Часть 1
9 сентября 2016 г., 15:31
– Мир! Живой! – забыв о субординации, Пашка из последних сил вцепляется в мою руку.
– Живой, живой. Что мне сделается, – накрываю его бледную ладонь своей.
– А на нас. Представляешь. Мутоны. Напали. Сразу же. Как только. Вы. С-стартанули, – он мелко и часто дышит и от этого говорит отрывисто, словно обрубая каждое слово, а обугленная чернота, что теперь зияет вместо его живота, неприятно колышется. – Твари! З-зеленые! А вообще. Это. Х-хорошо. Что мутоны. Эти хоть. В голову. Не лезут.
– Куда им, – заставляю себя беспечно ухмыльнуться. – Они сами без контроля не могут.
– Ага. А помнишь. Как на «Амазон-2» было?
Киваю. Еще бы. Тогда нашу базу на севере Бразилии атаковали Небесные, а они знатные любители в мозгу похозяйничать. Наши ребята послушно перебили друг друга без посторонней помощи. Единственный оставшийся в живых сержант совсем свихнулся - сутками выл и бился головой о мягкие стены спецкамеры, пытаясь вытряхнуть из нее навязчивые видения. Бедолагу, может и спасли бы, да только не уберегли: при перевозке на другую базу не уследили, и парень приложился головой о первую же бетонную стену. Крепко так. Насмерть.
– Вот, – продолжает Пашка, а я удивляюсь, как он вообще может говорить, с такой-то раной. – Не хотелось бы. Так же. Кончить. А вы? Как прошло?
Он просто держит меня за руку, но смотрит так, что любому дураку все про нас ясно.
– Я сейчас, – осторожно убираю ладонь. – Только с доком поговорю.
Военврач второго ранга Нил Хортон возится за ширмой с приборами и склянками. Встаю рядом.
– Как такое могло произойти? – мое надрывное шипение адресовано, конечно, не монитору, в который я так усердно пялюсь.
– Ты меня спрашиваешь? – отзывается Нил.
– Какие у него шансы?
– Никаких.
Мы по-прежнему не смотрим друг на друга.
– Внутренности выжжены, заражение… Он выпросил у меня тройную дозу обезболивающего, хотел тебя дождаться. Я сам не знаю, как он все еще в сознании.
Видимо, я сильно меняюсь в лице. Док несколько секунд смотрит на меня, потом кивает каким-то своим мыслям и отворачивается.
– Почему на нем эта вшивая броня, а не энергоскаф? – я не унимаюсь.
– Потому что на всех не хватило, – цедит Нил сквозь зубы.
Я это знаю, но все же… Почему он? Ему же выдали.
– Он отдал свой парнишке-новобранцу, – док словно читает мои мысли. – И, кстати, спас ему жизнь. Скафандр теперь только в утилизатор, а на мальчишке ни царапины.
Лучше бы он свою жизнь спасал, герой хренов. Энергоскафы просто так не выдают.
– Иди уже, – док хлопает меня по спине. – Он ждет.
Киваю и иду к койке за ширму.
Пашкины глаза вспыхивают, стоит мне появиться в его поле зрения.
– Расскажешь, к-как слетали?
– Расскажу, – присаживаюсь рядом, касаюсь пылающей щеки. Пашка тут же льнет к ладони. – Зачистили линкор с сектоидами. Келлер умудрился захватить их лидера, так что нашим умникам, – киваю в сторону дока, – будет, чем поразвлечься.
Я молчу, что для нескольких бойцов это задание стало последним. Один салабон подстрелил кибердиск. Рвануло так, что обратно на базу троих привезли по частям.
– Здорово, – он слабо улыбается. – А завтра?
– Завтра? Как всегда, по расписанию, – демонстративно пожимаю плечами. – Перехват сигнала, атака, зачистка, обед, освобождение заложников, защита базы и баиньки.
Он смеется. А у меня внутри все сжимается от боли. Небрежно оглядываю стены отсека, задерживаю взгляд на табличке, привинченной к его койке – «Мл. с-т Белов П.С.».
Он всегда выделялся среди прочих. Горящие азартом черные глаза и эта его несмываемая улыбка. Ему все было в кайф – учения, наказания, мои придирки. Он смотрел на меня с восторгом и нездоровым обожанием, и это ужасно бесило. Я честно пытался его сломать, но он до сих пор не изменился. Все мои приказы, даже бредовые, он выполнял мгновенно и с удовольствием. Вообще было не понятно, кто кого испытывает. Под его взглядом я, держащий в страхе весь свой взвод, терялся.
Пашка за полгода дослужился до младшего сержанта, но карьера и подчиненные его мало интересовали. Он как зеленый мальчишка азартно рвался в бой. Собственно, он и есть зеленый мальчишка. А потом этот салага меня поцеловал. Меня. Сам. Это в принципе было равносильно самоубийству, но он почему-то все еще жив.
Вдруг некстати вспомнилось, как он охренительно прогибается в спине, как млеет от моих прикосновений (черт, да у меня от одних воспоминаний яйца тяжелеют), как долго он в постели продолжал называть меня «сэр».
И вот сейчас этот мальчик со смертельной раной и вытягивающими душу черными глазами держит меня за руку, может быть, в последний раз…
Наплевав на все вокруг, я наклоняюсь и целую его губы. Только бы успеть. Губы у него сухие и очень горячие. Он улыбается чуть шире, и от этого сухая кожа на нижней губе трескается. Я завороженно смотрю на тонкую полоску крови, потом в его бездонные глаза. Оттуда на меня смотрит вечность. И безысходность.
Не выдержав, выхожу из мед-отсека. На воздух. В степи занимается рассвет. Для кого-то в мире этот день будет первым. Для кого-то последним. Такова жизнь. Через несколько минут выходит Нил. На мой вопросительный взгляд медленно качает головой. Поспешно отворачиваюсь, вперив взгляд в степной горизонт. В глазах предательски щиплет.
– Ты счастливчик, лейтенант, – Нил садится рядом и вытаскивает из моей пачки сигарету.
Я гляжу на него, пытаясь понять, он надо мной смеется или малость свихнулся с этими своими исследованиями?
– Меня бы кто так ждал, – он кивает в сторону отсека. – Меня жена сразу бросила, как узнала, что я в военврачи подался. Она-то думала, что я хирургом в элитной клинике буду работать, – он презрительно сплевывает. – Деньги зарабатывать. А и хорошо, что бросила. Не случилось у нас большого чувства, а хотелось.
– Да к черту все это! – мой голос едва не срывается. – Лучше вообще ничего не чувствовать, чем вот так!
– Ты не прав, лейтенант, – Нил – врач от бога, у него даже голос как анестезия. – Если ничего не чувствовать, зачем тогда жить? За что бороться? Зачем тогда все это? – он обводит вокруг себя рукой. – Зачем тогда мы сами? Ты знаешь, что половина пришельцев – хирургически модифицированные машины для убийства? А вторая половина – их хозяева. Ты же видел их комнаты развлечений – сферы для плановой стимуляции отдельных участков мозга. У нас есть то, чего нет у них – чувства, эмоции. Не искусственные – настоящие, не из сияющих сфер – из жизни.
Затушив окурок, снова тянусь к пачке. Док делает то же самое.
– В этом и есть смысл, – он с чувством затягивается и задумчиво выпускает струю дыма. – Ради этого стоит жить. И умирать тоже.
Докуриваем молча. Сжав мое плечо, он поднимается и скрывается в мед-отсеке. Я поднимаюсь следом, но так и не решаюсь войти. Застыв на пороге, смотрю, как док накрывает тело белой простыней. Погасшие черные глаза неотрывно смотрят в дверной проем, прямо на меня.
Он ждал.
Меня.
Я давно разучился плакать, и от этого только хуже.
– И умирать тоже… – машинально повторяю засевшую в мозгу фразу.
Сидя на ящике возле ангара, докуриваю очередную сигарету, стреляю окурком в урну, промахиваюсь, поднимаюсь и иду внутрь. Надо проверить готовность корабля.
Завтра атакуем Сидонию.