Кошка

      В воздухе витает запах прелых листьев и пыли. Вечернее марево плывёт над затихшей лесной дорогой. Всё вокруг кажется мёртвым и серым — обнажённые ветви торчат, словно остовы скелетов, а побуревшая и почти чёрная листва лежит у стволов, будто запёкшаяся кровь. Сверху щерится рваными полосами облаков слепое бесцветное небо. Холодное и абсолютно безразличное к происходящему внизу.       Прислоняюсь к широкому древесному стволу спиной и протираю тыльной стороной ладони глаза. Усталость наваливается на меня с новой силой, грозя окончательно сломить, бросить под корни чёрного дерева. И всё вокруг будто замирает в ожидании этого мига. Да что там, я сама этого жду, но зачем-то продолжаю идти дальше, в неизвестность.       Нет, не виноват этот вечер. И с природой вокруг, я уверенна, всё в полном порядке. Просто мне вдруг незачем стало жить. И нет, жить я хочу, но не понимаю, для чего это нужно теперь. По какой-то инерции, я продолжала идти вперёд, избежав плена и наказания со стороны бывших союзников, проходя сквозь незнакомые миры, но ни в одном не находя себе места. Глядя на пейзажи, которые ранее показались бы мне прекрасными, мне хочется горько выть от засевшей в глубине груди раны. Это даже не тоска, а что-то живое и злобное, медленно и со вкусом выгрызающее дыру изнутри.       Сколько бы ни говорили, что время лечит, есть такая боль, которую не избыть. Кричи, плачь навзрыд, кусай губы в кровь, мсти или пытайся что-то исправить — бесполезно. Есть то, над чем не имеет власти время и бессильны любые боги. Я давно усомнилась в том, что мне досталась посильная ноша.       И я, осознаю всю бессмысленность попыток что-либо изменить. Оставляю на поруки ветрам судьбу. Теперь я иду по чужой земле, словно кровью, истекая болезненными воспоминаниями. Всё смешалось в один клубок — хорошее и дурное, ведь с Ним просто не могло быть иначе, но больше всего ранит память о самых счастливых и светлых моментах. Я жажду сохранить их столь же неистово, насколько желаю позабыть.       Я продолжаю путь, углубляясь в лес, где в чащобе сгущается тьма, надежно скрывающая таящиеся там опасности. Но я по-прежнему испытываю полное безразличие к тому, что будет со мной, бездумно шагая по пыльной извилистой тропе.       Уже в сумерках наткнувшись на перекошенный деревянный дом с потемневшими от времени стенами, я останавливаюсь. Но в тот момент, глядя на тусклый свет, льющийся из мутного, затянутого плёнкой окна, я не помышляю о ночлеге. Меня остановило странное неосознанное чувство. Ещё не надежда, но что-то очень похожее.       Когда же на пороге появляется пожилая женщина, одетая в простое тёмное платье и выцветший ветхий плащ, мне чудится, что я где-то видела её. Бледно-голубые глаза на грубом обветренном и потемневшем от солнца лице, щурятся в хитром узнавании, и старуха кивает.       — Я ждала тебя. Проходи, — просто говорит она, сухим надтреснутым голосом, делая приглашающий жест рукой и отступая в сторону.       Не говоря ни слова, я вхожу в её дом, и устало опускаюсь на скамью у двери. Хозяйка жилища присаживается рядом со мной и гладит по плечу. На миг меня даже посещает призрачное ощущение спокойствия и тепла. С губ срывается невольный вздох, и я зажмуриваюсь. От этого неожиданного проявления участия вдруг становится невыносимо горько, и горло перехватывает острой болью.       — Не надо меня жалеть, — шепчу я, упрямо смыкая губы.       — Не стану, — отвечают мне. — Но ты сама знаешь, что встала на путь, ведущий в никуда. Ты ищешь смерть, но умирать будешь долго и мучительно.       — Я не знаю для чего жить.       — Тебе просто не дали времени поразмыслить над этим, — хмыкает женщина. — Но я знаю, как это исправить.       Ничто не делается просто так — я помню это. Ведьма получит что-то своё и в убытке не останется. Только что можно получить от умирающего существа?       — Что тебе нужно? — спрашиваю вслух.       — Мне недолго осталось, и всё что мне нужно, это твоя компания, — беззлобно усмехается старуха. — Я знаю о том, как сильны подобные тебе и понимаю, что при случае ты защитишь меня и поможешь, пока будешь жить здесь.       — Ты хочешь, чтобы я служила тебе? — спрашиваю я напрямик.       — Нет. Я не стану ничего требовать, даже зная о том, что несколько лет службы — ничто для такой как ты. Но, чтобы спрятать тебя, мне придётся тебя убить.       Гордость и желание жить боролись внутри, сцепившись в неистовой схватке двумя яростными змеями. Предложение казалось весьма заманчивым. Что такое несколько лет обычной жизни по сравнению со страданиями предстоящими ей? По итогу меня так или иначе ждёт та же вечность, но если я откажусь от предложения ведьмы, то скорее всего, придётся всё начинать сначала. Но служить ведьме…       — Я согласна, — произнесла я недрогнувшим голосом.       — Что ж, я ждала, что ты так скажешь. И у меня всё готово для ритуала, — сказала ведьма.       В доме стоял стол, а вокруг горели свечи. В курильнице дымилась какая-то пахучая трава.       — Ложись, — скомандовала старуха, показывая на стол.       — Что я должна буду делать?       — Ничего. Своё согласие ты уже дала, поэтому просто расслабься и потерпи. Будет почти не больно, — почти ласково проговорила ведьма.       Киваю и взбираюсь на стол. Ведьма подносит к губам какую-то чашу и приказывает выпить. Я подчиняюсь, чувствуя, как по телу расходятся тёплые баюкающие волны, а глаза закрываются сами собой. Последнее, что мелькнёт перед глазами, это занесённый в короткой замашке ритуальный кинжал. В следующий миг грудь пронзает тупая боль, и жизнь стремительно начинает покидать тело, оставляя лишь мертвенный холод.       Боль потерь, скверна… всё позади.       «Я жива, жива, жива», — повторяю я мысленно не в силах даже заплакать. Вскоре, голова стала совсем пустой и лёгкой, и я почувствовала себя совсем крошечным шариком, застывшим на груди уже мёртвого тела и состоящим из глухой боли и слепого желания жить.       Всё изменилось в один миг. Я открываю глаза и вижу перед собой красновато-оранжевые язычки пламени, пляшущие в очаге. Ничего не болит, и я чувствую себя гораздо лучше, чем раньше. Безумно обрадованная тем, что жива, я потягиваюсь, собираясь подняться, и вдруг замираю, увидев перед собой две пушистые дымчато-серые лапки с полумесяцами тонких, но острых коготков.       Из слабой глотки вырывается лишь тонюсенький жалобный писк.       — Ах, ты уже проснулась, — неожиданно добродушно замечает старческий голос где-то высоко над головой и вокруг тщедушного кошачьего тельца смыкаются костлявые пальцы. — Ты прости, что не предупредила, но мне выгоднее держать тебя в кошачьем теле.