It's All Over

Странный звук. Какой-то свистящий и даже скользкий. То журчала ржавая вода в не менее ржавых трубах. Заплесневелая, покрытая мхом рыжина поедала прочную плоть металла. Безжалостно и свирепо, но медленно и мучительно, обгладывая её и смакуя. Джейбо не мог пошевелить пальцами. Засохшая на них кровь лишила его такой роскоши, как возможность беспрепятственно дотянуться до взлохмаченных волос и привести их в сносный вид. Он не терпел беспорядка, когда дело касалось его внешнего облика. Он должен был быть красив. Должен был, чтобы быть желанным одним-единственным в этом мире человеком. Взгляд из-под отяжелевших век был вынужден столкнуться с уродством распотрошённых тел. Их было много вокруг – ошмётки плоти сложно было отличить от ошмётков лоснящейся грязью школьной формы. То, что было обожжённой, изуродованной частью голени, грубо обозвало Зеру на уроке неделю назад. Разумеется, оно начало гнить и распространяло запах осенних листьев, вымоченных в бычьей крови. Дурманящий, вызывающий головокружение аромат. Джейбо собрал целую коллекцию, тела были разложены в порядке последовательности. Грешники, еретики, посмевшие осквернить его Бога тем или иным образом. Теперь же все они лежали здесь. Лица, украшенные подкожными кровоподтёками и синяками, бережно поддерживались им в чистоте. Он красил им губы. Ярко-красной помадой. Он пудрил их. Белым-белым порошком, который пах, как вылезшая из ванной проститутка. Он даже полюбил их – молчаливых и мрачных, как Канеда. Их можно было обнимать и целовать все двадцать четыре часа в сутки. Их можно было бить, но ему это казалось скучным. Они больше не кричали. В школе знали о том, что люди пропадают. Дети пропадают. Учителя смотрели с опаской на любого мужчину, что проходил мимо общеобразовательного заведения. Джейбо смеялся. И почему же на убийство не способны эти тётки, жирные и некрасивые, полные ненависти к самим себе? Уродливые, достойные смерти создания. Достойные сожжения. А ведь маньяком был он. Он уводил жертв за собой, словно Гамельнский крысолов. Но отчего-то вдруг ему стало больно. Он не ходил в школу уже дня три. Он не помнил, чем занимался всё это время, хотя знал, как занести руку, чтобы пронзить скальпелем нежную плоть. Зерачин не искал его. Это было не в его духе. Но стало грустно, невыразимо грустно. Маленький садист почувствовал себя потерянным, слепым котёнком. Силы в нём иссякли. Если его не искал Зерачин, искали другие. И они вот-вот будут здесь. Вой сирен старых машин, изнутри напоминающих помойку, слышался даже отсюда. Но ведь он сделал всё, что должен был. И он не собирался сдаваться.