Война важнее

      «Я всегда думаю о тебе», — неаккуратными, прыгающими буквами пишет Эдвард на бумаге, которую уже успел испачкать: ромом, кляксами, какой-то липкой дрянью. По его почерку невооружённым глазом видно, что рука привыкла к оружию, а не к перу; к чужой крови, а не чернилам.       И Кенуэй не врёт — он правда всегда думает о жене. Всегда, когда проводит ночи с грязной шлюхой; всегда, когда его рвёт после бурной попойки; всегда, когда он жуёт червивый хлеб и спасается в трюме от нестерпимого зноя.       Никакие другие слова больше не приходят на ум. Свет клином сошёлся на «думаю о тебе». Эдвард убирает письмо в стол, решая закончить его позднее. Кенуэй кропотливо, бережно будет собирать мысли, чтобы затем усердно выцарапать их на бумаге — он заботится о качестве содержания. Спешность тут ни к чему.       Когда Эдвард заканчивает письмо через несколько дней, он чуть ли не с гордостью смотрит на результат. Однако не спешит отправлять его адресату. Гложут сомнения — а стоит ли? Не забыла ли она? Не нашла ли другого, менее легкомысленного, более усидчивого? Нужен ли ей этот моряк с грубой, обветренной кожей, с разорванной душой и дырявой одеждой?       Ему очень хочется верить, что нужен.       И всё же над жирным огарком свечи сжигает письмо.       Война важнее любви.       Его поцелует ветер, обнимут солёные, тёмные волны, обласкают лучи утреннего солнца.       Море — его родина, корабль — дом, пираты — семья.       Колыбельную он споёт парусам, что мчат его в бой, погладит по щеке удачу, ласково улыбнётся карте, обещающей привести его к богатствам.       Война важнее собственной жизни.       Абордажные крюки перекинуты на вражеский корабль. Эдвард прицеливается, стреляет в матроса с мушкетом на изготовку. Дым застилает обзор, но Кенуэй знает, что попал в цель.       Он всегда попадает в цель.       Жажда крови разжигает огонь в груди, жажда денег жжёт руки, жажда победы несёт вперед.       Разрезать, проткнуть, разорвать.       Напиться крови, запачкать ею одежду, лицо, руки, едва не захлебнуться в ней, как в море.       Грохот, лязг, взрыв, крик.       В висках стучит. Выстрел справа — ухо не слышит несколько минут. Удар в ребро.       Страх. Азарт. Оскал.       Уворачивается, протыкает врага. Удар — кровь на лицо. Солоноватый привкус на языке, боль в боку.       Рык, вдох, рывок.       Острый конец сабли в этот момент дороже жены, порох в пистолетах — ценнее объятий матери.       Война важнее всего.       В карманах — золотые дублоны, в трюме — ром, сахар, слоновая кость, дорогие ткани и пряности.       Ладони крепко сжимают штурвал родной «Галки», матросы задорно поют шанти после славной охоты, а на мачте, на самом её верху — развевается чёрный флаг. И в этот момент Эдварду ничего больше не нужно.       На ум ему вдруг приходит красивая фраза, что-то про свободу и красоту, он хочет спуститься в каюту и добавить в письмо поэтичные слова.       Но забывает, что сжёг его.       Война важнее чувств.       Карибское море — его. Карибское море — только начало. Впереди Обсерватория, целые империи, большой неизведанный мир. Вернётся он в Уэльс, и кем он там станет, кем он там будет? Эдварду бы хотелось взять с собой Керолайн и семью, переехать с ними в Лондон, в большой и красивый дом с резной мебелью. Ему бы хотелось одевать мать и жену в бархат и шёлк, обнимать возлюбленную перед сном, есть горячую вкусную пищу, ходить в театры, вести спокойную жизнь без тревог и волнений.       Но он не уверен, что до сих пор любит Керолайн, не уверен, что нужен ей, и так уж ли ему необходимы покой и театры.       Простит ли жена письма раз в год, которые он так усердно и кропотливо пишет, простят ли его родители за пиратскую жизнь?       Тоска внезапно сжимает грудь. Он сам разрушил свой дом. Есть ли смысл возвращаться к руинам?..       Ему бы хотелось отдохнуть — с этим не поспоришь. Избавиться от болей в желудке и зуда в паху. Послать к чёрту тамплиеров и асассинов, забыть о них раз и навсегда.       И постирать рубашку ему бы тоже очень хотелось.       Только война важнее уюта.       Он снова достаёт лист бумаги и тут же пачкает его грязными пальцами. Чертыхается. Вспоминает все фразы, что не так давно сжёг, записывает их вновь, записывает новые. Когда к нему подходит Энн Бонни — загорелая, красивая, с язычком острым, как бритва, и умным, задорным взглядом, он невольно заглядывается на её оголённую вырезом ногу и глубокое декольте. Эдвард улыбается и заливает в нутро паршивое пойло, — другого в таверне попросту нет, — слушает дурацкую песню, что поют под боком музыканты. Рядом рычит Вэйн, смеётся Тэтч, Рэкхем получает пощечину от какой-то девицы.       Кто-то отпускает несмешную шутку по поводу письма, которое Эдвард по крупицам собирает раз в пятый. Капитан обещает превратить лицо шутника в мясо, и после некоторых раздумий сминает лист, швыряет его в сторону.       Она, наверное, уже забыла.       Справа доносится возмущённый вопль, а затем какой-то пройдоха кладёт ему руку на плечо и резко разворачивает к себе, кричит что-то про скомканный мусор, который угодил ему прямо в голову. Эдвард едва уворачивается от удара. Вскакивает с места, замахивается на обидчика.       В висках стучит. Жажда победы сжимает пальцы, жажда крови ломает незнакомому мужчине нос.       Меньше чем через минуту таверна превращается в кулачный бой. И Эдвард этому рад.       И всегда будет рад дракам, пушечным выстрелам, залпам, заговорам и смеху пиратов. Будет рад лязгу абордажных саблей, борьбе за место под солнцем, обманам, Карибскому морю, в котором он стал королём.       Потому что война — важнее всего.