее дело. Староста налил вина в чашу, протянул Денетору, но тот не принял, изобразив искреннее изумление: – Разве не старшему сначала? Форланг охнул. Но чашу принял и заговорил срывающимся голосом: – Что же… раз такой день… ну… – многое, очень многое накопилось за эти полвека в его душе, но прежде он выражал это делами, поступками, выражал всеми годами служения «молодому господину», у которого уже виски заметно начали седеть. Как это высказать словами?! он не умел. – Счастья вам… вам… всем… Он торопливо отпил, и непрошенные слезы заглушили для него вкус вина. Ламедонский праздник недолго пробудет серьезным, даже если он и не в Ламедоне. Надо было перепробовать не меньше десятка сортов вина, а также воздать должное куда большему числу блюд. По счастью, от каждого можно было брать понемножку… но всё равно, испытание оказалось серьезным. Колбаски, тушеные вместе с виноградом в винном соусе так, что тот застывает как желе, узорочье пресного теста с соусом из зеленых помидор, перцы, внутри которых оказывались сардельки, паштет из куриной печени с каперсами и еще не понять чем, ломтики копченого мяса с жареной тыквой, просто горящей от смеси перцев… во рту был огонь, его надо было залить, чаша шла по кругу, от прежней неловкости не осталось и следа, Иорет говорила и говорила, что она ведь всех, кроме господина Денетора и еще тебя, Таургон, знала ведь совсем такими крошечными, что просто комочек, а теперь такие все красавцы, что просто залюбуешься, и жаль, тут нет госпожи Митреллас, уж она-то, должно быть, чудо как хороша стала… в другой день бесконечная словоохотливость Иорет показалась бы им невыносимой, но сейчас все улыбались, пока она говорила, и смеялись, когда она всё-таки закончила – и даже прежде, чем новый урожай винограда созрел, как заметил Паразд. Ближе к концу, когда бесконечные варианты мяса иссякли, внесли на блюдах знакомые фиги с лавровыми листьями. Когда Барагунд взялся за первую, оказалось, что это гирлянды – просто не пошедшие на стены. В очах итилиенского командира блеснул огонь отваги. Он взял гирлянду, расправил ее, чтобы нигде не перекручивалась, и бесстрашно спросил, указывая взглядом на мумака: – Отец, можно? Боромир, поняв замысел брата, аж дышать забыл от восторга. – Я полагал, – Денетор откинулся на высокую спинку стула, – что мои сыновья старше пяти лет. Но я ошибся. Что ж, раз вам по возрасту такие подвиги – действуйте. Форланг напрягся: позволение позволением, но выпито сегодня было не так и мало, вдруг что случится… вещь ценнейшая, и не только искусной работой. Денетор взглядом показал ему: нет, не вмешивайся. Хмель мигом выветрился из головы братьев. Можно! Можно хоть так рассчитаться с этим чуждым, этим иноземным монстром, который стоит в их зале, будто так и надо! Годами приходилось его терпеть, потому что… ну да, это много больше, чем драгоценный подарок, это символ мира… но враг, с которым война не началась, остается врагом, и вражий мумак попирает пол нашего дома! Сосредоточенно и при том осторожно братья крутили гирлянду вокруг своей жертвы, то обматывая, словно Ангайнором, то вешая так, как им казалось забавно… наконец здравый смысл и чувство прекрасного взяли верх над ненавистью и мстительностью, так что гирлянда изящно повисла на хоботе и бивнях восточного зверя. Символ несостоявшийся войны смотрелся с ней отнюдь не так плохо, как хотелось бы братьям. – Довольны? – осведомился Денетор. Он попросил у Паразда чашу и сказал совершенно серьезно: – Выпьем за то, чтобы этот славный подвиг остался единственной победой над мумаком в вашей жизни. Пощипывали фиги с блюд. Внутри них оказался миндаль, а еще зернышки аниса и фенхеля. Сказочно душисто и не так сладко. Денетор, глядя на Таургона, встал. Северянин понял и поднялся тоже. Сегодня им поговорить, сидя за столом, невозможно: соскучившиеся друг по другу братья болтают, почти не понижая голоса, Иорет неутомимо восхищается, что сейчас вот почти так же, почти в точности, как они когда-то в деревне праздновали, только лучше сейчас, потому что… и не слушать ее более чем сложно, Паразд так и тянется через стол расспросить Форланга о йогазде, и не надо им мешать. Эти двое отошли от стола. – Тебе, как я понимаю, привычно подобное? Пир без слуг? – Не то слово! – выдохнул арнорец. – Почти как дома… Такого изобилия у нас не бывает, конечно, а в остальном – да. – Хорошо, – медленно кивнул Денетор. Он же всё про тебя знает. После Эреха – точно всё. Потому и позвал сегодня. По-семейному. И не только по-семейному. Сейчас об этом думалось легко. Таков мир, в котором они живут. Они не маленькие дети, чтобы зажмуриваться и говорить «этого нет». Таургон подошел к мумаку, провел пальцами по бивням, по гирлянде: – Получилось удачнее, чем хотели мальчишки. Тебе не кажется, что вот сейчас это символ всего, что ты делаешь? Любовь юга. Мир с Харадом. – И ненависть Минас-Тирита, – добавил Денетор. – Ну как же можно без перца? – в тон ответил северянин. – Слишком приторно. Помолчали. Иорет рассказывала, как они, девушками, ходили собирать лаванду, и не просто ходили, а в дальние холмы, потому что там… – Так и оставишь? – Посмотрим, – пожал плечами правитель Гондора. – Сентябрь всё это точно провисит, кто бы и что бы ни говорил. – И в перечне твоих пороков появится «деревенщина», – улыбнулся арнорец. – Не появится. Вернется. Ты просто не застал этого. Таургон кивнул, готовый слушать, и Денетор неожиданно для себя заговорил: – Я же мальчишкой носился по нашим холмам с пастухами. Овцы, ягнята… я вырос в этом. Однажды… – его пальцы теребили фигу в гирлянде, словно он решал, оторвать или не рушить красоту, – однажды я погнался за удравшей овцой, споткнулся, покатился, ударился головой. Всё обошлось, да… но отец был в ярости. – Что же он сделал?! – Не разговаривал со мной. Совсем. И долго. Это разом меня научило осторожности. – Н-да. Зная старого фоура, дорисовать картину было несложно. Суров он был с сыном, суров. – Боромир спрашивает, почему здесь нет дяди… Я охотно верю, что дядя может рассказать не менее впечатляющую историю о гневе своего отца. Но вот удравшей овцы в ней не будет. Паразду надоело разговаривать через стол, он пересел рядом с Форлангом. – С пяти лет, – кивнул Денетор на невысказанный вопрос Таургона. – Не расставаясь ни на день. Только в последние годы я стал ездить в Лаэгор без него. Ему уже трудно. А так – каждый день, да. Ни с одним человеком я не прожил вместе дольше. – Но Диор? – Нет, – качнул головой, – нет. Пока я был мальчишкой, дядя был со мной… приветлив. Ты же знаешь, как он это умеет. Глупец сочтет его добрые слова чем-то большим. Я глупцом не был. Таургон промолчал. Зачем говорить об очевидном. Не мог простить этому мальчику, что он – не его сын. – Так что общаться мы с ним стали позже. Сильно позже. Мне было уже к двадцати… я рвался решать судьбы Гондора. Тут дяде и стало интересно со мной. Барагунд поднял чашу и звал их к столу. Пили за лорда Дагнира и его семью. Славный тост. По столу змеилась наполовину обглоданная гирлянда. Длинная, на весь стол хватило. Денетор с Таургоном оторвали себе по нескольку фиг – и снова отошли: не мешать Форлангу рассказывать о «молодом господине» и самим поговорить о нем. – Не поверишь, – Денетор аккуратно надкусил фигу, доставая зубами миндаль, – я в детстве был страшным сорванцом. Я удирал даже не потому, что было неинтересно учиться, нет… – Было интересно удирать? А он тебя искал? – И весьма ловко. Его же из армии дед взял. Я не спрашивал, но сейчас думаю, что из разведки. – А. – Но однажды и его терпение кончилось, и он мне объяснил, чем для него оборачиваются мои побеги. – И на этом его мучения закончились? – Таургон наконец дожевал фигу, стало можно разговаривать. – Только начались. Я не желал тратить время на воинские занятия. Быстрая разминка, именно с ним; основы основ выучки. Но не более. Северянин молча слушал. – Мальчишки вообще жестокий народ, а я как раз почувствовал свою силу. Пока я удирал от Форланга в горы, я был обречен на проигрыш: или он меня найдет и приведет, или меня вернет голод. А тут: я сижу над книгами, меня не надо ни догонять, ни искать… но он, такой взрослый и сильный, не может ничего со мной поделать. «Я занят», «Ты мне мешаешь» – и точка. Сейчас жалею об этом, но тогда… тогда я упивался. «Да и не только тогда». – Отец, дед пытались меня образумить. Они говорили о традиции, об уважении лордов… а я тогда нашел формулировку и стоял за ней, как за неприступной стеной. Она была правильной, я и сегодня скажу всё то же. Она была правильной, да… и всё же я был неправ. – И что же? – Я говорил, что хороший правитель заменит и тысячу, и больше воинов, но тысяча воинов не заменит хорошего правителя. Так почему же я должен тратить время на то, чтобы стать одним-единственным воином? – Как через такое вообще можно пробиться?! – Как всегда берут крепости. Обходом, – улыбнулся Денетор. – Наместник Барахир был человек выдающийся… он учил меня уступать мнению других хотя бы в чем-то. Чтобы потом не уступать в главном. – Стало быть, – Таургон надкусил новую ягоду, – Форланг вздохнул спокойно? – Ты обо мне слишком хорошего мнения, – приподнял бровь Денетор, – или недооцениваешь меня? – Сложный вопрос, – улыбнулся северянин. – Боюсь, недооцениваю. А что еще? – А еще служба Стражем, – он тоже надкусил фигу. – Для юноши Седьмого яруса она обязательна, если он не калека. – И ты был против. – А как иначе? Мне же не встретился, как Барагунду, тот, кто объяснит ее истинный смысл. Стоять часами и ничего не делать – я взъярялся при одной мысли о подобной безумной трате времени! Таургон покачал головой: – Мне жаль их… от Форланга до Наместника. – Да, детство у меня было трудным… для родных и наставников. – И ты так и не пошел служить? – Представь себе, пошел. – Денетор откусил фигу, Таургон вспомнил о своей. – Никто, кроме деда, со мной об этом уже и не заговаривал. Он… убедить не мог, переупрямить не мог. Он время от времени возвращался к этой теме, так – полувопрос-полупросьба… время у нас еще было, никто не обязан начинать служить в пятнадцать, так что пока всё еще прилично… Мне было совестно перед ним – но пожертвовать хотя бы одним годом бессмысленной траты времени даже ради него?! – И? – И однажды после очередного «разговора» (его вопрос и мое гневное молчание) я стал представлять себе, как я стою часами под Древом… и тут меня осенило. Он доел фигу, быстрым движением слизнул патоку с пальцев. – Я увидел это отчетливо: я стою, никто не смеет со мной заговорить, отвлечь меня, несколько часов я совершенно предоставлен самому себе. Это же прекрасное время для размышлений! – О судьбах Гондора, – улыбнулся северянин. – По-моему, ты всё понимал совершенно правильно и без объяснений, а? – Что ж, если посмотреть так… – ответно улыбнулся Денетор. – Но жаль, что мне никто не рассказал того, что ты Барагунду. Что ж, у деда и остальных камень свалился с плеч. И перекатился прямо на плечи Ломиона. – М? – Предшественник Эдрахила. Эдрахил из простых, а тот был из знати. Манеры – залюбуешься, вежлив со всеми до одного… просто Андуин под солнцем в безветренный день, блеск и красота, а по характеру – Глаурунг с Анкалагоном. Им восхищались почти все, и я тоже. Но мнение в Первом отряде было одно: его. Большинство и не спорило. Меньшинство – ну, их хватало ненадолго. – А ты? – А я с ним тоже не спорил, – не скрывая гордости, ответил наследник. – Мы с самого начала поговорили… довольно пространно. И я объяснил ему, что стоять в караулах я буду только во второй половине дня и в начале ночи. И никак иначе. Потому что с утра я занят, а перед рассветом буду спать. И когда он понял, что я не зарвавшийся наглец, а действительно мой день расписан по часам и занятия более чем серьезны, он принял это. – Впечатляет. – Еще как. Никто перед ним рта раскрыть не смел, те, кто смели, жалели об этом, а меня он всегда спрашивал, устраивает ли меня назначенное время моей стражи. Таургон вспомнил, что держит недоеденную фигу, и занялся ею. Что там Паразд говорил об их сходстве? Вот уж там, где не ожидал… Но он действительно очень занят! И потом, он всегда готов услышать от Эдрахила «нет»… правда, никогда не слышал, да и вряд ли услышит, но… ведь же не требовал, не настаивал, ведь только просил. Взгляд одинаковый. Вцепитесь, как барбарис колючками. Н-да. Денетор милостиво дал ему закончить десерт. – А у тебя кто был? – спросил он. – Мама, – со светлой улыбкой ответил арнорец. – Но это книжность, а воинское? – Мама, – уже настойчивее повторил Таургон. – Всё, что должен знать следопыт: как ходить по лесу, выслеживать, убегать, прятаться; лук, копье, основы меча; травы, перевязки, лечение… всё мама. Ну и чтение-письмо, история. Гондорец покачал головой: однако. – Я снова повторю: у нас шла война. До свадьбы мама была вестницей между отрядами. Это женское дело: быстрота, хитрость, осторожность. Ну и быть всегда готовой малое число врагов перебить, от большого скрыться. Она умела всё. И учила меня всему, пока не пришло время мне ехать… к родственникам. – У которых ты квэнья так хорошо выучил, – обронил Денетор. На миг Таургону показалось, что тот отлично знает, к каким-таким родственникам он уехал. Да нет, не может он этого знать! Показалось. – Ну да, и квэнья тоже. Но больше учился мечу. – Да, разумеется. – Так что никаких увлекательных историй о спорах с наставниками у меня нет, – виновато сказал северянин. – Усердие, еще раз усердие, мечта поскорее вырасти и страх, что взрослеть придется слишком рано, если погибнет отец. Вот всё, что у меня было. – Да, понимаю, – кивнул Денетор. – Но мне очень трудно представить воинским наставником женщину, тем более мать. Было уже заполночь. Барагунд задремывал, слушая брата, вскидывался, переспрашивал. Бешеная скачка и обилие вина давали себя знать. Пора было заканчивать. Денетор поднял прощальную чашу: за тех, кто устроил им этот праздник. Потом взял с блюда одну непочатую гирлянду и положил поверх виноградной лепешки, которую уносил своим Таургон. Сквозь сон Таургон слышал недовольные голоса – не особо громкие, но раздражения в них было столько, что проще уснуть под любой шум, чем под них. – А когда к нам придет кто-нибудь? – возмущенно шипел Д*. – Нам краснеть?! объяснять, что это его?! – Да я не спорю, – В* был спокойнее, хотя недоволен не меньше. – Просто: не трогай. Он встанет, мы ему скажем. И пусть уберет. – Сразу видно, что он неизвестно какого рода! – не унимался Д*. – Дома у него наверняка такие «украшения» висели! А неплохая мысль. Набрать диких яблок, перемежить гроздьями рябины – и развесить. Отцу должно понравиться. Особенно если сначала рассказать про бивни мумака. Надо вставать. Вставать и разбираться с негодующими лордятами. …а вообще это его вина. Он же прекрасно понимал, насколько эта гирлянда неуместна здесь. Нет, пришел вчера счастливый, разомлевший, а что живут они не вдвоем с Митдиром – не подумал. Так что правильно они на тебя рассержены. За дело. Он откинул полог и встал. – Извините, – сказал он раньше, чем на него набросились с возмущенными требованиями. Снял гирлянду с крюков у входа, перевесил на столб своей кровати. – Убери! – от негодования Д* перешел на сущее шипение. – Ты понимаешь, что превращаешь комнату в какой-то деревенский дом?! – Это подарок, – ответил Таургон очень спокойно. – И так сразу видно, что она моя. В его тоне не было ни грана протеста или ответного гнева… и именно поэтому с ним было совершенно невозможно спорить. Д* яростно дышал, раздувая ноздри. Северянин смотрел на него, взглядом извиняясь за то, что не сразу поступил правильно, – но только за это. Юный лорд досадливо пробурчал «И нам теперь каждый день смотреть на это счастье простолюдинов!», но поделать было нечего и шаткий мир был восстановлен. – Что стряслось? – встал, потягиваясь, Митдир. – Ничего, – твердо произнес Таургон, отсекая всякую возможность начать спор заново. – Смотри, какой подарок йогазде прислали. – Из..? – просиял Митдир. – Именно, – успел перебить северянин. То, что происходит дома у Денетора, касается только своих. Так что Ламедон упоминать не будем. А то еще эти догадаются. – Они решили йогазде праздник урожая устроить. Раз уж он приехать сам не может. Таургон не видел лиц В* и Д*, да и не думал он о них. Ну, презрительно поджатые губы. Ну, упал безродный северянин в их мнении ниже Первого яруса … ну и что? И провинциал, именуемый непонятным словом «йогазда», рухнул в ту же пропасть. Понаехали всякие в столицу, а как деревенщиной были, так и остались. Возмутительно. – Можно? – Митдир потянулся к сладкому плоду. – Угощайся. Юноша с наслаждением умял фигу, но, кажется, дело было не столько во вкусе плода, сколько в воспоминаниях о той чудесной поездке. Инцидент был исчерпан, и можно было спокойно умываться. Сегодня они с Митдиром свободны, так что заберутся в Хранилище на весь день… – А знаешь, что я думаю? – Митдир яростно тер себя полотенцем. – Завернем по нескольку фиг в салфетку и возьмем с собой. Они же сытные, нам так еще несколько часов о еде не думать. – А о страницах ты подумал? О липких пальцах? – Подумал! Той же салфеткой их и держать, когда ешь. Таургон, я понимаю: в Хранилище есть нехорошо. Но нас простят. И – мы незаметно! – Сластена. – Соглашайся, не будь таким правильным! Он подумал о мумаке с гирляндой на бивнях. – Ладно. Какая чародейная сила заключена в этих фигах, что все вокруг начинают делать то, что они хотят, а не то, что положено? Ламедон, Ламедон… край волшебной искренности… …когда они объедят все фиги с этой гирлянды, он не станет ее выбрасывать. Спрячет и в свой час увезет в Арнор. Воспоминанием о самой теплой зиме в его жизни. Резкий стук в дверь оборвал воспоминания. – Таургон! К тебе можно? – Открыто! – крикнул он, спешно заправляя рубаху. Кому он понадобился еще до рассвета? Дверь распахнулось, и стремительным шагом вошел Барагунд. Как будто каждое утро он вот так запросто заходит. В* и Д* опешили на миг, потом вытянулись и глубоко поклонились, сложив руки на груди. Младший наследник мотнул в их сторону головой: вероятно, это подразумевало кивок в ответ на приветствие, но со стороны выглядело как попытка отогнать назойливое насекомое. Таургон с Митдиром стояли неподвижно. Барагунд подошел к другу: – Извини, что так рано. С тобой не знаешь: то ли разбудишь, то ли уже не застанешь. – Не разбудил и застал. Я слушаю. – Ты же свободен сегодня? Я… хотел бы попросить тебя… А он явно отвык просить. – М? – Пойдем в фехтовальный двор? Как раньше, а? Таургон потянулся, разминая плечи. Заметил: – Мудро было перехватить меня до завтрака. Я было собирался наесться на целый день. – Ну вот и отлично, – своим обычным уверенным тоном сказал итилиенский командир. За спиной северянина вздохнул Митдир. – Позовем Боромира, составит тебе пару, – обернулся к нему Таургон. – Барагунд, я хочу тебе представить: это Митдир, сын… – Наслышан, – коротко сказал сын Денетора. – Я рад нашей встрече. Он протянул руку, и юноша с жаром ее пожал. В* и Д* глазами в пол-лица каждый смотрели на них. Дышать они, кажется, забыли. – Ну вот и отлично, – Барагунд подошел к гирлянде, оторвал фигу, закинул в рот. – Я скажу Боромиру, чтобы не искал на сегодня другой пары. – Он меня на похлебку для старух порежет… – обреченно проговорил Митдир. – А почему так плохо? – совершенно по-отцовски осведомился сын Денетора. Юноша потупился. Раз брат Боромира «наслышан», значит, объяснять про Хранилище нет нужды. – Тогда я тем более правильно зашел к вам, – Барагунд потянулся за новой фигой. Но замер, почувствовав, как Таургон и Митдир смотрят на него. – Вы что? – он удивился, растеряв половину взрослости. – Вам жалко? – Ну, – осторожно произнес Таургон, – это нам на двоих… – Вам надо еще? Сколько? Две? Три? Или велеть, чтобы вам дюжину принесли? Митдир явно пересчитывал ягоды в лишние часы в Хранилище… набирались дни, если не месяцы. На лице Таургона читался написанный самыми крупными тэнгвами вопрос: «А можно дюжину? Правда?» – Так я скажу отцу; он будет рад узнать, что тебе надо. – Спасибо. Это прозвучало такой глубокой и искренней признательностью, что на Барагунда подействовало самым неожиданным образом: – Вот что меня всегда в тебе возмущает, это то, что ты не умеешь просить! Таургон, ну почему мы с отцом всегда должны угадывать, что ты хочешь?! Почему нельзя сказать словами?! – Прости. Мне действительно неловко сказать… это подарок йогазде, как же я могу… – В общем, я прикажу принести вам дюжину. Объешьтесь, сластены. И жадины! Митдир не очень понимал, насколько всерьез сердится младший наследник, и как ему, Митдиру, себя вести. Благодарить? Или подождать, пока Пылкий Владыка изволит успокоиться? – Ты давно здесь живешь? – Барагунд искал любую возможность сменить тему и сейчас недовольным взглядом обводил комнату. – Все двенадцать лет, – пожал плечами северянин. – Правда? – он свел брови к переносице. – Не сказал бы! Я думал, в твоей комнате книги, рукописи… не знаю, что еще! А это… как будто тебя сюда неделю назад переселили. – Я всё-таки живу здесь не один, – еще более осторожно проговорил Таургон. – Не всем понравится, если… – Голо и холодно! – вынес приговор младший наследник. – Хотя бы гирлянды повесят, и то будет какое-то подобие уюта. Таургон из милосердия не смотрел на В* и Д*. Если у них хватит мудрости и смелости попросить его снять ламедонское великолепие – он снимет. А нет – что ж, приказ будущего правителя Гондора могут отменить только… и Хранитель Ключей лорд Харданг, а еще лорд Дагнир как его командир. Хотя это спорно, приказ ведь не относится к военным делам Итилиена. – Ладно, – подвел черту сын Денетора. – Вам надо идти есть, а не стоять, как Колоссы Андуина. Мы с Боромиром будем ждать вас на фехтовальном дворе. Он быстро пошел к двери, несчастные соседи едва успели поклониться ему, он ответил едва намеком на движение головы. Таургон с Митдиром поспешно оделись и почти выбежали. Стало можно перевести дыхание. – Они что… – Д* медленно подбирал слова, – они наследника «егозой» зовут?! – Я говорил тебе!! – плотину прорвало, В* бушевал как никогда в жизни, – я говорил, что он вхож к Денетору и с ним так нельзя?! – Да что я сказал?! Оно – деревенское! Действительно! – Да какое угодно! Повесил и повесил, жалко тебе?! Нам попросить его было надо, чтобы угостил! Тогда он бы нас сегодня младшему наследнику представил!! – Откуда я знал, что Барагунд в столице?! – Ты видел, как он на нас смотрел?! Видел?! Как на мебель! Которая осмелилась пошевелиться зачем-то! – Послушай… а если мы потом у Таургона эту гадость попросим… это исправит что-то, как ты думаешь? – Не знаю. Но ты прав, придется полюбить сладкое.