«In hate with»

***

      Сид знал ее с самого детства, и это казалось ему даже немного странным, ведь ему понадобилась целая жизнь, чтобы узнать ее, чтобы отыскать ключ от высокой башни, где она заперла колыбель со своими слабостями, и который выбросила, не раздумывая ни единой секунды.       Сид вышел из номера, чтобы принести ведерко со льдом для шампанского, и обнаружил ее уже спящей. Хельга Патаки тихонько вздыхала во сне, выбившиеся из высокой прически пряди разметались по подушке. Ее худенькое тело в облегающем платье казалось еще более хрупким на этих белоснежных шелковых простынях. Сид невольно улыбнулся и переключил термостат на более высокую температуру.       Лежать с ней в одной кровати все еще было непривычно, видеть ее столь беззащитной, полностью доверившейся ему — странно. Он накрыл ее плечи своим просторным пиджаком, и она тут же закуталась в него, не просыпаясь.       Да, Сид знал ее очень давно, и именно этим объяснялись его чувства к ней.       Сиду Гифальди было три года, и они посещали один и тот же детский сад. Вряд ли кому-то доводилось видеть трехлетнюю девочку, грозящую кулаком кому ни попадя. Он отлично помнил ее розовый костюмчик, два коротких хвостика из светлых волос и сведенные к переносице брови. Сид отшатнулся от нее в ужасе, уже тогда понимая, что с этой крошкой шутки плохи. Хельге Патаки было всего три, но она уже наметила свой путь в жизни.       Сиду Гифальди было девять, и он обратил внимание на тот факт, что лежал прямо на поверхности, был очевиден для всех, кроме одного единственного человека, и, похоже, до него не было никому никакого дела. Хельга Патаки была страстно влюблена в этого дуралея Арнольда Шотмэна. Это не казалось таким уж странным, Шотмэн нравился всем. Он был во всех смыслах положительным мальчиком. Пройдёт немного времени, и каждая вторая девчонка пожелает заполучить его в качестве своего парня. Арнольд был хорошим другом, он лично много раз выручал Сида, но, черт возьми, как же можно было быть таким непроходимым тупицей. Знание этого факта в тот момент мало повлияло на его жизнь. Только в тот момент.       А через год во время летних каникул случилась эта история в джунглях. Арнольд Шотмэн больше не был сиротой, и в Хиллвуд он вернулся всего на несколько месяцев, чтобы перевестись на дистанционную форму обучения и улететь в Сан-Лоренцо со своими вновь обретенными родителями, чью тягу к приключениям не остудил даже восьмилетний плен у местных разбойников.       Никто не обратил внимания на Хельгу Патаки, маленькую, безумно влюбленную Хельгу с опущенными острыми плечиками и глазами, полными слез, которым она не давала волю на публике. Как же, репутация, мать ее. Тогда Сид попытался поговорить с ней и оказать что-то вроде поддержки. Изначально глупая затея была. Домой он вернулся с подбитым глазом и царапинами на ладонях. И вот тогда в его груди стало зарождаться какое-то странное чувство.       Сиду Гифальди было тринадцать, когда они стали делить одну пачку сигарет на двоих. У них было много общего, но все равно они оставались слишком разными для того, чтобы их странные взаимоотношения стали полноценной дружбой. Нет ничего ужаснее, чем подростковый возраст с этими его прыщами, сальными волосами, беспрестанными атаками гормонов, но Хельгу это затронуло мало. Ее светлые волосы не слипались, кожа была чистой, и уже только за это ее могла возненавидеть половина школы, а нрав как был дерьмовым, так и остался.       Они поровну делили не только крепкие дешевые сигаретки, но и холодные дворы, когда они оба, одетые не по погоде, молча глядели в пустоту и могли так и не обмолвиться ни единым словом за целый день. Они топтали мокрый снег, меряя шагами грязные улицы, привлекая недобрые взгляды и отправляя в ответ точно такие же. Ветер завывал в каминных трубах, но они не могли этого слышать, конечно же. Разве могли два уличных пса, отверженные и голодные, слышать, как трещит в уютной теплоте кухни печка? Сид мог расслышать только ее мерное дыхание в половине фута от себя и то, как громко стучало его идиотское сердце, хотя они шли очень и очень медленно под снежным шквалом. Тогда он и вненавидился в Хельгу Патаки.       Сиду Гифальди было шестнадцать, когда они впервые поцеловались. Арнольд Шотмэн, приезжавший на несколько недель в Хиллвуд, уехал накануне. На дворе стоял холодный март, и именно в этот день и в такую же скверную погоду шестнадцать лет назад Хельга появилась на свет. Об этом помнили немногие, но Сид запомнил. Он уже было заготовил для нее полушутливое-полуоскорбительное поздравление, но, когда столкнулся с ней в школьном холле, передумал что-либо говорить.       «Разбитая» — было самым подходящим для нее словом, и внешне, и внутренне. Она пронеслась мимо него, не одарив даже привычным кивком. Сид прекрасно знал причину. Арнольд Шотмэн, который отлично провел время в старом доме до того, как отправиться в свои мерзкие влажные джунгли, но в этом приятном времяпрепровождении не было и минуты, посвященной его старой подруге. Ничего, кроме этих его дурацких «Привет, Хельга», «Как скажешь, Хельга», ни единого звонка или СМС. И вот теперь этот тип уехал, и нет, дорогая, тебе не дождаться от него самодельной открытки или просто поздравлений.       Фиби Хейердал, одна из тех немногих, кто помнил о празднике, приволокла в школу торт и вручила имениннице за ланчем в кафетерии. Она даже воткнула в него шестнадцать длинных красных свечей, конечно, малышка Фиби хотела как лучше. Но ничего не вышло. Сидящий за со соседним столиком в компании Гарольда и Стинки Сид, как завороженный, глядел на то, как ее маленький кулак вонзается в сладкую мякоть, как ошметками разлетается в сторону белый крем, а глаза Фиби наполняются ужасом и непониманием.       Хельга вылетела прочь, схватив со случайного столика горстку салфеток. Сид выждал минуту и отправился за ней следом. Он нашел ее там, где и полагал найти. Никто, кроме них, не ходил за тот угол школьного здания у самого края парковки, если, конечно, не мечтал провести время в компании смердящих мусорных баков. Сминая в руках сигарету, Хельга мелко дрожала. От ненависти, само собой. Теперь она ненавидела Арнольда Шотмэна. Возможно, даже примерно так, как сам Сид Гифальди ненавидел ее.       Он положил руку ей на плечо, понимая, что вполне вероятно, схлопочет за это. Но Хельга лишь поглядела на него с таким отчаянием, какое ему раньше никогда не доводилось видеть, хотя ему казалось, что за долгие годы знакомства с ней он уж точно знал все его оттенки. Хельга обмякла, точно растеряла все свои силы. Крем кое-где пристал к ее одежде, и она забыла его стереть. Небольшое пятнышко прилипло к ее разрумяненной щеке, и Сид, сам не зная, зачем, потянулся рукой, чтобы стереть его. Их глаза встретились — темная ночь и пасмурный день, и через мгновение она уже целовала его, да так неистово и грубо, что он едва устоял на ногах. Он не знал, чего это Хельге взбрело в голову его целовать, но это казалось таким естественным в этой точке пространства и времени, что ему и мысли не приходило как-то это предотвратить.       — Ненавижу тебя, Гифальди, — слабый выдох в его губы и ее руки на его плечах — это именно то, чего Сиду так хотелось.       — Абсолютно взаимно, дорогая моя, — слабая усмешка коснулась его губ. — Не стой на ветру.       Вот так забавная головоломка. Гифальди ненавидит Патаки, а та ненавидит Шотмэна, и немного его самого, конечно. Такой вот треугольник ненависти, уродливая черная фигура, которая не может просуществовать долго.       Хельга скрылась в школе и через минуту вернулась со своим рюкзаком. Холодный март — не самое лучшее время для посещения Тина-парка, но когда подобные мелочи их останавливали?       Им было неполных девятнадцать, когда они впервые провели ночь вместе. Их странные недоотношения длились уже третий год, и ни один из них ничего не ожидал от другого. Ну, почти.       Хельга пропала из поля его зрения почти на две недели. Сид решил, что это связано с ее грядущим отъездом в колледж. Он не звонил ей — не хватало еще, чтобы эта девчонка напридумывала себе какой-то чепухи — но все же не находил себе места от навязчивых мыслей, что теперь такими будут несколько лет его жизни, а может, и все годы до самой смерти.       Но она все же появилась, очутилась на его пороге поздним вечером за несколько дней до календарной осени. Сиду едва удалось скрыть удивление. Он пустил ее в свой пустой дом, не сказав ни слова.       Хельга внимательно оглядела холл, точно видела его впервые, и уверенно зашагала к лестнице. Быстро взошла на второй этаж и направилась прямиком в спальню Сида. Он глядел ей вслед, позабыв о вежливом предложении сварить кофе или притащить что-то съестное из холодильника. Патаки была как всегда беспардонной, слова клещами не вытянешь, когда так хочется хоть каких-то слов.       В спальне горела лампа под плотным пыльным абажуром. Ее светлые волосы тускло поблескивали. Сид прислонился к дверному косяку, сложив руки на груди. Едва ли не впервые она позволяла так долго и пристально себя рассматривать, пока ее взгляд, в свою очередь, рассеяно блуждал по трещинам в стене его комнаты. Хельга подняла на него глаза и легким движением похлопала рядом с собой, приглашая Сида присесть.       Жаркий с придыханием поцелуй застал его врасплох, как и холодные пальцы, ловко юркнувшие под ткань черной футболки. Не успел Сид опомниться, как его уже опрокинули на спину и оседлали таз. Эти ее нервные ёрзанья вызвали в его груди глухую тревогу, какой-то безотчетный страх, что сейчас все это немедленно рассеется, хотя он давал себе зарок ни в коем случае не показывать чертовой Патаки, что она что-то для него значит. Так было себе же дороже.       Но сердце бухало, как ненормальное, скорее, от возбуждения. Разве можно было остаться равнодушным, исследуя губами эту покрытую мурашками шею, наталкиваясь пальцами то на остроту ребер, то на небольшие выпуклости твердых грудей, ощущая пахом тяжесть ее небольшого веса, а кроме того, стремительно разгорающийся внутренний жар.       Она уснула очень быстро, стыдливо прикрыв наготу клетчатым пледом, верно, дала о себе знать усталость после дня, проведённого за сборами. Хельга умудрилась разместить свое хрупкое тело на узкой кровати так, чтобы между ними осталось несколько дюймов. Сид глядел на нее спящую, подспудно понимая, что это ветрено, этот раз — первый и последний. Это еще кое-как поддерживало в нем огонек ненависти. Хотя, разве мог он продолжать ее ненавидеть после стольких лет? Следующее утро показало, что может.       В своем беспокойном сне с частыми пробуждениями он все же как-то ухитрился пропустить момент Хельгиного ухода. Часы на прикроватной тумбе агрессивно-красными цифрами высвечивали начало седьмого утра, и Сид не смог найти вокруг себя ни единого признака вчерашнего присутствия Патаки. Ни записки, ничего.       В полдень он, переборов себя, даже пришел к ее дому. Дверь открыл ее привычно хмурый папаша и сказал, что «девчонка уехала из дому еще три часа назад» и, не прощаясь, захлопнул перед его носом дверь. Сид несколько минут стоял на крыльце, сжимая и разжимая кулаки от пылающей внутри него ярости. Какая же сука! И дело было даже не в том, что он чувствовал себя использованным или что-то в этом духе. Эта дрянь всегда думала только о себе. Посмотрела бы она хоть раз на него, если бы Шотмэн не оказался таким олухом, или если бы в его вкусе были тощие злобные мерзавки? Вероятно, нет.       Сид по памяти набрал номер Стинки и позвал его в бар, завсегдатаями которого они стали еще когда им едва стукнуло семнадцать. Друг не стал задавать лишних вопросов, лишь после недолгого молчания поинтересовался, все ли с ним в порядке. Получив в ответ пламенное заверение о том, что Гифальди чертовски счастлив, тот лишь вздохнул и пообещал быть на месте через двадцать минут. Так начались два года беспробудного пьянства, хулиганства и попыток вытеснить из своей памяти все, что было связано с Хельгой.       «Почти все мечты разбиваются о реальность» — сказал как-то его отец. Рэй Гифальди был тому живым доказательством. «Это нормально, сын» — повторял он из раза в раз, правда, Сид так и не мог понять, что он хотел этим сказать. Возможно, отец таким образом глумился над ним, а может, выражал завуалированную жалость, что сын планомерно едет по его стопам.       И вот поэтому, проснувшись одним мерзким зимним утром с ужасным похмельем, Сид решил, что пора выходить из штопора. Скоро ему должно было исполнится двадцать один, и крутая по меркам некоторых жизнь разгильдяя становилась жалкой по меркам всеобщим. Пора было завязывать с этой чередой гулянок, мелких преступлений и случайных связей, думал он, разглядывая в зеркале свое слегка опухшее, заросшее щетиной лицо. Выйдя из душа, он привычно набрал номер Стинки, своего куда более благоразумного, чем он сам, друга, и напросился в гости. Там после второй бутылки пива Сид спросил, не найдется ли у начальника Стинки работы для него.       Спустя несколько месяцев Сид Гифальди уже был на хорошем счету у своего шефа — предпринимателя средней руки, занимающегося малогабаритными перевозками — и смог скопить достаточно денег, чтобы съехать из родительского дома. Не прошло и года с начала работы, когда его лучший друг предложил попытать удачу и попробовать открыть свое дело в той же сфере.       Сид брался за дела с энтузиазмом, раньше он и не подозревал, что в нем было столько энергии, которую можно направить в нужное русло. Первое время, пока они не могли позволить нанять себе рабочий персонал, Стинки и Сид работали с утра до вечера, но только последний считал это для себя благословением.       Когда Сиду было двадцать четыре, Хельга вернулась. Он встретил ее совершенно случайно, стоя в конце очереди на кассе в супермаркете, в то время, как она уже готова была от нее отойти. Вначале Сид подумал, что ему померещилось, но когда Патаки затопала к выходу своей коронной солдафонской походкой, он понял, что это могла быть только она. С минуту Сид пребывал в ступоре, а когда, бросив все и растолкав очередь, кинулся за ней, то Хельги уже и след простыл.       Стинки все понял сразу, возможно, до него дошли какие-то слухи. Друг, как и всегда, проявил мудрость и деликатность.       — Порядок? — только и спросил он у Сида, который уже пятнадцать минут гипнотизировал свой нетронутый бокал с высокой шапкой пены.       — Полный, — уверил его Сид, расплываясь в деланной ухмылке.       Дни шли за днями, и все могло бы устаканиться да забыться, но одним ветренным осенним днем, просиживая уже несколько часов без работы, Сид развернул позавчерашний номер местной газеты. В глаза тотчас же бросилась статья-некролог, сообщающая о кончине Хиллвудского бизнесмена Роберта Патаки.       Прекрасно зная о содержании статьи и заметив, что Сид нахмурился, Стинки послал ему взгляд «мол, это не твое-то и дело», в ответ тот пожал плечами «мол, конечно, так и есть». Не прошло и получаса, а Сид Гифальди, уже миновав пробки, подъезжал к Хиллвудскому мемориальному кладбищу.       Обнаружить церемонию было делом нехитрым — нужно было только найти толпу людей, половина из которых не отрывала сотовых от уха, несмотря на мрачную торжественность обстановки.       Обнаружить Хельгу было задачей еще более легкой — нужно было только дождаться, когда она вырвется из цепких объятий рыдающей сестры и апатичной хватки новоиспечённой вдовы.       Ждать пришлось недолго. Очень скоро тонкая фигурка отделилась от толпы, и, будто бы вовсе незамеченная, зашагала прочь. Она не глядела по сторонам, похоже, ее единственным желанием было оказаться подальше от всего этого.       Наверное, странно поджидать ненависть всей своей жизни на кладбище во время похорон ее отца, но Сида всегда привлекали странности. Чертыхаясь, Хельга пыталась зажечь сигарету на пронизывающем до костей ветру, разбрасывала вокруг себя потухшие спички и хмурилась. Оказавшись в шаге от нее, Сид протянул ей свою зажженную бензинку.       Она не вскрикнула и не подскочила от испуга, лишь впилась в его лицо своими пасмурными глазами.       — Гифальди?       Он ненавидел в ней все, и время это нисколько не поправило. Он терпеть не мог ее характер, ее привычки, ее сволочную взбалмошность, ненавидел все эти острые углы, из которых складывалось ее тело, в особенности ее взгляд — взгляд глаз, глядящих на мир с отвращением и едва за ним заметным снисхождением.       — Это все, что ты можешь сказать после шести лет? «Гифальди»?       Она вздохнула, так знакомо, что по телу побежали мурашки.       — Окей, Гифальди, как твои дела?       Сид помолчал немного, словно этот вопрос поставил его в тупик.       — Довольно неплохо, могу подробнее рассказать за чашечкой кофе.       Слова будто вырвались сами по себе. Это было так неуместно, что стало даже смешно, но нахмуренные брови Хельги говорили о том, что ее это не очень-то повеселило.       — Жаль твоего старика, но ты ведь не хочешь оставаться здесь, я прав?       Итак, Сиду Гифальди и Хельге Патаки было по двадцать пять, когда они сидели в кофейне на углу Майн-стрит и Двадцать седьмой, дожидаясь своего заказа. Хельга не поднимала глаз всю дорогу сюда и все время, что они сидели здесь. Может, она чувствовала себя виноватой за то, что фактически сбежала с похорон отца, а может, не хотела, чтобы Гифальди заметил в ней благодарность за организацию этого побега. Кто знает.       Сиду вовсе не хотелось ее допрашивать или требовать объяснений. Раньше он много раз воображал, как набросился бы на нее с вопросами, как наорал бы на нее, может быть, больно сжал бы ее запястья так, чтобы она зашипела и выругалась, так неужели теперь ему было достаточно одного ее присутствия? Было бы достаточно при одном условии.       — Что, все еще сохнешь по Шотмэну?       В пасмурном небе на дне ее глаз засверкали молнии. О, больше она не захочет их прятать. Вслед за этим вместо раскатов грома загремела посуда, когда ее острый локоть стукнулся о стол, а костяшки ледяных пальцев обожгли холодом его шею.       — Следить за языком так и не научился?       Сид широко улыбнулся, мимолетно проведя большим пальцем по тыльной стороне ее руки, что так крепко уцепилась за ворот его куртки.       — Я думал, это то, что тебе во мне нравится.       Хельга фыркнула.       — Я вообще-то тебя ненавижу, забыл?       — И это именно то, что мне нужно.       Ее губы слегка дрогнули, а пальцы разжались. Может быть, она хотела услышать, что это взаимно, как уже однажды было сказано.              Сиду Гифальди было почти двадцать восемь, и он уже несколько часов смаковал на языке выражение «Миссис Гифальди».       «Даже не мечтай, придурок, я родилась Патаки, и ею же и умру» — сказала Хельга несколькими часами ранее, когда они на их уже общем автомобиле пересекали пустыню Мохаве.       У них не было ни пышного подвенечного платья, ни сотни гостей, ни торта, ни даже фаты, только позаимствованное у Ольги кремовое платье, темные джинсы и пиджак с закатанными до локтей рукавами. Впрочем, у них всегда все было не как у людей. Даже ненависть перестала быть таковой, она давно потеряла свою форму и стала обрастать чем-то иным, превращаясь в то, что Сид, как он думал раньше, никогда не сможет не то что озвучить, а вообще испытать. Теперь он желал, чтобы такой была каждая его ночь до самого смертного часа.       — Я люблю тебя, моя чертова миссис Гифальди, — прошептал Сид, заправляя выбившуюся прядь ей за ухо.       Ничто не могло стать на пути его ненависти, и ничто не встанет на пути его любви. В конце концов, эти понятия могут оказаться чуть ли не тождественными. И Сида Гифальди это полностью устраивало.