Вечность длиною в год

Антон поднимается из-за стола. Щеки его полыхают лихорадочным румянцем. От стыда? Мне бы было стыдно, если бы я перед ним попался на лжи. Но судя по тому, как он стискивает зубы — настолько сильно, что под кожей проступают желваки — и сжимает в тонкую нить губы, он вероятнее зол, а не смущен. — Я на минуту, — произносит он. Его голос неузнаваем, будто кто-то невидимой рукою сжал ему шею, не давая сделать вдох. — Могу я тоже пойти? — мой вопрос настигает его на пороге и бьет в спину, словно приливные воды. Антон даже пошатывается, хватается судорожно сведенными пальцами за дверной косяк. — Нет. Я ведь могу не спрашивать, Миронов. Выйти и увидеть его — мое право. Лгать и скрывать правду — твое. Уж если ты своим правом пользуешься сполна, так почему же запрещаешь мне мое? Но я ведь зачем-то спросил. Значит, не так уж и сильно было мое желание увидеть Артема и себя показать? «Было бы что показывать!» — проносится ехидная мысль. — Кирилл, послушай… — начинает Катя, пытаясь поймать меня за руку. Только теперь я замечаю, что мертвой хваткой вцепился в столешницу — пальцы мои белые, словно у трупа. Я медленно, осторожно их разжимаю и так же медленно отвожу Катину ладонь. — Нет, — говорю я. Не буду я больше никого слушать. Как же меня задолбала вся эта словесная паутина, в которую я из раза в раз попадаю, словно муха в сладкий липовый мед. Вместо этого я поднимаюсь и выхожу на балкон. На горизонте еще алеет тонкая полоса заката, но в остальном небо словно чернильная клякса. Чахоточный фонарь выхватывает из тьмы только край лавочки. Приходится напрячь зрение, чтобы различить два силуэта. Их разговор я не слышу. Оно и к лучшему, наверное. Значит, не ругаются, не собираются набить друг другу морды. «Да-да, у них тишь и гладь. Ликуй, Краев!» — отголоски моей скотской натуры веселятся вовсю. Так и хочется приложиться лбом о бетонную стену, чтобы заглушить эти издевательские замечания. Да уж, давно я не ходил к Анне Аркадьевне… Может, уже и шизофрению подхватил, с меня-то станется. Силуэты подходят к той самой лавочке и садятся. Артем оказывается в скупом свете одинокого фонаря. Я рассматриваю его с такой жадностью, что даже с балкона свешиваюсь. «Свались им под ноги. Вот это будет умора!» Этот Артем отличается от того, которого я видел на фотографиях в социальной сети. Он по-военному коротко подстрижен, у него широкий разворот плеч и вообще он кажется гораздо старше. Хотя я могу и ошибаться — с такого расстояния всех нюансов не заметишь. Они разговаривают. Время идет — пять минут, десять. Я чую, как недовольство во мне трансформируется во взрывоопасную, едкую смесь. Это ревность. И злость. И обида. Этот убойный коктейль выжигает дыры у меня в груди, я слышу, как скрипят мои стиснутые зубы и хрустят суставы сжатых в кулаки пальцев. Ну так разбей ему морду, Краев! Выйди и скажи ему съебывать. Скажи, что Антон Миронов принадлежит тебе, и ты убьешь всякого, кто только попытается его у тебя отнять. Слабо? Кишка тонка? Тогда это тебе придется съебывать и покорно ждать, пока до тебя дойдет очередь. — Ну уж нет… — бормочу я себе под нос. Если Антон так увлекся беседой, что совершенно забыл обо мне, я не стану его ждать. Уж слишком хорошо ему известно, что он — это почти вся моя жизнь. В этот раз он обойдется без очередной демонстрации. Я вхожу в комнату, щурясь от яркого света. Катя сидит за столом в точно такой же позе, в которой я ее оставил. Она медленно поднимает голову, взгляд ее зеленых глаз изучающе скользит по моему лицу, и она произносит: — Ты должен позволить ему объясниться. — Я уже давал ему такую возможность, — я зло фыркаю, перекидываю рюкзак через плечо и направляюсь к двери. Она кричит мне вслед. — Кирилл, ты ничего не понимаешь! — Да, блядь, не понимаю, — сегодня я явно превысил лимит брани на год вперед. — И не хочу понимать. Я выхожу на лестничную клетку. Она опрятная, здесь на стенах нет ни одной надписи и нет нужды всматриваться под ноги, чтобы не вступить в чей-то плевок, жвачку или чего похуже. Спускаюсь по лестнице, мысленно считая ступеньки. Чем ближе к выходу, тем меньше моя решимость. В мыслях я гордо прохожу мимо, всем своим видом демонстрируя независимость. На деле же — втягиваю шею в плечи и шаркаю, будто немощный старик. Я выскальзываю из подъезда, едва не придавив пальцы тяжелой металлической дверью. Воздух душный и густой, будто мамин вишневый кисель. Они все еще говорят; Антона я почти не вижу, темнота надежно скрывает его. Артем же поворачивает голову на шум захлопнувшейся двери, скользит по мне равнодушным взглядом и отворачивается. Я для него никто, случайный встречный. Он для меня — угроза и источник непрекращающихся переживаний. «Только не пялься! Не пялься, Краев, слышишь?» — велю я себе и, сунув руки в карманы ветровки, шагаю по подъездной дорожке. Мимо лавочки, мимо шелеста их голосов, мимо мертвого света несчастного фонаря… Я прохожу, наверное, метров пятьдесят, когда за спиной раздается топот. Антон быстро догоняет меня, хватает за плечи, рывком поворачивает к себе. — Кира, куда ты? — Домой, — шиплю я, отступая на шаг назад. Антон шагает следом, пальцы его впиваются в мои плечи до синяков. — Почему? — Что «почему»? — с издевательством выплевываю я. — Почему я не жду тебя до утра? Ну, уж извини. У меня есть и другие занятия. «Ага, как же… Сотня других занятий» — мог бы сказать Миронов. Но он, конечно, ничего подобного не говорит и, вероятно, даже не думает. — Я провожу тебя. — Нет! — я отрицательно качаю головой и, взяв его за запястья, отрываю его руки от себя. — Возвращайся к разговору. — Кирилл… — Я не хочу, чтобы ты меня провожал. — Кира, я прошу тебя… — Это я прошу тебя, Миронов. Оставь меня сейчас. И приходи тогда, когда будешь готов быть со мной честным. А если не можешь, то не приходи вовсе. Я отступаю еще на шаг. Антон тянется ко мне, поднимает руки, чтобы вновь схватить меня, но тут же безвольно опускает. Прежде чем отвернуться, я вижу неподалеку Артема. Он стоит в метрах десяти. Как давно? Что он слышал? Я не вижу выражения его глаз, но чувствую внимательный взгляд. Теперь и я для него не случайный прохожий. *** Антон приходит на следующий день. Я только-только вернулся из больницы — анализы, осмотр, навязчивые расспросы. Все не так плохо, как могло бы быть, но мое настроение стабильно держится на отметке «отвратительно». Не только из-за невыносимой усталости, которую я чувствую после медицинских процедур, но и из-за вчерашнего происшествия. — Как там? — с порога спрашивает Антон. Он знает, где я был. Вчера он как раз-таки и планировал отвлечь меня от тягостных мыслей. Только на деле сам отвлекся. — Я умру не сегодня, — криво ухмыляюсь, но Антон не улыбается. Наоборот, хмурится, смотрит на меня испытующе. — Нормально все, — в конце концов, добавляю я. — Можно войти? — Нам есть, о чем говорить? — спрашиваю я. Раздражение плещется во мне, словно мутная зловонная жижа. Я прямо ощущаю, как буду выплескивать сегодня это дерьмо на всех окружающих. Нужно бы сдерживаться, но я не умею. Да и не хочу. — Да, — отвечает Антон. Он больше не спрашивает разрешения. Входит, разувается, прислушивается ко звукам в квартире. — Дарья Степановна? — В магазине, — отвечаю я и шагаю на кухню. Уж если говорить, то где-нибудь, где нет кровати. В последнее время многие наши споры Антон гасит именно так, пользуясь тем, что я не могу и не хочу ему отказывать. — Чай? — Нет. Да уж, классный разговор! Будто бы клочки записки, на которой можно прочесть только отдельные фрагменты. Антон садится, поджав под себя ноги. Солнечные лучи играют в его волосах, окрашивая их в рыжеватый оттенок. Я с удивлением замечаю, что сегодня отличная погода. Надо же, даже не обратил на это внимания. Антон так долго молчит, что я вдруг пугаюсь. Ведь на самом деле я ни разу серьезно не рассматривал тот вариант развития событий, в которых он бросает меня. В какой-то момент наших отношений я безоговорочно поверил в его искренность. Но ведь люди, бывает, расстаются? Расстаются при гораздо лучших обстоятельствах, и после долгих совместных лет, и неожиданно, когда кажется, что ничего не предвещало беды. Так отчего же мне быть уверенным? Ведь Антон может сказать, что устал, что я надоел ему своим вечным нытьем, или разочаровал, или признается, что чувства к Артему не остыли, и он решил, что с ним ему будет лучше. «Да, конечно, лучше! О чем ты? Он по крайней мере не собирается умирать в ближайшее время!» — я сам же подбрасываю дрова в костер и накручиваю себя до такой степени, что губы немеют. Я хочу позвать Антона, поторопить — и не могу. Но тут он смотрит на меня. И этот взгляд — будто солнечный свет, прогоняющий зловещие тени. Не может лгать человек, который смотрит на тебя так. — Кира? — зовет меня он, заметив, видимо, как я побледнел. — Просто расскажи мне… — хриплю я и пытаюсь улыбнуться. Уже в который раз я оставляю его решать проблемы в одиночку, потому что обидеться, отстраниться — это гораздо легче, чем попытаться понять. — Армия изменила его, — произносит Антон. — Не думаю, что в лучшую сторону, хотя… У него теперь есть девушка, с которой он собирается жить вместе. В ту первую встречу он рассказал мне о ней с такой гордостью, с таким… превосходством, что ли? Он спросил, есть ли у меня девушка, и когда я сказал, что нет, что он ведь и сам знает, что нет и незачем спрашивать… В общем, его взгляды стали еще категоричнее… Я думал, что больше не увижу его. — Но все же увидел… — тихо говорю я. — Эти синяки — его рук дело? — Во второй раз он явился пьяным, — игнорируя мой вопрос, продолжает Антон. — Заявился просто домой, мама на работе была. Сказал, что иногда, когда спит с ней, то ставит ее на колени, что у нее короткая стрижка и что цвет волос — как у меня. Что он представляет… Мне хочется закрыть уши, но вместо этого я зажмуриваюсь и вижу эти картинки так ясно, словно в свете прожекторов. — Он так и не забыл тебя… — шепчу я. — Он просто болен, Кира, — Антон смеется и звук этот страшный, будто замогильное воронье карканье. — Для него эти отношения — грязь. Для него я — грязь. Он ведь никогда не признавался, что это его желания, что это наша общая ответственность. Он всегда считал, что-он-то нормальный, и это я провоцирую его, я всему виной… Даже сейчас, когда я говорю ему, что не хочу видеть его, он не слышит, не понимает этого. Себя он считает мужчиной, потому что у него отношения с девушкой, потому что он отслужил. А я… Я встречаюсь с парнем, а это же никакие не отношения, это только секс… И что мне, жалко, что ли и с ним? Я уже не различаю, где рассказ Антона, а где слова этого Артема. Меня скручивает такой ненавистью, что я слепну и глохну на несколько минут. — Это не может так продолжаться… — шиплю я. В своих фантазиях я калечу Артема: бью кулаком в этот грязный рот и слышу, как крошатся зубы — будто ракушняк под ногами. Пинаю его в живот, пока изо рта его не начинает течь бурая, почти черная кровь. Но это только мысли, а на деле, что же я могу поделать? — Он уедет скоро. Его девушка будет поступать, он тоже говорит, что в нашем городке делать нечего. Так что все скоро закончится, Кирилл, — говорит Антон. — Просто верь мне. Ты и он — это несравнимо. — А что вчера? — интересуюсь я, чувствуя, как краснеют щеки — и от взгляда Антона, и от его слов. — Вчера он был трезв, как ни странно. Про Катю спрашивал. Он ей запрещает со мной видеться, потому что, по его словам, я негативно на нее влияю. Катька злится, конечно, у них отношения сложные… Я просто пытался как-то успокоить его, потому что он ей потом жизни не даст, объяснить… Мы только о ней и говорили, а потом ты вышел и… — Он слышал наш разговор, да? — Да. — И что сказал? — я вспоминаю силуэт Артема за спиной Миронова. И тот физически ощутимый взгляд, которым он прожигал мою спину, пока я шел по подъездной аллее. — Про тебя спрашивал. Я сказал, что это не его ума дело. Я знаю, что Антон не договаривает. Наверняка Артем вчера прошелся по мне, будто каток, но я не жажду выслушивать эти гадости, поэтому не уточняю. — Он ведь не оставит тебя в покое… — предрекаю я. О, моя уверенность тверда, как никогда. Тот прежний Кирилл больше всего в жизни хотел именно то, в чем ему отказывали. И этот Артем такой же. Он не отступит. Не теперь, когда желаемое ускользает из его рук. — Посмотрим, Кир, — устало вздыхает Антон. — Не хочу больше о нем говорить. Не хочу, чтобы он становился между нами. Пожалуйста. Я медленно киваю. Хорошо бы и правда выбросить его из головы, потому что времени не так уж и много и тратить его на какого-то мудака совсем не хочется. Но как это обычно и бывает: решить — гораздо труднее, чем сделать. В тот день Антон молчалив, задумчив. Даже мама замечает это, спрашивает у него, все ли в порядке. Он отвечает «да», улыбается, но никого обмануть ему не удается. Вечерние сумерки быстро прогорают, небо становится темно-синим с яркими крапинками-звездами. — Мама, можно он останется? — спрашиваю я, выйдя на кухню. Антон в моей спальне, листает учебник по химии, но вряд ли он способен сейчас учиться. — На ночь? — уточняет она, только чтобы потянуть время. Я вижу ее неуверенность, сомнения. Что делать, если она откажет? — А что скажет его мама? — Она даже не заметит, — фыркаю я, но тут же добавляю: — Но он позвонит и предупредит. Мама, пожалуйста. — У него какие-то проблемы? Что мне ответить? Не могу же я ей рассказывать об Артеме. Это не моя тайна. Да и мама вряд ли воспримет такие подробности благосклонно. Она и так перебарывает себя ежедневно, и только Богу известно, каких усилий ей стоит принимать наши с Антоном отношения. — Я просто нужен ему, — произношу я и тут же сжимаюсь. Звучит, как в сопливых мелодрамах — глупо и двусмысленно. Но мама глядит на меня внимательно, будто снимает шелуху, под которой прячется истина. Потом медленно, будто бы с трудом, кивает. — Пускай остается. Не забудьте предупредить его мать. — Не забудем. Спасибо, мама! — горячо благодарю я. Преодолеваю разделяющее нас расстояние, целую ее в сухую, словно пергаментную щеку. Она вдруг хватает меня за предплечье, смотрит прямо в глаза, тихо произносит: — Кирилл, смотрите только… — Не продолжай, — тороплюсь я ее перебить. — Мы… — щеки горят, будто их кипятком обварили… — не собираемся. Мама, прошу! — в конце концов, вымученно выдыхаю я. — Иди уже, — она улыбается и бормочет себе под нос: — Не будут они… Антон все еще листает учебник, когда я возвращаюсь в спальню. Я тяжело вздыхаю, сажусь рядом, вынимаю книгу из его безвольных рук и откладываю в сторону. Он поднимает на меня взгляд, тянется за поцелуем. Я немного откидываюсь назад, кладу ладонь ему на щеку и шепчу: — Останешься? — А Дарья Степановна? — Она разрешила. — Серьезно? — видно, как эта новость обрадовала Антона. Он улыбается, поворачивает голову, прижимается горячими губами к моему запястью. Там заполошно бьется пульс, а Антон, будто нарочно, проводит по венке языком, посылая по коже табун мурашек. — Иди в душ. Тебе в школу завтра, помнишь? — Антон с разочарованным стоном отпускает меня, поднимается с кровати, но все же, не удержавшись, обхватывает мое лицо ладонями и целует. Медленно, бережно — так, как он делал это в начале наших отношений. Сердце в моей груди кажется таким большим и горячим, бьется о ребра, будто птица о прутья решетки. Того и гляди — разорвется. Где только вмещается в нем вся та любовь, вся нежность, преданность, тревога, все то, что я испытываю к Антону? — Я люблю тебя, Краев. Свой ответ я обозначаю только губами, он беззвучен и легок, словно касание воздуха. Но Антон ловит мои немые слова ртом, выпивает их без остатка. И только потом уходит. Я ложусь на кровать и прижимаю руку к груди — где отчаянно бьется мое живое сердце. Антон засыпает, уложив голову на мои колени. Нечасто я ощущаю себя с ним… старше, что ли? Сильнее? Но это один из таких моментов. Он не говорит об этом, но я знаю, что отношения с Артемом оставили на нем свои следы. И мне больно осознавать, что моего времени, возможно, не хватит, чтобы исцелить эти раны. Их исцелит кто-то другой. Когда-то чьи-то руки вот так же будут перебирать его волосы, вдыхать апельсиновый запах его шампуня. Кому-то Антон будет улыбаться и говорить «я тебя люблю». Кому-то, возможно, расскажет о Кирилле Краеве, который когда-то был фрагментом его долгой жизни. Антон уже давно спит, забавно приоткрыв рот, а я все смотрю на него и никак не могу насмотреться. Жадная, эгоистичная часть моей натуры вопит от горя и тоски. Как же так? Неужто он осмелится впустить в свое сердце кого-то еще? Кого-то, кто займет мое место? Ну уж нет! Пускай он хранит мне верность! Пускай ежедневно приходит на мою могилу! Пускай похоронит себя живьем! Пускай лелеет мою память, как святыню! Но у этого Кирилла нет шанса, потому что тот Кирилл, который любит Антона, гораздо сильнее. И он желает ему счастья. И я прошу — Бога, судьбу, мироздание, космос, — чтобы на его пути еще встретился хороший человек. Человек, с которым Антон разделит взрослую жизнь, который будет достаточно мудрым, чтобы не ревновать его к мальчику по имени Кирилл, что когда-то давно был частью его жизни. И пускай их путь будет долгим. Пускай никакие беды не сломают их. Я не замечаю, когда проваливаюсь в сон. Мне снится какая-то погоня, серый асфальт и бурые пятна крови на нем. Снится мертвый папа; одна его рука, оторванной, валяется поблизости. Кровь густеет, становится почти черной. У папы синие глаза, они широко открыты и смотрят в грозовое, тяжелое, будто расплавленный свинец, небо. Потом глаза становятся светло-карими, а на дне пляшут янтарные солнышки. Я просыпаюсь с немым криком на губах. Долго лежу, слушая дыхание Антона, потом вновь соскальзываю в вязкий сон. Разлепив глаза в следующий раз, я обнаруживаю, что уже утро. Антон ходит на цыпочках, запихивая в рюкзак учебники из моего комплекта. Я так и не вернул их в библиотеку, все думал, что мне будет хватать силы на домашнее обучение. — Доброе утро, — улыбается мне Антон, заметив, что я проснулся. Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но губы не слушаются. Воздуха не хватает, что-то стальными тисками сжимает грудь. Сажусь на кровати и меня рвет желчью, кровью и остатками вчерашнего ужина.