Цена неосторожности

Нельзя сказать, что у него не было никакого опыта. Был. И весьма приятный. Но с Фло все было иначе. Она зрелая женщина. Прима, а не девушка из кордебалета, не начинающая актриса на эпизодических ролях. Ее глубокий голос не создан для скучных простых фраз. Она завораживает зал монологами, от которых разрывается и куда-то в неведомые дали улетает душа. Она недосягаема и прекрасна. И у нее потрясающе гибкая фигура. – Эй, красавчик, ты не забыл, зачем ты здесь? Фло игриво касается веером его уже обнаженной груди. От этой ласки он весь тает. Весь за одним исключением, разумеется. – Помню, но не верю своему счастью. Чем я мог заслужить такую милость? Прима не собирается вести долгие разговоры. Мужчин, с ее точки зрения, Господь создал вовсе не для этого, а чистеньких, недавно начавших бриться юношей, и подавно. – Сладкий мой, давай займемся делом. Его обычно тошнит от бесконечных, чаще всего бездумно произносимых «симпатяжка», «такой хорошенький», «душка» и прочей «медовой» ерунды. Но сейчас черные страусиные перья веера дразнят его, задевая самую головку, и слова перестают иметь значение. Фло улыбается и в этой улыбке его молодость видит только восхищение, не замечая легкой снисходительности. Ей не терпится убедиться в том, что он на самом деле так вынослив, как рассказывала Белинда. Девчонка любит прихвастнуть, но пока Фло готова ей верить в том, что касается ясноглазого херувима. – Поцелуй меня. Он встает на одно колено и целует ей руку. Что, конечно, выглядит очень глупо, учитывая, что на нем ни клочка одежды, а на ней лишь тяжелые серьги с рубинами. Но когда он смотрит на нее снизу вверх, у Фло перехватывает дыхание от того, что обещают его глаза. И когда он подхватывает ее, кружит и, смеясь, относит под пурпурный балдахин, она понимает, что свое обещание он сдержит. – Не ломай. Я введу. – Какая ты... – Глубже! – ...горячая. – Еще! – Да! Десятки, сотни движений, шепотов, прикосновений, вскриков и поцелуев. – О, да! Да! Да! О... да! Маленький перерыв на то, чтобы расслабленно выдохнуть и глотнуть воды. И она снова откидывается назад. И он снова нависает над ней, все еще не утоленный, несмотря на только что свершившуюся близость. – Возьми меня! – Покорен твоей воле. Их захватывает и уносит поток сладострастия, в котором нет места пустым словам. Ее рука подсказывает ему темп, его губы просят прощения за возможную поспешность. Простыни сбиты, воздух раскален, стоны могут совратить даже каменную статую и хорошо, что ее здесь нет. Еще глоток воды, еще горячий взгляд на совершенное тело, призывающее насладиться как следует, не отлынивая и не пропуская на одного дюйма, ни одной возможности. – Еще? – О да! Они так увлечены друг другом, так заняты исследованием еще не опробованного, что не замечают, как дверь открывается и входит Рэйф Хенсли, граф Стаффорд. – Добро пожаловать на борт, сэр. Экклстон, первый лейтенант. – Арчибальд Кеннеди. Мичман. Сэр. Он осмотрел неопрятную палубу "Юстиниана", унылые лица вахтенных офицеров и перевел взгляд на серое небо, неохотно ронявшее мелкий дождь. И пришел к окончательному выводу, что никакая женщина не стоит того, чтобы терять ради нее голову. Надо было слушать Дэйва, предупреждавшего, что покровитель театра "Друри-Лейн" и естественный любовник его примы соперников на дуэль не вызывает, предпочитая иные, но весьма действенные методы расправы.