Где-то там, за морем...

— Гермиона? — Полтора месяца, — со вздохом. — Рон? — Чуть меньше. Недель пять, — устало качает головой. — А ты думал, будет меньше? Или больше? — Не знаю. — И я не знаю. Мне не хотелось об этом думать. — Джинни? — Пятьдесят три дня. Ровно. Тогда мне казалось, что это имеет значение. — А разве нет? — О, Мерлин… поживем-увидим. — Увидим, — отвечает едва слышно. — Я пошла, — берется за дверную ручку. — Удачи тебе. — Удачи всем нам. — Можешь мне обещать кое-что? — Что? — она отпускает ручку и поворачивается к нему всем корпусом. — Обещай мне, что, когда мы отправимся домой, ты не будешь больше петь эту песню. -Отчего же? Это моя… пусть не совсем моя, привычка. Где-то там, за морем, где-то там, за морем, где мы будем… — Ты слова перевираешь. — Слегка. Но так надо. Можешь мне поверить. — Прости, — в его голосе звучит раскаяние. Раскаяние ему вообще всегда прекрасно удавалось, словно он начал его испытывать, едва появившись на свет. — Я несу чушь. Тебе ведь тяжелее, чем мне. — Думаю, ты и сам знаешь, кому сейчас тяжелее, чем нам с тобой, вместе взятым. ****** — Луна? — Кто же еще? Луна подходит к Гарри, сидящему на постели, садится рядом. — Ну, рассказывай, — говорит она и делает вид, что готовится слушать. Но, если бы Гарри в этот момент посмотрел на нее, то заметил бы, что Луна его вовсе не слушает. Сидит, уставившись своими широко распахнутыми светлыми глазами в зарешеченное окно, и тихонько напевает: «Где-то там, за морем, где-то там, за морем, где мы будем…» И Гарри покорно начинает рассказывать все с самого начала. Не то чтобы это было нужно ему самому, но раз Луна хочет, он расскажет. Пожалуйста. Сколько угодно. — Мне нужно было самому погибнуть, — говорит Гарри, — убить чертова Темного Лорда, и тут же умереть самому, в тот же миг. Я бы сделал все, все, чего от меня ждали… — Ты сделал, Гарри, ты сделал даже больше. — Я сделал больше, о да, я сделал намного больше, чем все ожидали, — монотонно бормочет Гарри, и тогда они решили убить всех моих друзей. Из мести. Я должен был умереть, потому что мертвым мстить не принято. И я виноват. Виноват перед всеми вами. Перед Роном, Гермионой, Джинни… перед Джинни я виноват особенно, я не должен был позволять себе… не должен был позволять ей… — В этом нет твоей вины, Гарри, — тихо говорит Луна, гладя его по руке. И он послушно повторяет за ней: — В этом нет моей вины. Моей. Вины. Нет. А чья тогда есть? Чья вина в том, что нет больше никакого «трио» и никогда уже не будет? Нас трое было, а теперь я один. И не три точки, через которые можно провести только одну плоскость… ты представь только, три точки! Дадли наверняка и не открывал своих школьных учебников, а я читал их, я знаю. Теперь одна только точка осталась, вся моя жизнь сжалась в одну точку, Луна. Ты-то меня понимаешь? — Мы все тебя понимаем, Гарри, — мягко говорит Луна. — И Рон, и Гермиона… все тебя понимают и не держат на тебя зла. Разве они не говорили тебе этого, Гарри? — Говорили, — кивает Гарри. — Говорили. Только, знаешь, я им не верю. — Не веришь или не хочешь верить? — Не могу поверить. Хоть и слышал это от каждого из них по много раз. — А мне поверишь, если я тебе скажу, что это так? — Тебе — поверю, — соглашается Гарри, и Луна испускает едва слышный вздох облегчения: вроде бы все идет как надо, да только надолго ли этого хватит? — Знаешь, почему я тебе верю? — Гарри внимательно смотрит на Луну, и та спрашивает: — И почему же? — Потому что ты все знаешь. Ну, о том, во что люди не верят. Помнишь, как ты про голоса за занавесью мне рассказывала? — Помню. И ты поэтому мне веришь? — Да. И не только. Вот эту песню ты поешь, думаешь, я внимания не обратил… давно я ее от тебя не слышал, а последние недели — прямо каждый день. Ты ведь все знаешь, Луна, да? Ты знаешь, что они не умерли, они ждут меня, ждут. Где-то там, за морем. Но я не могу туда отправиться, у меня тут остался Ремус, у меня тут родители Рона, Тонкс. Я им здесь нужен, понимаешь? Они говорят мне, что я им нужен, а сами глаза все время отводят, будто я уже умер… — Ты не умер, Гарри. И ты им всем нужен. Здесь. — Здесь, да. А не там, за морем. И я буду здесь. А они будут ждать меня там, да? — Будут. Сколь угодно долго. Тебе незачем торопиться. — Где-то там, за морем, — напевает Гарри, пытаясь воспроизвести мотив как можно более точно, — где-то там, за морем, где мы будем… А знаешь, Луна, я верю, что мы там обязательно будем. Я знаю, что эта песня — не вранье. Я уже изрядно наелся вранья в этой жизни. Где-то там, и никто не знает, где именно, а если не знаешь точно, то и не соврешь, правда? — О, Гарри… — Теперь я почти спокоен. После всех этих месяцев уже пора, не правда ли? — Гарри говорит тихим ровным голосом, старательно выговаривая слова, будто пробуя их на вкус, пытаясь ощутить их на языке: он слишком давно не чувствовал вообще ничего — ни жары, ни холода, ни вкуса пищи, ни чьих-то прикосновений — вообще ничего. Все было нейтральным. Пресным. Одинаковым. Разъедающим душу. Гарри чувствовал, что он не вправе радоваться жизни, да и просто — жить, если дорогих ему людей больше нет рядом. И не так уж важно, по его вине это случилось, или нет. — Пора, пожалуй, — Луна рассеянно улыбается, — ну наконец-то. Если бы ты знал, как мы все этого ждали. — Вы все… а, ну да. И они тоже ждали — где-то там, далеко. Но не здесь. Правда? — Правда. Ну конечно. Мы знали, что все будет хорошо. Знали, что ты не подведешь тех, кто на тебя рассчитывал. — Не стоило им на меня рассчитывать, — Гарри мотает головой. — Я и сам на себя не могу рассчитывать. Луна украдкой приподнимает рукав и смотрит на часы. Пора, пожалуй. Пора домой. Гарри хватает ее за руку, переворачивает руку девушки ладонью кверху, и смотрит, жадно, словно в последний раз, смотрит на ее ладонь, на длинную, такую лживо-длинную линию жизни, сжимает хрупкую ладошку пальцами, пока Луна не высвобождает руку: ей больно. Гарри замечает, что Луна делает шаг к двери, и спрашивает: — А ты еще придешь? Ну пожалуйста, — лицо у Гарри словно у ребенка, который тянет мать к витрине магазина игрушек. — Придешь? — Ну конечно, приду, разве я могу не прийти? Не провожай меня, я уж как-нибудь сама найду дорогу. Луна ненавидит песню, которую так часто напевает, она никогда не слышала голосов за занавесью и никогда не верила в Морщерогих кизляков. Но Гарри об этом знать вовсе не обязательно. И Гарри не трогается с места, потому что знает — ему нельзя туда, куда она уходит. Пока еще нельзя. Гарри смотрит, как Луна идет к двери, и у него сжимается сердце. Слезы струятся по его лицу, это его первые слезы за очень долгое время. Гарри размазывает их сначала ладонью, потом рукавом пижамы, затем он подносит ладонь ко рту и слизывает с нее горьковато-соленые капли. Тут же вцепляется зубами в согнутые пальцы, прокусывает их, желая заглушить одну боль другой. Появляется кровь, капает на пижаму, на простыни. Гарри заматывает прокушенную руку краем одеяла и опускается на подушки. Ему надо поспать. Впервые за очень долгое время ему хочется спать. Гарри знает, что пока ему нельзя к остальным, к тем, кто ждет его там, за морем, как уверяет Луна. Что ж, ей лучше знать. А когда ему, Гарри, тоже можно будет туда, зависит только от него самого. И он сделает все возможное. Луны давно уже нет в комнате, а Гарри еще долго слышится ее тихое пение. «Где-то там, за морем…» «Где-то там, — думает Гарри, засыпая, — когда-нибудь я тоже там буду, вместе с ними». ***** — Ну и как он? — Подожди пару минут, я вся вымотана, — Луна устало прислоняется к стене. Из ее глаз уходит отрешенное выражение, радужка темнеет, волосы укорачиваются и из светлых становятся рубиново-красными. — Рем, я не могу больше. Не могу. Уже целых полгода. Каждый день. — Понимаю, — Рем берет лицо Тонкс в ладони и внимательно вглядывается в ее глаза. — Но ведь это — последнее средство, и мы оба это знаем. Целители почти уже отступились. Впрочем, что удивительного: за два года — ни единого сдвига к лучшему. Да все это знают, иначе не стали бы тебя просить. — Даже если бы не попросили — я бы согласилась. Знаешь, мне показалось, что сегодня дело сдвинулось с мертвой точки. Посмотрим, что скажут целители. — Ты ведь то же самое говорила после тех полутора месяцев… — Сейчас-то всего две недели прошло, Рем, но мне кажется…хотя, может, я просто слишком хочу в это поверить. — Рем не отвечает. Молча берет ее под руку, и, бережно поддерживая — походка у Тонкс нетвердая, словно девушка сильно пьяна, ведет ее к выходу из больницы имени Святого Мунго. — Пошли домой, Рем. И никаких больше песен. На сегодня — никаких больше песен. Никакого чертова моря. Но, медленно ковыляя по коридору, держась за руку Рема, она все-таки тихонько напевает себе под нос: «Где-то там, за морем, где-то там, за морем, где мы будем…» ©*

=конец=

(*) изрядно перевранные слова из песни Ф. Синатры «Somewhere beyond the sea»