Хороший, плохой, Рамси

Слэш
NC-17
Завершён
27
автор
raidervain бета
Размер:
41 страница, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
27 Нравится 24 Отзывы 8 В сборник Скачать

***

Настройки текста
Рамси заходит на кухню, оставляя за собой следы от осыпающегося с куртки и штанов снега и мокрые разводы от овчинных сапог. В институте не были слишком щедры к нему – не считая его жизни – и вернули его старую одежду взамен удобной форменной, как только выпустили из-под замка. Но, к счастью, Рамси еще раньше успел разжиться теплыми вещами, и теперь не особо страдает по этому поводу. Как и по другим поводам, несмотря на то, что там думает себе Джон. Тем временем Джон, подобрав ноги, сидит за большим, стоящим посреди кухни столом, заляпанным чем-то жирным и с краю накрытым сухой пыльной скатертью. По правую руку Джона лежат пистолет и стопки тетрадей; он усталыми глазами проглядывает одну из них. Проглядывал, пока не услышал звук тяжелых шагов. Под его внимательным, осторожным взглядом Рамси снимает охотничье ружье его дядьки, на вытянутой руке отставляя к ближайшему шкафу, и ставит на пол ведро. – Разряжено, но патроны еще остались, – спокойно отчитывается Рамси, снимая капюшон и кивая на закрепленный на прикладе ружья патронташ. Джон ничего не отвечает, сразу, как только Рамси ставит ружье, поднимаясь и убирая пистолет в набедренную кобуру. С непривычки после толстых штанов Джон стянул ее поверх кальсон слишком туго, и она явно натирает ему бедро. Рамси примечает это, пока Джон так же молча собирает тетради, не поворачиваясь к нему спиной. – Ты бы ремень ослабил, кожу сотрешь, – предупредительно рекомендует Рамси, кивая на кобуру, но Джон только бросает на него прямой и холодный взгляд. Рамси пожимает плечами и неспешно снимает рюкзак, изучая Джона и дальше. Лицо у него такое же измученное, как и всегда, с припухшими церковными веками и облезшей кожей на щеках, теплая рубаха расстегнута, открывая мерно поднимающийся от дыхания живот под футболкой, а свободные, мягкие кальсоны ни хрена не скрывают ни длинные ноги с острыми коленями, ни маленький зад, ни упруго натянувший ткань член. И в последнем нет ничего неловкого или забавного, Джону совсем немного за двадцать, и у него не было секса ни с кем уже больше двух месяцев, Рамси знает. Рамси думает, что Джон охренительно упрямый. Джон продолжает игнорировать его, прихватывает ружье свободной рукой и просто направляется к двери. Бросает почти незаметно лежащему у нее Призраку: – Побудь здесь, хорошо? – и тот дергает хвостом, кладя приподнятую было голову обратно на лапы. – Там холодно, ты тоже можешь остаться здесь, – в никуда замечает Рамси, стягивая перчатки. Где-то позади него негромко хлопает дверь. Рамси равнодушно дергает ртом и расстегивает куртку. Старки были предусмотрительны в планировке дома, и кухня вся прогрета от большой деревенской печи, так что можно остаться в одном теплом жилете и водолазке с царапающей подбородок молнией на вороте. Так что Рамси просто вздыхает, потягиваясь, и с неудовольствием заглядывает в принесенное им ведро. Сегодня он смог настрелять только нескольких дроздов, объедавших каскару в лесу, а те хоть и жирные, но мяса-то все равно на два укуса. Хотя можно сварить их с лапшой и сушеными грибами из кладовки, кости пустить на бульон, и на нем сготовить кашу, а потроха зажарить с консервированными бобами. Так ничего не пропадет. И к еде можно будет еще поставить ратафию, которую Рамси тоже приметил в кладовой. Да, он чувствует себя все еще подуставшим, но уже более-менее удовлетворенным, обдумав все это. Деревенское детство и приобретенные с ним навыки определенно пошли впрок, и Рамси немного вспоминает обо всем, когда ставит воду для кофе, когда подтягивает себе стул, раскладывает на полу бумагу из отбракованной Джоном кучи в углу и закатывает рукава. Призрак косит на него, принявшегося щипать дроздов, красным глазом. – Ты сам себе таких наловишь, – покосившись в ответ, бросает Рамси. – Так что даже не смотри на них. Но Призрак, разумеется, продолжает смотреть, лежа неподвижно, полностью расслабив свое мощное тело. Как и все они. Как все они смотрели на Рамси, когда он вернулся в институт.

***

Мелисандра и Эдд встретили их обоих прямо на проходной в сопровождении Гренна, Эммета и пары вольных теннов, всех с винтовками. И, встретившись с Мелисандрой глазами, Рамси сразу понял, что ситуация складывается еще дерьмовее, чем когда они утром встретили последнюю группу упырей. Против тех у него были верный нож и винтовка Джона. Против Мелисандры – только одна вещь, о которой он – и они все – молчали до сих пор. Все, кроме Атласа, чувственного и болтливого под хорошей порцией самогона. – Здравствуй, Джон, – угол рта Эдда странно дернулся. – Больше никто не вернется? – он глядел только на Джона, пока Эммет первым подошел к Рамси. Джон покачал головой. – Пошли, – Эммет чуть поддел куртку Рамси винтовкой, когда руки Гренна и одного из теннов сомкнулись на его предплечьях, неприятно, тяжело заламывая. Джон и не посмотрел в их сторону. – Но вы принесли сок? – сухо спросила Мелисандра, тоже не смотря на Рамси. Джон опять молча кивнул, и она негромко распорядилась: – Отведете его в карцер, и вещи сразу несите к нам. Дуло винтовки второго тенна ткнулось Рамси в спину, но он не сопротивлялся ни словом, ни делом, послушно зашагав с неудобно вывернутыми руками и смотря в пол. И только еще услышал, как Мелисандра сказала: – Пойдем, Джон. И как Эдд вставил: – День-то в день ты, конечно, вернулся, но вот жалко, что после обеда. Я-то думал, ты помер уже, велел лишнего не готовить. А вот что им ответил Джон, осталось за грохнувшей за спиной дверью. То, что Мелисандра пафосно назвала карцером, оказалось просто почти пустой комнатой на верхних этажах. К полу в ней был привинчен металлический стол, по углам валялись пустые коробки и пластиковые ящики, а под потолком мерно пищал какой-то датчик. С Рамси сняли рюкзак и подсумки, и он сам послушно разделся до белья и даже снял "эту пидорскую" сережку после короткого приказа и под прицелом Эммета. Гренн еще грубо прощупал оставшуюся на нем одежду на предмет оружия, а после они забрали его вещи и оставили здесь, заперев снаружи. Рамси поежился, выдыхая тонкий пар. Делать в комнате было абсолютно нечего, и в ней было охренительно холодно. Рамси успел обойти ее не одну сотню раз, отжаться между этим в несколько подходов и еще поприседать, когда ключ наконец провернулся в замке. Наверное, прошло куда больше часа или двух, у Рамси все еще не было часов, чтобы следить за временем, но, по его ощущениям, он был здесь довольно долго. К его удивлению, первым пришел к нему не Джон, не Мелисандра и даже не Эдд или Эммет, а Тормунд с зажатой в правой руке веревкой. На его лицо сразу легли брезгливые морщины, но он, как и остальные, почти ничего не сказал. – К стене лицом, давай, – разве что только это. Рамси тоже продолжал молчать, все так же послушно вставая лицом к стене и сам заводя руки назад. Он отлично знал, почему он здесь, и примерно представлял, что будет дальше, так что не стоило нарываться и выставлять себя агрессивным дураком. Нет, Рамси спокойно перенес то, как крепкая джутовая веревка туго перетянула запястья, и то, как Тормунд жестко велел ему сесть, ногой подвинув ближе один из пластиковых ящиков. Тормунд же, убедившись, что ничего больше не представляет угрозы, наконец открыл дверь, и после тихих переговоров, в которых Рамси четко разобрал "спасибо, Тормунд, можешь подождать снаружи", к нему все-таки пришел сам Джон Сноу. Он показался неожиданно маленьким после Тормунда, Гренна и Эммета – и еще больше изможденным, переодетый уже в джинсы и теплый свитер, но все такой же замерзший, усталый и грязный, как и какое-то время назад. Но, несмотря на состояние, он не стал мяться, просто придвинул себе второй ящик, сел напротив Рамси и твердо посмотрел ему в глаза. Рамси в ответ спокойно изучал его лицо, максимально удобно распрямившись – отсутствие спинки у импровизированного сиденья давало ему возможность сделать это. – Я хочу узнать, почему ты сейчас здесь, – негромко и четко начал Джон, сложив руки у себя на коленях. Это было неожиданно. Рамси действительно думал, что он сходу начнет обвинять. Но Джон пошел чуть дальше. – Думаю, мы оба знаем, почему, Джон Сноу, – Рамси склонил голову набок; в его голосе не было агрессии, только усталое понимание. – Нет, я хочу услышать это от тебя, – но Джон только покачал головой. – Твоими словами. – Я сейчас здесь, потому что она – не мой эксперимент, – голос Рамси остался спокойным. Послушным. Открытым. Ложь. – А кто она? – Джон продолжил спрашивать, не меняясь в лице. – Моя любовница. Моя помощница. Моя… мой объект, – Рамси немного сбился, но это не прозвучало неловко. Это прозвучало размеренно и с теми успокаивающими нотками, которые Джон не должен был уловить. – Она не твой объект, – снова покачал головой Джон. – Ты сам только что сказал. – Не в том смысле, – Рамси тоже качнул полным подбородком. – Да, у нее нет документов, и ее нет ни в каких списках, но она является моим объектом. По своей сути. – И как так вышло? – холодно спросил Джон. Он все еще не показывал никаких своих ощущений по поводу происходящего и почти не говорил ничего сам. – Я говорил тебе, что это пиздец сложно, Джон Сноу, – Рамси вздохнул, удобнее поводя плечами и расслабляя мышцы. – Но давай начнем сначала. Ты знаешь, какие люди занимаются моей работой? У нас любили говорить, что это те, кто жертвует собой, своими репутацией и чистой совестью, ради мира. Но, как ты, думаю, понял бы сам рано или поздно, это неправда. Таким, как мы, нравится делать с людьми вещи, которые не нравятся таким, как ты. Мне нравится делать с людьми эти вещи, – он смотрел Джону в глаза и увидел, как его лицо все-таки исказилось после этих слов. В его взгляде появилось отвращение. Отвращение, которое заставило дрогнуть его рот и которое он не смог бы скрыть, даже если бы захотел. – То есть ты сейчас прямо подтверждаешь, что тебе нравилось делать с Джейни Пуль то, что ты с ней делал? "Ты что, нарочно даешь возможность легко выкрутиться, а, Джон? Нет, ей никто не воспользуется". – Да, – Рамси сухо кивнул. – О’кей. Что именно ты с ней делал? – Джон справился с собой и продолжил строгий – и какой-то почти мягкий допрос. – Я снимал ей кожу полосами на бедрах, животе и спине, удалил указательный палец на левой ноге и безымянный на правой, – Рамси даже не стал делать вид, что задумался, он отлично помнил, что и с кем делал. – Еще я трахал ее и часто повреждал зубами – у нее остались шрамы на груди и вырваны соски, и гениталии также несколько деформированы после того, как я зашивал нанесенные мной же разрывы. И еще я принуждал ее к насильственному половому сношению с приученным к этому псом. И насильственному групповому сношению. Лицо Джона почти не менялось, пока Рамси говорил – он наверняка уже слышал все это или от самой маленькой Арьи, или от Мелисандры. – А что случилось с ее носом? – только и спросил Джон, когда Рамси закончил, коротко облизав жирные губы. – А, да, его мне пришлось ампутировать: у нее было обморожение, и начался некроз. Конечно, резать пришлось ножом и им же прижигать потом, а для обеззараживания был только спирт, но у меня особо не было выбора. Надеюсь, она не сказала, что я сделал это, потому что сам хотел? Потому что я не хотел. Разве что… я не видел ее в последнее время, так что, не знаю, может быть, вам все-таки стоит проверить ее после того случая. Она может быть беременна, я думаю – я так и не стерилизовал ее, а Зимой не было возможности накачивать ее таблетками, – Рамси сказал это тактично и не стал делиться подробностями о том, как ему тогда понравился ее новый, безносый и перевязанный тряпкой вид, и он трахнул ее на полу того магазина, в котором они остановились на ночь, онемевшую от боли и шока, почти любовно улегшись сверху, лаская ее изуродованное лицо, целуя щеки, на которые из-под тряпки в обе стороны ветвившимися струйками натекла кровь, и думая о маленькой джоновой сестрице. Это было бы слишком, особенно последнее. – Мелисандра взяла у нее все необходимые анализы, спасибо за совет, – сдержанно ответил Джон, но больше никак это не прокомментировал, вернувшись к своим вопросам. – И какой… функционал у нее должен был быть после нанесения этих увечий? – Я же сказал. Моя любовница и моя помощница. – И я правильно понимаю, что между вами не было заключено никакого добровольного соглашения об этом? – А вот здесь возникает юридически неудобный момент, Джон Сноу. Как ты понимаешь, у меня нет никакого договора, который подтверждал бы добровольное заключение отношений между нами. Поэтому все, что я могу тебе дать – мое слово. И я скажу тебе, что да, она добровольно вступила со мной в изначальные отношения, в которых не было оговорено ни одно из моих действий, да, она ни разу не возразила ничему из того, что я делал, да, она сама предлагала мне какие-то вещи из тех, что я с ней делал, она вправду слезно просила меня об этом. И да, она находилась со мной, на моей территории свободно, с ее согласия, имея возможность возразить или уйти в любой момент. Я ни разу не наказывал ее и не угрожал наказанием за отказ или любую попытку противодействия. Но их не было. Рамси снова коротко облизнулся. Джон, подумав, кивнул. – Ясно. Я задам еще несколько вопросов, ты не возражаешь? – ему не хватало только тоненького бланка на подложке и карандаша в сухих руках. И Рамси даже не ответил на этот вопрос, но Джон все равно продолжил. – Ты знаешь человека по имени Теон Грейджой? – Ты ведь знаешь, что знаю, – с приличным моменту неудовольствием ответил Рамси. – Это был тот человек, которого мы встретили? Зараженный серой хворью? – Да. – Что ты с ним сделал? – Джон положил ногу на ногу и еще больше стал похож на какого-то государственного агента, ведущего допрос за односторонним стеклом. – Я выбил его зубы, отнял три пальца на руках – ты сам видел, – указательный и безымянный на левой руке и мизинец на правой, аналогично мизинец на правой ноге и три крайних пальца на левой. И полностью удалил гениталии, – этот ответ был короче предыдущего, но край рта Джона все равно дернулся с отвращением. Но, как и после других ответов, он не стал ничего комментировать. – У него был тот же функционал, что у Джейни Пуль? Твой любовник и помощник? – Нет, – Рамси мотнул головой. – Он был чем-то вроде прислуги в свободное время. Готовил, прибирался, в общем, выполнял несложную домашнюю работу. Но в основное время он оставался моим объектом. – И это тоже было на добровольной основе? – все-таки уточнил Джон. – Если ты спрашиваешь меня о том, вступил ли он со мной в отношения, не подозревая о том, что в них будет происходить, так же, как и Джейни Пуль, – да, это так. Если о том, просил ли он меня добровольно и по собственной инициативе делать с ним те вещи, которые я делал, о том, хотел ли он повсюду следовать за мной, выполнять мои поручения и находиться в тех условиях, которые я ему обеспечивал, – да, это тоже так, – Рамси не собирался врать сейчас. Неразумно было врать, не зная, какой именно информацией обладал Джон. А по его лицу и поведению, по сухим, однотонным вопросам, по тому, где сейчас находился Рамси, можно было сказать болезненно мало. – Понятно, – Джон явно сделал очередную мысленную отметку и продолжил. – А теперь расскажи мне об этих "объектах". Что ты подразумеваешь под этим? – Мне нравится делать людей лучше, Джон Сноу. Я имею в виду, выносливее, крепче, послушнее, исполнительнее. Это моя работа. И, как и любая работа, она требует практики. Не все выбранные мной люди были одобрены для экспериментов над ними, но я самовольно решил, что все равно могу использовать их. Разумеется, они находились в смягченных условиях, я никогда не собирался убивать их или калечить, на самом деле угрожая их здоровью, а за пару месяцев до Зимы они уже начали проходить курс социальной адаптации, и мы добились довольно пристойных результатов. Мне ведь не нравится калечить или уродовать людей, Джон Сноу. Но мне нравится работать с их телами и мозгами. Может быть, это потому, что в моих не хватает каких-то шестеренок, – Рамси дернул краем рта, почти улыбнувшись. – Это звучит почти как раскаяние, – ему показалось, или в голосе Джона действительно слабо промелькнуло что-то, чего тот не хотел бы показывать? Но Рамси все равно покачал головой. – Нет, Джон Сноу. Я не раскаиваюсь в том, что делал. Я такой, какой есть, и мне нравилось все это, – он смотрел на Джона открыто и прямо, расправив плечи, со связанными за спиной руками и упавшей на щеку длинной сухой прядью. Джон глядел в ответ немного печально, снова пересев и сложив руки между бедер. – Тогда ты знаешь, что тебя ждет за это, – наконец сказал он с какой-то жалостью, но не к Рамси, а к чему-то еще. И хотя Рамси понятия не имел, о чем не сказанном и не сделанном жалел Джон, он все равно ухмыльнулся краем рта. – Мы ведь оба знаем, как глупо это звучит, да? – а вот и началась та игра, в которую Джон сам себя загнал. – Почему? – Джона видимо задела эта легкомысленная интонация, но его тон остался сдержанным. – Ну, мы сейчас в лабораториях, полных вольных, и ты говоришь мне, что убьешь меня за две даже не отнятые жизни, – Рамси усмехнулся, опуская взгляд. – Я тебя не понимаю, – Джон вопросительно наклонил голову. – Ты знаешь, что о них говорят, – тихо сказал Рамси, шевеля пальцами в теплых носках. – И что же? – тон Джона продолжал быть спокойным и холодным. – Ты знаешь, скольких людей они убили, Джон Сноу, – Рамси поднял глаза. – Или ты думаешь, что они делали это по строгой надобности, пристойно отвернувшись? И насиловали тоже по надобности, вынимая и каясь? – Ты говоришь о том, что они убивают тех, кто незаконно проникает на их территорию? – Джон удивленно приподнял бровь. – Да, это не всем нравится, но они добились этого права законодательно. А их… брачные обряды не выходят за пределы общин и остаются их делом. А даже если что-то где-то и происходит, то те вольные, которых я знаю… – Джон вдруг сбился, поймав себя на неудачной формулировке, – далеко не все вольные такие. – Далеко не все? – въедливо спросил Рамси. – Даже если среди них и есть те, кто нарушал закон, – уклончиво ответил Джон, – я не могу судить их так же, как и тебя, в любом случае. Они… простые люди, живущие в простом мире, со своими традициями и обычаями. И хотя, конечно, я не буду спорить с тем, что закон един для всех, мне сложно применять к ним те же мерки, что и к людям, выросшим и воспитанным в более… цивилизованном обществе. Я не уверен, что имею на это право, – Джон выглядел удовлетворенным своим ответом. Рамси откинул мешавшую прядь резким движением головы и спросил его прямо: – Но дело ведь не в этом, Джон Сноу? Ты достаточно умен, чтобы отделить зерна от плевел и плохих детей от хороших. И ничего не мешает тебе справедливо судить только тех, кто на самом деле преступал закон, так ведь? – Так. Кроме того, что я только что… – Кроме того, что если ты будешь судить хоть одного из вольных – тебе придется судить их всех. И будет еще одна бойня. А ты не можешь позволить себе терять старых людей и новых союзников, поэтому приходится мириться с какими-то вещами. Закрывать глаза на какие-то вещи. Не хотеть знать о них. – Они просто люди, – но Джона не так просто было свернуть с болезненной для него темы. – И их судят все, кому не лень, и смотрят они всегда не так, и человеческим мясом торгуют в своих общинах, и упырей у себя разводят и спят с ними, и колдовские ритуалы проводят, кровь пьют еще во время них. Ты предлагаешь мне и за это их судить? Ты только что признался в том, что делал, и это не то же самое, что слухи и сплетни. – То есть разница в том, есть признание или нет? Не в самом преступлении, так? – Рамси смотрел на Джона пристально, чуть наклонившись вперед. Один шанс, один разговор, и Джон увязал в нем все глубже. – Я сказал тебе, в чем разница. Ты меня не слушаешь… – Нет. Нет, Джон Сноу, я очень внимательно тебя слушаю и слушал все это время. И ты, я знаю, честный парень, честный аж до того, что тошно. Но сейчас ты мне врешь. Прекрати это делать. Имей храбрость посмотреть мне в глаза и сказать правду, раз уж ты собираешься меня пристрелить. Ты судишь меня, потому что я один против них всех. Речь Рамси была отрывистой и прямой. Джон посмотрел на него молча еще немного и вдруг устало потер переносицу, зажмурившись. Когда он открыл глаза, его веки показались Рамси еще более припухшими. – Мне и правда не нравится это все, Рамси, – негромко сказал Джон, первый раз за весь разговор назвав его по имени. – Какие-то вещи, люди, которые делают эти вещи, и то, что я не знаю о чем-то – или знаю. И когда я слушаю тебя, мне кажется, в твоих словах есть доля правды. Не во всех, конечно, но в тех, которые касаются моих отстраненности от ситуации и, возможно, излишней снисходительности. Я стараюсь не судить людей, а если и судить – то по их поступкам. Но, может быть, мне действительно стоит уделять каким-то поступкам больше внимания. Не только твоим, – он говорил все равно не так, как будто собирался передумать и даже допускал такую возможность, но это было неважно. – Подожди, ты что, думаешь, я осуждаю тебя, Джон Сноу? – Рамси приподнял толстую бровь, снова откидываясь назад. – Нет. Нет, я понимаю тебя, отлично понимаю. Ты стреляешь меня и этим избавляешься от фактора потенциальной угрозы, получаешь показательную поддержку и улучшаешь дисциплину. Меня-то некому защитить, Джон Сноу, а ты действительно умный, вот в чем дело. И я согласен с тобой. Знаешь, – он закинул ногу на ногу так естественно, как будто его руки не были связаны, – я бы тоже на твоем месте не связывался с такой семьей, как у вольного народа. И никогда бы не взял вольную себе в девочки. Но мы все равно должны работать с кем-то и стрелять кого-то. Этот кто-то всегда должен быть. Вчера – они, сегодня – я, и мне нечего жаловаться. Так что не думай, что я тебя отговариваю или вроде того. Я соглашаюсь с тобой и не боюсь смерти – просто хочу, чтобы ты перестал врать мне обо всем этом. Рамси думал, что Джон скажет хоть что-нибудь в ответ на это, но тот молчал, просто и нечитаемо глядя на него. – Все в порядке, у всех свои первопричины это делать, Джон. И свои цели, – невозмутимо продолжил Рамси. – У тебя, у меня, у Мелисандры. Но, так или иначе, мы все должны делать то, что должны. Так или иначе, мы все оказываемся здесь, напротив того, на чью жизнь по той или иной причине приобрели свое право, считаешь ли ты, есть оно у тебя или нет у меня, все равно. – Причем здесь Мелисандра? – наконец отрывисто спросил Джон. – Если хочешь ее сюда тоже впутать, то я не буду скрываться. Она допрашивала Джейни Пуль по моей просьбе и только по моей. – Ты знаешь, о чем я, – Рамси скривил рот. "Осталось совсем немного, Джон Сноу". – Понятия не имею, – жестко отрезал Джон. – Об этом тоже предпочел забыть? – если в голосе Рамси и была поддевка, то очень нежная. – Или отнятая ей жизнь не идет в счет против спасенных? В таком случае я тоже буду вынужден подать апелляцию, учитывая, скольких гражданских спасают воспитанные по моим образцам солдаты, – он мягко, слабо улыбнулся, глядя на Джона. – Ты о Ширен? Не знал, что ты знаешь, – но Джон только пожал плечами. – Да, я не могу сказать, что одобряю решение Мелисандры, но и не могу сказать, что имею право одобрять его или нет. Она была поставлена перед выбором, и любое принятое ей решение можно было бы назвать неверным. Но это был именно тот случай, когда жизнь за жизнь, в мою пользу или нет. – Жизнь за жизнь? Какое, однако, забавное словосочетание ты выбрал, – усмехнулся Рамси. – Ты считаешь это смешным? – в голосе Джона скользнули металлические нотки. – Забавным, – спокойно поправил его Рамси. – Просто не ожидал от тебя такой жестокой иронии, Джон Сноу. – О чем ты? – О том, чем Мелисандра оплатила твою жизнь, разумеется, – уклончиво ответил Рамси. – И о том, как удивительно спокойно ты продолжаешь судить меня, зная об этом. – Ширен умирала, – у Джона даже самую малость порозовели скулы. – Да, я знаю, что я был уже мертв, но она тоже умирала. Нельзя было спасти нас обоих, времени хватило бы только на одного, и Мелисандре пришлось выбирать… – Все, хватит пиздеть мне прямо в лицо, Джон Сноу, – неожиданно резко бросил Рамси. Презрение, исказившее его толстый рот, выглядело совсем как настоящее. – Ты не умеешь этого делать. Нет, хорошо, я понимаю тебя и в этом всем. Мелисандра хороша собой, умна, она нужна тебе и чувствует к тебе эти интересные вещи. Но меня откровенно бесит, что ты не можешь просто сказать мне правду. – И какую правду ты хочешь услышать? – Джон наверняка не заметил, как его пальцы на правой руке машинально сжались. – Как умирала Ширен, – просто и прямо сказал Рамси, не отводя взгляд. Лицо Джона немного исказилось. "Давай, спроси, спроси, Джон Сноу, не бойся того, что не знаешь ответ". Но через секунду он спокойно, снова контролируя себя, разжал пальцы. – Что именно ты хочешь услышать? – он достаточно естественно вернулся к прежнему, строго и сухо допрашивающему тону. – Думаешь, я дурю тебя и этого тоже не знаю? – но и Рамси на самом деле все еще не было нужно, чтобы Джон ставил себя в глупое или какое угодно другое положение. Рамси и так отлично знал обо всем, о чем не знал Джон Сноу. – Понятия не имею. Я задал тебе вопрос. – Хорошо, – Рамси почти развалился на ящике, вольготно откинувшись на связанные ладони и скрестив щиколотки. – Я хотел бы услышать о том, как много крови ты тогда потерял. О том, как она, эта кровь, была нужна тебе. О том, что у Мелисандры была возможности откачать ее из умирающей девочки и сохранить для тебя, и хотя это все равно было бы ужасно цинично, она этого не сделала. Я бы хотел услышать о мертвом боге, его бредовых сектантских ритуалах и том, что Мелисандра предпочла держать малышку Ширен живой те четыре дня, пока ты не приходил в себя. И, конечно, о том, как ты, успешно отлежавшись на сладком чае и антибиотиках и то ли уж божьим чудом, то ли медицинским не нося сейчас каменную коросту, можешь спокойно судить других людей, зная, как та маленькая девочка кричала от боли каждый день без сна, так, что твой Эдд поседел бы еще раз, если бы мог, – Рамси не обвинял Джона, но говорил жестко и смягчил тон, только когда увидел то, что хотел. – Твоя жизнь дорого оплачена, Джон, но, как я сказал, у всех нас свои причины и цели. Просто… хватит этого стесняться. Хотя бы сейчас, – Рамси добавил просто и по-свойски, внимательно наблюдая за Джоном. Тот довольно хорошо сдержал выражение своего лица и в этот раз, но Рамси заметил мелькнувший в его взгляде, где-то глубоко, ужас, смешанный с отвращением. Хотя, по правде, Рамси и не нужно было ничего замечать. Он и так отлично знал, что по-другому Джон среагировать не мог. Но, к его удивлению, Джон неожиданно быстро справился с собой, собравшись и видимо привычно отстранившись от ситуации. – В любом случае, Мелисандра сделала это для того, чтобы спасти мою жизнь, – его голос дрогнул самую малость. – И хотя ты прав, мне не стоило оставлять это без внимания, но все же даже это не идет в сравнение с месяцами мучений Джейни Пуль и Теона Грейджоя. – Будем теперь отмерять наказания по времени? Подержишь человека с ожогами неделю – останешься без сладкого, а порежешь чутка год-другой – и давай на расстрел? – голос Рамси стал таким ядовитым – как и новая, набрасываемая поверх предыдущей на шею стяжка, – но Джон опять промолчал. – Если мы говорим о результатах, Джон, то после эксперимента с Вонючкой я предоставил мужской группе занимательную работу на тему влияния полового инстинкта на солдат. А что про Арью… извини, про Джейни, мой эксперимент с собаками на самом деле не слишком удался, но, как я уже сказал, я начал с ними обоими курс социальной адаптации, первым в нашей лаборатории. Ты ведь знаешь, что делают с объектами после опытов обычно? Их сжигают, Джон, как только они становятся бесполезны. Я же хотел чего-то большего. Я хотел возможности адаптации для солдат после Зимы, нереализуемой на данный момент. И что, скажешь, это идет не в ту же цену, что и твоя жизнь? Только потому, что мне нравился процесс? – ну, тут уже можно было и немного приврать, но Джон бы все равно этого не заметил – у него только дернулся рот, как от удара, когда Рамси назвал имя Арьи, хотя он очевидно и был готов к этому, сдержавшись и продолжая сухо молчать. – Да, я услышал тебя, Рамси Болтон, – наконец сказал он, через несколько секунд, когда улеглась звенящая тишина после сказанного Рамси. – И хотя я должен выразить сомнение в твоем, как ты это назвал, "курсе социальной адаптации", учитывая, что Джейни Пуль, по-моему, была просто предельно запугана, я учту эту информацию. – По-твоему. А ты, я гляжу, достаточно хорош в психологии, чтобы в этом разбираться, – жирные губы Рамси поплыли в неприятной ухмылке. – Да, думаю, ты отлично справишься с тем, чтобы теперь помогать ей строить связи с окружающими людьми, обслуживать себя, самостоятельно принимать решения и контролировать свои приступы. Нет, я серьезно. Без меня тебе придется это делать. И я надеюсь, ты не прохеришь всю мою работу в процессе, – он говорил, как действительно оскорбленный в лучших чувствах ученый, – и немного, пожалуй, все-таки был им. – Я тебя услышал, Рамси, – твердо повторил Джон. – И, думаю, это все, что я хотел услышать, – он положил руки на колени, явно собираясь встать, но Рамси остановил его, снова быстро облизав рот: – Постой, Джон. Один вопрос. Я могу его задать? – Разумеется, – Джон кивнул, хотя и выглядел настороженным: ему явно не хотелось объяснять по очередному кругу, почему все должно закончиться именно так. Но Рамси наклонился вперед, удерживая равновесие на пальцах ног, упертых в пол, и спросил его резко: – А что, если хотя бы на секунду, на одну секунду ты мог бы допустить, что Ширен была бы твоей родной сестрой? Джон посмотрел на него внимательно, а потом хладнокровно покачал головой. – Но она не была, – ответил он негромко. – Как и Джейни, – парировал Рамси, глядя в припухшие серые глаза и чувствуя, что нащупал край кровавой нитки, до мокрых подтеков стянувшей уже глотку Джона Сноу. Без последнего узла это все было бы неприятно незавершенным. – Но Ширен никогда не могла бы быть моей сестрой. В отличие от Джейни Пуль, – сухо отрезал Джон. – Ты думаешь? – лукаво спросил Рамси. – Я думаю… знаю, что, будь Ширен моей сестрой, Мелисандра бы знала, что ей с этим следует делать, а что не следует. Она бы не допустила, чтобы… – Джон прикусил язык, понимая, что только что сказал, но Рамси не обратил на это внимание, по крайней мере, не внешне. – А откуда тебе знать, что бы я стал и что бы не стал делать с Джейни, будь она твоей сестрой? – только тихо сказал он, глядя прямо на Джона. Джон тоже упрямо смотрел на него, а потом его ресницы дрогнули, и он опустил голову, с силой обтирая лицо обеими ладонями. Он сидел так еще какое-то время, смотря в пол и потирая виски, но Рамси никуда не торопил его. Наконец Джон поднял взгляд. – И что бы ты сделал? – он спросил прямо и негромко, отбросив все попытки казаться лучше, чем был на самом деле. Рамси помолчал, куснув губу перед тем, как ответить. – А она была бы похожа на тебя? Джон шумно выдохнул носом. Сцепил и расцепил пальцы. И резко поднялся. – Ладно. Если у меня будут еще какие-то вопросы, я задам их тебе завтра. – Ты хочешь сказать, что сегодняшнюю ночь я еще протяну? – легкомысленно спросил Рамси, опять откидываясь назад. – У меня и без тебя много дел, с которыми нужно разобраться, – Джон глянул на него последний раз перед тем, как постучать в дверь и позвать Тормунда. Тормунд сначала выпустил Джона, а потом уже зашел развязать Рамси, нарочно грубо, ободрав кожу на левом запястье. После он снова запер Рамси снаружи, а где-то через полчаса вернулся в сопровождении Атласа. Лицо у того было еще более неприязненным, чем у остальных, и губы аж дрожали от ярости. Рамси не удержался и улыбнулся ему, за что получил стопку из двух одеял, уткнутую в лицо, и брошенное на пол пластиковое ведро. – Если треснет – тебе же потом подтирать придется, – пробурчал Рамси в неистово теплые одеяла, не желая доставать из них ни нос, ни руки, но Атлас, как и другие, видимо, по приказу Джона, не стал с ним разговаривать. Только вышел и вернулся с картонной тарелкой и таким же стаканом. Джон не пожалел Рамси полноценного обеда из печеной рыбы с бобами и маринованной капустой и крепкого сладкого чая, и хотя Атлас и разлил немного, ставя на стол, это было ничего. – Сладкое не забудь, в кормежке самовольства не велено, – бросил Тормунд, стоявший у двери, скрестив руки. – Да пусть подавится, – едва слышно сказал Атлас, снова направляясь к стоявшей за дверью тележке. Он принес сухую постную коврижку и положил ее на тарелку, шмякнув прямо в склизкую капусту, но Рамси позже, уже закутавшись в одеяла и устроившись на ящиках, просто обтер ее об колено перед тем, как съесть вприкуску с чаем. В принципе, условия были вполне терпимыми, не считая завтрашнего расстрела. Но по этому поводу Рамси никак не волновался. На завтрашний день к нему опять пришли Эммет и Гренн, все так же молча сопроводившие его в общую гостиную. Руки уже не заламывали, но винтовки все еще были при них – Рамси даже в одних кальсонах и футболке не выглядел безобидно. В гостиной Джон сидел на диване, озабоченно проглядывая какие-то бланки в прозрачной желтой папке. Судя по халату, нерасчесанным волосам и явно подсунутой под правую руку кружке кофе, он пришел сюда прямо из лаборатории и туда же направится сразу после. Мелисандры нигде рядом не было, по той или иной причине, и вообще только один Сигорн сидел на соседнем диване с ногами, тоже попивая кофе и закусывая его ржаным хлебом. На его плечи, как и у Джона, был накинут халат, и Рамси еще подумал, как иронично, что Гренн, получивший полное образование, так и не продвинулся никуда выше лаборанта и, по сути, теперь выполнял одну и ту же работу со случайным вольным тенном, ловко нахватавшимся за несколько месяцев практических знаний от своей заумной женушки и самого Джона Сноу. Джон тем временем оторвался от бланков, как только Эммет кашлянул от двери, и положил папку на стол. По краю усталых серых глаз расплылись ярко-розовые пятна от лопнувших сосудов, как будто Джон не ложился всю ночь. – Рамси… – он начал хрипло, и Сигорн молча потянулся, двигая кружку ему поближе. Джон коротко поблагодарил его и отпил. – Рамси, я не хочу вести долгие разговоры, поэтому скажу так. Мы немного пересмотрели условия, в которых сейчас находимся, и решили, что ты чуть более полезный член общества, чем это казалось вчера. Так что я хочу предложить тебе выбор. Ты можешь остаться с нами, как и Мелисандра, но условия, хочу предупредить сразу, не будут мягкими. Тебе вернут большую часть вещей, но у тебя больше не будет никакого доступа к оружию. Также ты будешь постоянно находиться под наблюдением, это подразумевает то, что тебе придется посещать любые места, включая уборную, с тем, кто согласится тебя сопровождать. И спать ты будешь под замком, в ту комнату, где ты был, перенесут какую-нибудь койку. И еще, очевидно, тебе будет запрещено как-либо контактировать с Джейни Пуль или другими людьми, которые изъявят такое желание. В остальном ты не будешь ограничен, в работе, во всем необходимом для нее и потребной помощи. И если с этим будут какие-то проблемы – ты всегда сможешь обратиться к Эдду, и он разрешит ситуацию. Или, – он сделал положенную на обдумывание паузу, – ты можешь уйти прямо сейчас. Вещи и паек на пару дней тебе принесут сюда, оружие вернут на выходе. Доступ сюда в дальнейшем, разумеется, будет для тебя закрыт. Рамси задумчиво покачнулся на носках, убрав опять выпавшую из-за уха прядь обратно. Он смотрел на Джона внимательно, но видел только очень уставшего человека с опухшими глазами и кружкой кофе в подрагивавших от тремора пальцах. – То есть если я сейчас приму душ, то сразу после могу приступить к работе? Это было единственным, что спросил Рамси Болтон, и Джон только кивнул, сразу поднимаясь и подбирая папку. Он прошел мимо, больше не заинтересованный в Рамси; Сигорн, неспешно всунув ноги в шлепанцы, прихватил обе кружки кофе и направился за ним. Рамси остался с Гренном и Эмметом, а потом с одним Гренном, когда Эммет отправился за его вещами. Он вернул Рамси все, даже серьгу, все, кроме ножа, пистолета и опасной бритвы. И Рамси еще задумался, стоит ли вдевать серьгу обратно – он действительно собирался снять ее после смерти Русе, да как-то забыл, – но все-таки надел, просто чтобы не просрать где-нибудь. В душевую его сопровождал вечно бывший не при деле Гренн, а вот на рабочем месте встретил уже переодетый Эммет. С ним Рамси работал в тот день, с ним же и Сигорном – все последующие. С Джоном он почти не пересекался все эти недели, у того был какой-то талант не замечать тех, кто ему не нравился. А с остальными, включая больше не добродушного Хобба и испытывавшего искреннее отвращение Атласа, Рамси не хотелось заново налаживать контакт. Зато с Сигорном дело пошло на лад – его откровенно не смущало ничего из того, что раньше делал Рамси, лишь бы тот хорошо выполнял свою работу. Так что он изредка, не слишком часто, но трепался с Рамси о том о сем в курилке, угощал его сигаретами и без проблем таскался с ним до сортира. И, возможно, дело было действительно в том, что Сигорн не был лицемером, а, возможно, и в том, что его собственное положение не то что сильно отличалось от положения Рамси. Даже выбившись из общего строя деревенщин-вольных, он все равно оставался парнем больше на подхвате, чем на самом деле на что-то способным. И хотя, как понял Рамси, после Зимы он, проникшийся цивилизованной жизнью, планировал переехать из общины и начать какое-то серьезное дело к югу отсюда, а то и получить какое образование, сейчас он, и без того замкнутый, смурый и грубый, чувствовал себя не слишком уютно. Но именно это делало его неплохим собеседником и приятелем для Рамси Болтона, тем, для кого возьмешь тарелку в столовой и с кем задержишься на лишнюю сигарету. И, несмотря на то, что все это длилось только часть рабочего времени и еще в сумме меньше часа в день, это сильно скрашивало времяпрепровождение Рамси все те два месяца. И, конечно, помогло ему в свое время. Когда они закончили работу, то отметили это с тем размахом, который можно было себе позволить посреди Зимы. Хобб чуть не надорвался, но накрытый стол обеспечил – что и само по себе было праздником. Но тут были и нежная свинина с грибами и медом, такая, какую подают разве что на юге, и ароматная говяжья печень с жареным луком, и настрелянные вольными кролики в вине и жирном соусе, и румяные, масляные утки, и жареные размороженные овощи – даже они отливали золотом сладкой корочки, – и крендели с сахарными булочками, и маринованные сливы. И, конечно, на каждом из столов стояли графины со сливовым компотом и по бутылке крепкого самогона. И вдобавок – энергию все еще экономили предельно – среди чьих-то вещей были найдены предусмотрительно сбереженные патефон и старые свинговые пластинки, и между раздвинутыми к стенам столами в общей гостиной были устроены танцы. Джон Сноу, впрочем, так особо и не поев, не танцевал. Он только опустошил пару рюмок и что-то негромко обсуждал с Мелисандрой и Эддом над расстеленной на столе картой, то и дело водя по ней пальцем и изредка ставя жирные точки карандашом. Мелисандра все нервно поправляла надетый поверх платья толстый свитер; ее лицо было строгим и будто настороженным, она была напряжена и вполголоса спорила с Джоном, хотя тот только прохладно отмахивался, продолжая явственно гнуть свою линию. Эдд же выглядел сегодня особенно скорбно, кутался в свой мешковатый бомбер и все мял в руке какую-то салфетку, почти ничего не говоря. Зато вот Сигорн живо отплясывал босиком, с полупустой бутылкой в левой руке и талией Алис – под правой, и они где-то по дороге, сбивая других танцующих, потеряли ее косынку, и строгая коса совсем растрепалась; даже Тормунд, неодобрительно относившийся к этой механической музыке, после короткой перебранки вышел с красавицей Вель, то с безобидным ядком смеявшейся над ним, то по-сестрински хлопавшей в ладони. А уж когда Атлас в застегнутой под горло черной рубашке начал плясать, сцепившись локтями с все хохотавшим уборщиком Оуэном, даже самые стеснительные опустошили свои рюмки и наскоро разбились по каким-никаким парам, кто больше для смеха, а кто и всерьез. Только некоторые, и Рамси в их числе, остались потягивать сладкую самогонку из рюмок, то и дело выкрикивая что-то одобрительное. Впрочем, Рамси как раз ничего не кричал, это все – и крики, и танцы – было не для него. Никогда не для него. Но это никак его не огорчало, особенно когда во рту так и таяли кисловатые сливы. Тяжелая работа продолжилась с рассветом, оставив позади собираемую сонным Оуэном грязную посуду на столах, – начало производства всеми имевшимися средствами и попытка выработать схему поставок вакцины населению. И если с первым, кое-как, ежечасно молясь на дышавшие на ладан генераторы, техники справились, принимая каждую партию как возможно последнюю, то второе оказалось сложнее. Связи в институте по-прежнему не было, даже радио только тихо шуршало, и было решено разбиться на группы и поначалу разносить вакцину по ближайшим городам самим, а там уже и найти какой транспорт, а то и сохранившееся городское управление со связью. Рамси тоже записался в добровольцы, не будь дурак, и, конечно, единственными, кто захотел идти с ним, были Сигорн и его тенны. Джон же никуда не записывался отчего-то, становясь с каждым днем все печальнее и замкнутее. Он объявил о своем уходе в один из дней между общими сборами, между разложенными повсюду чужими вещами и сновавшими туда-сюда непричесанными людьми с вытянутыми лицами и наброшенными на плечи куртками. И если кто-то и нашел время и силы осудить Джона – то промолчал. Он сделал для них больше, чем они могли бы от него требовать. Рамси с Сигорном выдвинулись из института за пару дней до ухода Джона. Алис все тихо ругалась, поправляя на муже одежду, и он ворчливо отталкивал ее руки, твердо шепча, чтобы не позорила его перед честными людьми. "Какие-такие еще честные люди вперед жены?" – спросила она, а Рамси изучал плывшее белесыми облаками небо, пока они целовались на прощание, и думал о том, что, кажется, стало еще холоднее с тех пор, как он последний раз покидал институт. Путь обещал быть долгим – крепким теннам выпал один из самых дальних городов. Но Рамси не волновал этот путь, который он все равно не собирался проходить. На первой же стоянке, тщательно объяснившись с Сигорном – он предпочел бы привычнее, без разговоров и с ножом, но, в общем, он ничего не имел против тех людей, которым тенны несли партию вакцин, и против выживания человечества вообще, – он распрощался и с ним, и с его людьми. Сигорн был в общем согласен с тем, что вернуться к семье – это очень важно, и понял Рамси в нежелании уходить из института под и без того осуждающие взгляды. Так что, забрав свои вещи и несколько щедро выданных Сигорном вакцин вместе со всякой другой мелочевкой, Рамси направился на юг по широкому шоссе, первое время испытывая сильное искушение свернуть в сторону дома и проверить своих девочек. Но у него не было на это времени, он шел вперед упрямо, иногда через силу, и добрался до дома родичей Джона точно в тот день, в который рассчитывал. И даже успел довольно обжиться, проветрив затхлые комнаты, выбросив подгнившие запасы из кладовой, нарубив дров вдобавок к тем, что имелись, и обзаведясь пристойным ружьем для охоты. Так что, когда Джон пришел сюда, Рамси как раз пил сваренный только что кофе за столом у растопленной кухонной печи, первый раз за утро с удовольствием затягиваясь сигаретой, и планировал расписание на день. Пожалуй, стоило бы сходить пострелять кого-нибудь к ужину, провести ревизию домашних гардеробов в поисках запасного белья и никогда не лишних теплых вещей, прицениться также к посуде и перемыть свою, еще натопить снега и наконец по-человечески вымыться в ванне, но перед этим еще разок подрочить, пожалуй, в комнате Джона, уже не пахнувшей им, но все равно довольно уютной, с жесткой кроватью, стопками книг повсюду и коробками настольных викторин наверху шкафа. Рамси почему-то ужасно возбуждали эти викторины, хотя он не был уверен, что именно думал касательно них и думал ли что-то конкретное, но, в любом случае, звук распахнутой двери и моментально зашумевшего ветра снаружи мигом отвлек его от всех этих теплых мыслей. – Здесь есть кто-нибудь? – конечно, Джон не мог не заметить стелившийся из печной трубы дым. – Все в порядке, я вам не враг. И я не хочу применять оружие, мне просто нужен ночлег, – он всегда оставался таким сахарным сказочным лордом, что Рамси не выдержал и усмехнулся, допивая кофе. А через несколько секунд Джон, очевидно ориентируясь по запаху табака, зашел на кухню. Он встал в дверях довольно нелепо, с задранными наверх очками и изморозью на балаклаве, сжимая в руках винтовку. Призрак, всегда шаг в шаг следовавший за хозяином, обошел его по левой стороне, бесшумно скалясь. Джон тоже молчал, еще глубоко дыша после улицы, и упрямо смотрел на Рамси. – Пошел вон из моего дома, – только и сказал он тихо и жестко после невольной паузы, приподнимая винтовку. – Ты будешь кофе? – безмятежно спросил Рамси, докуривая. – Я еще могу сварить. – Пошел вон, – жестче повторил Джон, и Рамси едва заметно вздохнул, потушил сигарету в чашке и поднялся. – Я могу забрать вещи? – Джон промолчал, держа Рамси на прицеле, и только отошел в сторону, давая ему выйти из кухни. Рамси приподнял руки, смирно шагая к арочному проему. Джон вместе с Призраком на расстоянии последовали за ним, но, кажется, видимое послушание дало эффект, и уже около лестницы Рамси догнал скупой вопрос: – Зачем ты здесь? Рамси на секунду замер, поставив ногу на нижнюю ступеньку, но сразу после тяжело зашагал наверх. – Не знаю, – он пожал плечами. – Как ты можешь не знать? – голос Джона дрогнул от злости. – Это не прогулка в соседний квартал, сюда идти больше недели. Так что скажи мне, нахрен ты пришел в мой дом? – Я чувствую такую странную штуку, Джон Сноу, – почти нараспев ответил Рамси. – Что-то вроде того… что я должен тебе. Не уверен. – Ты мне ничего не должен, – отрезал Джон. – Ты не убил меня, хотя мог бы, должен был, – Рамси продолжал говорить умиротворенно и умиротворяюще. – И я… я, кстати, занял твою комнату. Извини, – дорога была не такой длинной, какой она обычно бывает, если шаркать носками и останавливаться на каждом повороте. Плохая идея, если твою спину от дула винтовки отделяет около метра. – Это отвратительно, – сегодня Джон, видимо, не собирался сдерживать эмоции и те вещи, которые он обычно думал, а не говорил. – Извини, – повторил Рамси, никак не объясняясь и просто открывая дверь. Он зашел внутрь, по пути подобрал валявшиеся на полу носки и сразу закинул их в так и открытый рюкзак. Джон прислонился к дверному косяку, следя за ним. – Нахрен. Что тебе от меня нужно? – сказал он, когда Рамси собрал и сложил уже и лежавшее с ночи на маленькой печке белье, и спальник, разложенный поверх одеяла, и оставленный у кровати фонарь. Не так много вещей, на самом деле, но все они вызывали у Джона отвращение, находясь в его старой комнате. Так же, как одна из его книг, лежавшая на полу рядом с очередной приспособленной под пепельницу чашкой и еще, видимо, работавшими наручными часами Кейтилин, и смятое постельное белье, и особенно пара скомканных салфеток в ногах, о которых Джон не хотел думать отдельным пунктом в списке произошедшего сегодня дерьма. – Поговорить с тобой, – Рамси ответил, не поворачивая головы. – Может быть, извиниться. – За что? За то, о чем ты не жалеешь и никогда не жалел? – Джон не думал, что у него хватит сил на ядовитый тон, но, как ни странно, это помогло ему не сорваться. – Ну, по-твоему, я забрал две лишних жизни, так? – невозмутимо спросил Рамси, поднимая рюкзак и закидывая на плечо. – Вот я и подумал, что могу спасти еще пару-тройку. Может быть, тогда мы будем в расчете. – Пару-тройку? – Джон непонимающе поднял бровь, снова пропуская Рамси в дверь. – Я предположил, что ты направишься сюда. И предполагаю, что ты все еще хочешь найти кого-то из своих братьев и сестер. Я мог бы помочь тебе в этом, – флегматично ответил Рамси, принимаясь мысленно напевать какую-то прилипчивую мелодию и спускаясь по лестнице. Джон молчал все время, идя за ним, и Рамси слышал за спиной только мерное и тихое дыхание Призрака. Только когда они вернулись на кухню, и Рамси принялся так же неторопливо собирать свою посуду, Джон опустился на один из стульев и опустил винтовку. – Сядь, – негромко скомандовал он. – Давай поговорим. Рамси аккуратно поставил взятую тарелку обратно и вернулся к стулу, с которого только недавно встал. Тяжело опустившись на него, он свел руки на столешнице, оставляя их в поле зрения Джона. Джон стянул балаклаву до подбородка, подвинул себе пачку, достал сигарету и прикурил, смотря в стол. – Я оценил твое предложение, – наконец сказал Джон, поднимая глаза. – Хотя и все еще помню… о некоторых вещах. Но, как ты сам говорил, я не могу позволить себе отказываться от союзников, – он устало, как-то безжизненно улыбнулся, крепко затягиваясь. – Упырей в городе стало еще больше за последние недели, и, если честно, я уже не раз пожалел, что отказался от помощи, пока шел сюда. Так что, кажется, выбора у меня особо нет. – Но снова будут правила, так? – Рамси посмотрел на него, слегка-слегка прищурившись. – Разумеется, – Джон кивнул, выдыхая дым. – Если не нравится – вали сейчас. – Ага. – Тогда для начала – в этом доме. Я думаю, что мне придется побыть здесь какое-то время, так что пока я заберу твое оружие и все, что может считаться оружием. Наши комнаты не запираются, поэтому мы с Призраком переедем в… родительскую спальню, – ему это далось почти без усердия. – Все будет храниться там, под замком, и выдаваться тебе по необходимости, если ты будешь покидать дом или в экстренных случаях. Потом мы разберемся с этим вопросом, но пока я тебе не доверяю. Зато ты можешь… остаться в моей комнате, если хочешь. – Принято, – Рамси сухо кивнул, тоже прикуривая. – Дальше. Ты мне не друг, Рамси, и мне все еще не нравятся многие вещи. И я не обещаю, что буду с тобой вежливым, или приятным, или вообще захочу разговаривать с тобой. Возможно, когда-нибудь, – Джон подчеркнул это слово, – я смогу относиться к тебе по-другому. Но не сейчас. Сейчас – считай, что я нанимаю тебя. Платить мне, конечно, нечем, да и не Зимой говорить об оплате, но втроем у нас шансов выжить всяко побольше. – Хорошо, Джон, – негромко сказал Рамси, затягиваясь и выдыхая дым в сторону. – Тогда… кофе? – Да, пожалуй, – Джон наконец взялся за молнию куртки, откладывая винтовку на стул рядом. Призрак послушно сел у его ног, беззвучно вывалив язык и неотрывно глядя на Рамси своими кровавыми глазами.

***

Сейчас – та же кухня, так же внимательно следит за происходящим Призрак и так же кипит вода для кофе, разве что теперь для растворимого, чтобы не париться. Рамси как раз заканчивает щипать дроздов, скидывая последнего обратно в ведро, и поднимается, обтирая руки о штаны. Он делает себе полную кружку сладкого кофе, отпивает без особого удовольствия и кое-как, для приличия стряхивает пару прилипших крошек со стола. Надо разделывать то, что есть, а для этого Джон оставил ему только один туповатый нож, но Рамси может справиться и этим. Он открывает ящик, глотнув еще кофе и отставив кружку, когда Призрак приподнимает голову, чуть обнажая клыки. – Я их мигом разделаю, – походя замечает Рамси, копаясь в ложках, потому что Призрак реагирует на звон и поднимается на лапы, помахивая хвостом. – Заметить не успеешь, быстрее, чем на кулинарном шоу, парень. Только, мать твою, где… – Рамси наконец находит нож, как назло сунутый Джоном в самый низ, и поворачивается. Призрак скалится, смотря на него в упор. – Слушай, я жратву твоему хозяину готовлю, – Рамси не удивляется, продолжая говорить с ним спокойно, уверенно и слегка панибратски, – а от него и так благодарности не дождешься. Так что давай ты войдешь в положение и перестанешь смотреть на меня так, будто я собираюсь разделывать не дроздов, а твою семью, – он не спеша, опустив нож, делает шаг обратно к ведру, но Призрак почти бесшумно взрыкивает, тоже шагая ему навстречу, и его хвост мечется из стороны в сторону чаще. Призрак вымахал здоровым даже для тамаскана, в одной холке он спокойно достает Рамси до живота, и мех у него густой, зимний, не подступиться. Рамси хорошо представляет себе, что может с ним сделать такой, да еще и безупречно выученный защищать хозяина пес, стоит шагнуть или вздохнуть не так. Поэтому он вытягивает руку и кладет нож обратно на стол, раздраженно выдохнув. Он так же раздраженно шагает из кухни, ворча себе под нос, и Призрак, хоть уже и менее агрессивно, но следует за ним почти вплотную. Рамси поднимается на второй этаж. Призрак царапает когтями ступени, ловко взбираясь по лестнице за ним. – Джон, скажи своей хреновой собаке… – Рамси не стучит, просто толкает дверь, и замолкает не от неожиданности, а потому что сказанное ровно с этой секунды не имеет смысла. Призрак протискивается между дверью и его ногой, слегка толкнув здоровой мордой, но Рамси не обращает на него внимание, выхватывая взглядом контуры в слабом свете газовой лампы – голова откинута, румянец сползает по шее в ворот футболки, сведенные брови вздрагивают, и срывается частое, сухое дыхание. Джон торопливо мастурбирует, чуток приспустив кальсоны и нервически схватив подушку свободной напряженной рукой. Но Рамси может наблюдать за этим не дольше секунды или двух – Джон открывает глаза на звук и резко садится, рывком подтягивает кальсоны и рефлекторно цепляет большим пальцем липкую застежку, выхватывая пистолет из кобуры. – Выйди, – хрипло бросает он. – Сейчас же. Рамси с легкой, нарочной печалью смотрит поверх наставленного на него пистолета, на зло и нервно нахмуренные брови, на искривленный рот. – Все еще думаешь обо мне и этих вещах? – негромко спрашивает он, и Джон глядит на него непонимающе. А потом вдруг вспыхивает еще яростнее. – Ты настолько самодовольный кусок дерьма? – его голос даже вздрагивает от презрения. Рамси не понимает его ровно секунду. – Нет. Блядь. Блядь, – он зажимает пальцами переносицу, жмурясь. – Я не это имел в виду. Я про твой пистолет, про это все, – он кивает, не открывая глаз. Это вышло действительно глупо, и не стоит делать какой-то вид. Не с Джоном. Но Джон выдыхает и постепенно успокаивается. И, когда Рамси снова смотрит на него, спокойно опускает руку с пистолетом на кровать, но не убирает его совсем. – Да, я иногда думаю об этом, – согласно кивает он, подобрав ноги. – О чем именно? – вкрадчиво спрашивает Рамси, тихо прикрывая дверь, чтобы не уходило тепло, и прислоняясь к ней спиной. – О чем? – Джон как-будто задумывается, но Рамси знает, что он уже давно прокрутил в голове все ответы на этот вопрос. – О’кей. Например, о том, почему ты выбираешь не таких, как Эммет или Тормунд, и даже не таких, как я, – он говорит это прямолинейно и с той неприязнью, которая явным намеком указывает на дверь. – Нет, ты выбираешь таких, как Джейни. И Теон. Я видел его, да, но Джейни рассказывала и о том, каким он был у тебя. Похожим на нее. Слабым. Истощенным. – Он был в хорошей физической форме, когда мы встретились, – тоже задумчиво отвечает Рамси, игнорируя все, что не сказано прямо. – А еще у меня была Сара. Нет, она была оформлена по всем правилам, – он замечает, как косо глядит на него Джон. – И она занималась пауэрлифтингом, мощная была баба, с характером. Но я… изменил ее тоже, – он видит и дрогнувший отторжением рот. – Не так, как ты думаешь. Я не сделал ее замученной или запуганной. Она осталась сильной, уверенной, нечувствительной к боли, эмоциям и физическим раздражителям. Она стала только лучше. Крепче, целее и лучше. Это ведь моя работа. Джон все смотрит на Рамси молча, а потом тоже раздраженно потирает переносицу. Рамси продолжает стоять у двери, не двигаясь ни на шаг. – Нет, я не понимаю тебя, Рамси, – наконец вздыхает Джон. – Ладно. Что тебе было нужно? – Я там собирался сварить суп, для него нужно птицу разделать, а твой пес прицепился ко мне намертво, стоило взять нож. – Да, хорошо, – машинально кивает Джон, – он останется здесь и больше тебе не помешает. Только вот что… ты тоже сделай одолжение, стучись в следующий раз, если что-то понадобится, – здесь он запинается на секунду, хотя и выдерживает тон. – О’кей, – безобидно соглашается Рамси и так же безобидно спрашивает: – Ты поэтому тогда так ушел? – Если ты о том, что я не хочу поднимать с тобой какие-то темы, то да, – сдержанно отвечает Джон. – Почему? – простецки спрашивает Рамси. – Твоя птица заветрится, а мое терпение не бесконечно, – отрезает Джон. – Так что замолкни и иди. – Слушай, Джон, – но Рамси, как и всегда, превосходно его слышит и не собирается слушать, – я же отлично знаю все эти штуки и знаю, насколько раздражающей… – Я сказал тебе: замолкни и выйди. – …может быть эта потребность. И, если говорить только о ней, я мог бы… – "Снять мою боль", так? – голос Джона резко становится ядовитым и неприятным. – Мы это уже проходили. И ты оказался лживым мешком с дерьмом. – Я хочу взять у тебя в рот, Джон Сноу, – Рамси быстро надоедает, что Джон все время перебивает его, и он машинально убирает волосы за ухо, успокаивая раздражение. Джон смотрит на него даже немного ошарашенно от такой прямолинейности. – И что еще ты хочешь со мной сделать? – но он быстро берет себя в руки. – Отрезать мне пальцы? Снять с меня кожу, может быть? Или сразу кастрировать? – Нет. Нет, я этого не хочу, Джон, – и Рамси правда хочет не этого. – Почему ты так думаешь? Я когда-нибудь делал тебе больно? – Ты причинял боль другим. Чем я лучше них? – Джон произносит это холодно и требовательно, и Рамси примечает в этом симпатичную ему черту. Говоря такие вещи таким тоном, становишься довольно близок к объектному восприятию, а это всегда нравится Рамси. – В тебе есть много черт, которые нравятся мне, – уклончиво отвечает Рамси. – Ты знаешь, что я не чувствую это так, как ты или кто-то еще. Но ты мне нравишься. И я не хотел бы… менять эти черты – которые нравятся. – А что до остальных? – хлестко спрашивает Джон. – Ты прав. Я не хочу менять тебя, Джон. Так лучше. Но, – Рамси делает паузу, – я понимаю, что ты все равно будешь думать об этом. Думать о том, сколько я лгу. Так что, – он приподнимает свою водолазку и берется за пряжку ремня; пальцы Джона на рукоятке пистолета рефлекторно сжимаются, – у меня есть кое-что, что поможет тебе об этом забыть, – Рамси расстегивает ремень и неспешно вытягивает его из петель. – Я не понимаю, – Джон отрывисто качает головой. – Свяжешь мне руки, – непринужденно поясняет Рамси. – Быстрый отсос, Джон Сноу, никаких рук, никаких разговоров, мы решим твою проблему и забудем об этом. – Знаешь, ты говоришь очень странно для человека, у которого столько предубеждений, – Джон вдруг слегка меняет тему, но его голос остается ядовитым. – Я помню, что ты говорил об этом. Но сейчас ты стоишь здесь и раскручиваешь меня на… не знаю, на пидорский отсос, так? – он опять румянится, но теперь явно от гнева. – У меня много предубеждений, Джон Сноу, – Рамси улыбается краем жирного рта. В последние дни и дни за два месяца до этого он действительно думал о каких-то вещах больше, чем обычно, но, говорят, даже у известных художников бывают, как это, "голубые периоды". Рамси не уверен насчет того, что именно это значит. – О мужчинах, о женщинах. Об их чувствах. Но я уступаю тем, которые о мужчинах и женщинах вместе, потому что это имеет смысл. То есть это хорошо, брак хорошо влияет на карьеру, у тебя всегда есть быстрый секс, если обычно с этим проблемы, и дети – это важно. Я сам думал об этом, но работа у меня из тех, где репутацию разве что изгадить можно, и руки вроде пока целые, пять пальцев в полном распоряжении – и еще пять, если захочется разнообразия. Разве что дети. Но это еще может подождать. В остальном – возвращаясь к твоему первоначальному вопросу – я полон предубеждений по поводу бессмысленных вещей между людьми, – он не удерживается и коротко скалится, обнажая желтые зубы. – Но в то, что происходит между мной и тобой, я и не собираюсь вкладывать смысл. Я хочу взять у тебя в рот, чтобы ты расслабился и перестал от меня бегать. Это все. Джон молчит, машинально потирая большим пальцем рукоять пистолета. Он не понимает Рамси, совсем не понимает. Тот говорит циничные вещи, хотя Джон и не удивляется им. Не из этого рта. Не из красного и сочного, толстым языком от треснувшего края по всей мягкой нижней губе. Стоп, Джон. Он продолжает думать. О том, почему он продолжает вести этот разговор. Почему продолжает вести все эти разговоры. О том, почему так злится на Рамси. Почему он не злился на Чирья, Дела и Боджера, которые хотели убить того старика из-за его сраной тачки и коробки с едой. И на Игритт, которая перерезала тому старику горло. Но Игритт не была плохим человеком. А Мелисандра? Она мучила умирающую Ширен четыре долгих дня. Она спасла жизнь Джону – и не только ему. Но плохой ли она человек? Сравнительно с Игритт? Сравнительно с Рамси? Нет, нет. Мелисандра – плохой человек. Но Джон не злится на нее больше. Джон рассказал ей, куда направляется, Джон доверил ей Эдда, институт и себя самого. Джон не доверит Рамси даже карту или острый кухонный нож. Джон продолжает злиться на Рамси. И он хочет понять – и не может. Хочет понять самого Рамси – и почему не может перестать на него злиться. Понять, является ли он сам достаточно хорошим – со всем, что он делал, – чтобы иметь это право злиться. Имеет ли вообще значение, кто хороший, кто плохой – а кто злой, – для его чувств – злости – по поводу других людей. Имеет ли хоть что-то значение. – Да, я услышал твою позицию, – Джон собирается с мыслями и говорит это сухо. – Но, в любом случае, я больше не собираюсь связывать тебя. Так что забудь об этом, – и он считает, что закончил разговор, но Рамси без тени сомнения парирует: – Я не могу связать себя сам. И Призрак тоже не может. Так что остаешься только ты, Джон Сноу, – он видит, что это не имеет никакого эффекта, и безмятежно продолжает: – Подожди. Давай только я разденусь. Тебе так будет спокойнее, а мне – не так жарко, – Рамси быстро кладет ремень на пол и расстегивает жилет. Водолазка под ним некрасиво обтягивает его покатые плечи и сочные бока над штанами. – Какого хрена ты?.. Агх, – Джон хмурится, рывком опуская ноги на пол. – Ты что, действительно хочешь, чтобы я выстрелил в тебя? – Не уверен, что это поможет, – Рамси пожимает плечами, расстегивая молнию и стаскивая водолазку через голову. Он уже подсох, но все равно еще немного взмокший после улицы и кухни, и его волосатый живот слегка нависает над поясом штанов. – Ты будешь еще больше раздражен, если придется возиться со мной, – поясняет он, берясь за пуговицу ширинки. – Зато тебя не будет в этой спальне, – резко отвечает Джон, поднимаясь. Это становится непросто, потому что он на самом деле не может выстрелить в Рамси, пока тот не сделает чего-то по-настоящему дерьмового. Раздеваться не запрещено ни общим законом, ни его собственными правилами, отвратительно это или нет. Рамси тем временем уже спускает вниз штаны вместе с бельем – не только потому, что так быстрее, но и потому, что, что бы он ни думал о себе и своем весе, его старые узкие кальсоны, больше похожие на лыжные лосины, все-таки ужасно смотрятся на его теле, а сейчас это важнее, чем обычно. Удобные овчинные сапоги, принадлежавшие когда-то дядьке Джона, тоже снимаются быстро, и Рамси остается совсем голым, переступая через кучу одежды. Так он, в любом случае, выглядит более беззащитным, если это именно то слово, которое кто-либо когда-либо хотел применить к Рамси Болтону. Он подбирает ремень и шагает навстречу Джону, опустив глаза на наставленный на него пистолет. Рамси кожей чувствует, что Джон все-таки выстрелит или кликнет своего пса, если подойти слишком близко, и останавливается за два шага, поворачиваясь спиной и протягивая назад обе руки с ремнем. Джон молчит. Рамси тоже. Призрак, разлегшийся у печи, внимательно следит за происходящим, шевеля мохнатыми ушами, но без хозяйского слова и с места не двинется. – Серьезно? – хрипловато спрашивает Джон после долгой паузы. Кажется, он не очень понимал, насколько был серьезен Рамси, до этого момента. – Я проебал твое доверие, Джон Сноу, – говорит Рамси, безучастно смотря вперед. – Но могу возместить хотя бы это. Ты умеешь вязать ремнем? Джон продолжает молчать. А потом тихо шуршит застежка кобуры. Джон шагает вперед и осторожно забирает ремень из мигом разжавшихся пальцев, и очень сложно рефлекторно не напрячь спину в ожидании того, что сейчас он просто с размаху хлестнет по ней. Но нет, проходит, наверное, минута или две перед тем, как Рамси слышит тихий скрип кожи в руках. И такое же тихое звяканье пряжки. – Ты знаешь, что я хотел сделать… хочу сделать с этим ремнем? – едва слышно говорит Джон, и, кажется, Рамси чувствует кожей его дыхание. Джон берет его сведенные руки – касание чужих пальцев такое теплое, такое непривычное после двух месяцев отсутствия какого-либо физического контакта – и продевает в петлю. Пальцы Рамси расслаблены, и, когда Джон так близко, он нечаянно задевает его пах. Еще теплее. Джон сразу отстраняется, но Рамси четко чувствует этот момент – как когда они понимают, что не получится открыть дверь, как когда они понимают, что нет, воздуха не хватит, как когда тело Джона Сноу становится таким открытым. У всех свои уязвимые области, и Рамси не пытается пронять Джона мудреными разговорами – тот и сам хорош в этом, подбрасывай ему мысли, но не дави – или ласково нажать тут и там на болезненные чувственные точки – здесь все слишком хорошо прикрыто пока, просто дай ему злиться, не дави. Но тело остается телом, и Рамси легко считывает детали. Судя по тому, что он видел, Джон уже был хорошо так возбужден и почти довел себя своей шершавой ладонью. Судя по тому, что он знает, Джон любит чувствовать себя в безопасности и реагирует тем хуже, чем дольше находится в состоянии стресса. Судя по тому, что он слышал, Джон сейчас очень раздражен и зол, но еще не устал от этого, разгоряченное тело щедро продолжает расходовать свой ресурс на той вибрирующей грани, где муж вгоняет кухонный нож в живот своей любимой, но очень болтливой жены. Рамси нравится думать в этом направлении. И ремень должен немного подснять раздражение и усталость, открывая путь для одного горячего гнева. Рамси рассчитывает баланс этих вещей, позволяя Джону стянуть петлю накрепко. – Я хотел и хочу, – Джон продевает свободный конец ремня между туго стиснутых запястий, – связать тебе руки и выставить за дверь, – он затягивает жесткий, скрипучий узел. – Мне кажется, это хороший урок. – Но? – Рамси балансирует в ситуации, покачиваясь на пальцах ног в слабом свете газовой лампы. – Но сейчас и именно сейчас, – Джон с силой сжимает ремень, заставляя Рамси отвести плечи назад, сводя лопатки, – я очень и очень далек от понятий гуманности, – он тяжело выдыхает в черные волосы, стискивая руки больнее, – человечности, – Рамси почти падает, когда Джон так тянет за ремень, но только прогибается в пояснице, упираясь пятками в пол, – сочувствия и сострадания. Джон отпускает его так резко, что приходится все-таки торопливо отставить ногу, чтобы не потерять равновесие. – Мне надоело нести ответственность за тебя. Если ты хочешь так – давай, вперед, я не буду отказываться, – и повернувшийся Рамси не уверен, что серые глаза Джона раньше были такими темными. – Но не думай, что это что-нибудь изменит. Рамси тяжело опускается на колени между разведенных ног снова севшего на кровать Джона, откидывая волосы с лица рывком головы, и без выражения смотрит, как тот опять достает пистолет из кобуры и приспускает кальсоны. Член у него даже чуть не приподнят, только блестит липкой смазкой под собравшейся на головке шкуркой, но Рамси чувствует, что слишком стараться не придется. И слегка подается вперед, качнувшись на коленях. У Рамси мягкий и мокрый рот, Джон знает и хотел бы не знать. Самый податливый рот из тех, которые ты можешь выдумать. И хотя Джон знает его только по поцелуям, и сейчас самый неподходящий момент, чтобы подумать о том, что у него никогда ничего такого не было… пожалуй, на грани с отвращением к себе Джон хочет распробовать и это тоже. Он умирает, они все умирают, но даже сейчас он не хотел бы, чтобы перед ним на коленях стоял человек, к которому он бы что-то чувствовал. К Рамси он чувствует одно презрение, и это меняет дело. Это допускает момент, когда тот облизывает свои толстые губы. Делали ли это другие – с ним? Джейни Пуль? Та Сара? Так же, вроде по просьбе, вроде насильно, с перетянутыми руками? Почему он захотел сделать это так, как раньше заставлял – заставлял? – других? Имеешь ли ты право – хочешь ли ты – делать это так? Ты ведь все еще лучше него, да? Заткнись. – Не беспокойся о зубах, – хрипло бросает Рамси, и Джон понимает, что почти не слышит его из-за шума в ушах. Стоит быть внимательнее, и он крепче сжимает пистолет, положив руку на бедро, дулом в сторону лица Рамси, глубоко вдыхая и прочищая мозг кислородом. Рамси наклоняется, прикрывая глаза, и сразу берет в рот целиком, мягко посасывая и лаская толстым языком. Джон вздыхает и прижимает дуло пистолета к низу шеи Рамси – так или так, но мало ли что случится, а он все же не хочет отстрелить себе член. Но ему действительно не надо много, и член быстро наливается кровью, твердея, и упругая головка упирается в гладкое небо, скользит по нему, то открываясь, то снова закрываясь, пока Рамси возит плотно сжатыми губами по стволу вперед-назад. Его прыщавые щеки слегка подрагивают, и губы такие мягкие, только бы и засаживать в них, зажав волосы на затылке, и ездить членом по скользкому языку, влажными толчками закончив в глотку; Джон вздыхает, удерживая секундную дрожь в запястье. Он как-то отрешенно понимает, что одна такая нечаянная дрожь – и он снесет Рамси половину шеи, навсегда, насовсем. После этого не выживают, но Джона это почему-то не пугает и даже не беспокоит. Рамси глубоко дышит носом, через раз утыкаясь толстыми губами в чернявый лобок. От кучерявых волос, как и от самого члена, так сильно пахнет потом и липкой смазкой – мыться каждый день для них все еще великоватая роскошь, – но Рамси не брезгует – мог бы, хотел бы? – и только послушно сосет, мерно двигая головой и единственный раз отстранившись. Он сплевывает лезущие в рот волосы, снова пытается откинуть их с лица, и Джон машинально отводит прилипшие к его щеке пряди свободной рукой. Ведет бесчувственным взглядом по упрямому, жесткому лицу, по взмокшей груди, по собравшимся парой складок бокам, по приподнявшемуся между бедер члену. И оставляет руку в сухих волосах, когда Рамси склоняется снова, задирая шкурку своими полными, влажными губами, и принимается жадно обсасывать головку. Солоноватые капли смазки остаются на его губах, смешиваются с блестящей слюной, и прикрытые веки подрагивают. Это возбуждает до боли в животе, это отвращает до боли в висках. На грани зрения Джона пляшут печные отблески, они сверкают на алой серьге и ласкают щеку Рамси, оставляя глубокие тени на его лице. Когда Рамси снова заглатывает, усердно обсасывая член, Джон как будто приходит в себя и вздрагивает, понимая, что слишком крепко зажал пальцем спусковой крючок, уже почти надавив. Это мгновенно окатывает жаром, как пробуждение от нечаянного сна, и тут же остается где-то позади в бесконечно растянувшемся, маревном времени за окнами несущегося экспресса. Джон не слишком уверен, что хорошо осознает время, когда Рамси с ритмичным причмокиванием погружает его член в свой горячий рот и гоняет шкурку языком. А потом снова ловко скользит ртом, обхватывает и натирает губами набухшую от крови головку. Второй раз от этого горло перехватывает сильнее, и яйца туго поджимаются; Джон сцепляет зубы и старается хотя бы не так пристально глядеть. Он отводит взгляд и смотрит, как ладони Рамси, стянутые за спиной, крепко сжаты, и локти потрескались от холода, а сухие черные волосы рассыпаны по покатым плечам и широким лопаткам. Он все еще чувствует, как плотно и туго Рамси охватил его член и сосет по открытой головке, и от этого в паху так болезненно сводит. Джон глубоко вздыхает и упирается Рамси в лоб, зажав над бровью большим пальцем и жестко отводя его голову. – Все, хватит, – Джон сбивается в дыхании даже от двух слов, и чуть отсаживается назад, возвращая руку с пистолетом на бедро. Желание кончить отдается пульсацией где-то в мозгах и промежности, но его пока еще можно сдерживать. – Если тебя беспокоит, что будет сложно себя контролировать, можешь кончить на грудь или лицо, как захочешь, – Рамси дергает плечом. Голос у него хриплый. – Мне похер. Со мной и не такое делали. – Что с тобой делали? – машинально спрашивает Джон. Его голову слегка ведет, и он все еще чувствует себя очень злым. – Не ищи мне оправданий, Джон Сноу, – усмехается Рамси повтором слов, которых Джон уже не помнит. – Давай лучше закончим. Я буду с тобой, – он вытягивает свой широкий, как у собаки, язык, и принимается медленно, снизу вверх лизать натянутую уздечку. Остро и болезненно. Джон сдержанно выдыхает. Правая бровь слегка подергивается, и под кожей у него расходится нетерпимый жар от напряжения. Он рывком сует пистолет в кобуру и кладет руку на член, снова придерживая Рамси за лоб. Пальцы быстро и скользко от слюны гоняют шкурку, Рамси наглаживает языком уздечку – и то и дело внахлест захватывает всю головку. Джон вздрагивает несколько раз, больно закусив губу, больно зажав кожу над бровью и неотрывно смотря в спокойные маленькие глаза. Он спускает Рамси в рот и на лицо, и теплая сперма течет по его жирным губам, сочным подтеком виснет на прыщавому носу, попадает на щеку и лоб, капает с брови. Джон смаргивает, продолжая гладить свой член и вдруг чувствуя себя очень легко. Как будто в голову резко ударило сладким хмелем, и какая-то тугая, жесткая стяжка поперек горла наконец отпустила, давая вдохнуть. Джон знает, что это только на время – гормоны успокоятся, и тягучая расслабленность организма скоро уйдет. Глухая ярость снова вернется позже. Но в чем-то Рамси все-таки был прав. Сейчас – Джону много лучше, чем каждый из долгих дней двух последних месяцев. Рамси пока запрокидывает голову и облизывается, глотает, садясь на колени, и крепко жмурит левый глаз – его короткие ресницы слиплись от натекшей с брови спермы. Джон глубоко дышит и протягивает руку, с нажимом вытирая его веко. Обтирает палец о бедро, слюнит немного и убирает оставшееся. – Спасибо, Джон Сноу, – Рамси открывает слегка покрасневший глаз и часто моргает. Он сидит на коленях послушно и тихо, со своим обычным невозмутимым лицом, не говоря ничего больше, и только его твердый и чуть влажный на приоткрытой головке член то и дело подрагивает, плотно прижимаясь к животу и слепляя волосы выступающей смазкой. Джон так же молча и бездумно смотрит на Рамси в ответ, оставшись сидеть на краю кровати, только подтянув кальсоны и сложив руки между бедер. Он еще чувствует остаточное тепло злого сношения – он мог бы выбрать другое слово, но не стал бы – и то, как мягкий член продолжает сладко подтекать в теплую ткань. Но это почему-то тоже успокаивает – без неуместного смущения, – а Джону совсем не помешает успокоиться. Джон не помнит, чтобы злился так когда-либо раньше. Он привык тщательно обдумывать свои слова и чужие поступки вместо того, чтобы сдерживать крик. Унимать все раздраженные, саднящие мысли перед тем, как начать разговор. Он не очень уверенно управляется с этим сейчас, когда хочется ударить, ударить, ударить. Джон не понимает Рамси. Джону нечего сказать Рамси. Джон ничего не чувствует по поводу Рамси, кроме презрения – и непроходящей злости. Он смотрит в умиротворенные маленькие глаза под густыми бровями – и видит остекленевшие, безвольные глаза Джейни Пуль, видит, как она жмурится, и вокруг век собираются морщины перед тем, как она бесшумно закричит, и ее живот скрутит судорогой, когда она согнется, без единого звука брызгая слюной себе на колени. Джон смотрит на мягкий, подрагивающий уголками рот с блестящими розовыми прожилками трещин – и видит искаженный, изуродованный рот Теона Грейджоя, и как будто может пересчитать каждую металлическую коронку, каждый сбитый здоровым кулаком зуб, каждый сколотый край – и смотреть на сочащуюся из рваных десен кровь, когда он кричит. Джон слушает ровное, глубокое дыхание и коротко шмыгнувший нос – и слышит их всех, каждую и каждого, слышит их захлебывающие визги, их слезы, как рвется их кожа и ломается кость. Джона мутит. Он старается понять это – и не понимает. – Я хочу с тобой сделать… – Рамси вдруг разлепляет подсохшие губы, – я не уверен, что знаю слово для того, чего я хочу, Джон Сноу, – он улыбается краем рта, некрасивый, возбужденный, весь в еще влажной сперме. – А на что это похоже? – отрывисто спрашивает Джон. – Это похоже на то, что я хочу трахнуться с тобой, – мягко и нагло говорит Рамси. – Только… как-то по-другому, что ли. Джон смотрит на него, больше не удивляясь. Губы непроизвольно начинают подрагивать, и правая рука тоже дрожит. Это ужасно. Ужасно, но Джону вдруг резко приходится сдерживать себя, он давится, давится внезапным смехом и никак не может перестать. Истерика. Истерический припадок. Джон дышит чаще, и его рот неестественно кривится, мелко подергиваясь. Рамси смотрит на него не обеспокоенно, но очень внимательно, натянуто улыбнувшись и незаметно напрягая мышцы. Но Джон просто кладет руку ему на темя, запускает пальцы в волосы, гладит его и массирует кожу. Перебирает ломкие пряди, глубоко дыша, как при сухом плаче, нервически натягивает между пальцев – и жестко зажимает, вырывая несколько. И больше не смеется. Джон думает, что может держать так Рамси и попросту ударить его головой о пол между своих ног. И еще раз, и еще, главное – первый раз ударить со всей силой, лучше до сотрясения, чтобы у него нарушилась координация. Джону отвратительно от этой мысли. От самой потребности таким образом выразить свою ярость. От того, что он настолько потерял контроль. Джон отталкивает Рамси, беря себя в руки. – Уйди, – Джон говорит это почти спокойно, шумно выдыхая носом. – Развяжешь тогда? – хрипло спрашивает Рамси. С его подбородка так и свисает густая нитка спермы, смешанной со слюной. Джон смотрит на него – на нее – молча и холодно. Рамси не без труда поднимается, пошатнувшись, и разворачивается. Джон без слов развязывает собственный узел и ослабляет петлю. О боги, а вынуть из нее руки даже слаще, чем Рамси думал. Ремень ложится в высвобожденную ладонь, и Рамси сжимает его, наскоро разминая запястья и плечи. Кровь приливает к затекшим мышцам быстро, хотя на запястьях еще и останутся следы, и лопаткам тоже не помешает немного движения. Но Джон осаждает его: – Я больше повторять не буду. И в этот раз Рамси не спорит, решив заняться собой позже; он молча подходит к двери и наклоняется, собирая свои вещи, вдевает ноги в овчинные сапоги. Так все еще поднятый член упирается в полный живот, и головка горячо пульсирует, до сейчас же необходимой потребности хоть в руку взять, но это волнует Рамси не больше, чем настроение Джона. Для всего есть одно лекарство. Рамси не одевается и не оборачивается, просто выходит, аккуратно притворив дверь. Он делает несколько тихих, неудобных шагов по коридору – в паху так и разливается тяжелый жар, – бесшумно опускает вещи у стены, вылезает из сапог и дальше босиком преодолевает расстояние до лестницы. От пальцев его ног слышны только тихие липкие звуки, когда он спускается по ступеням и сворачивает в прихожую. Здесь на крючках аккуратно развешено и так и не прибрано Джоном то, что нужно Рамси, и он быстро скользит пальцами, перебирая в темноте кожаные ошейники и поводки. Все не то и слишком слабо, только поиграться, но он видел здесь одну штуку… под руку попадается холодная цепь удавки, хорошо знакомая, но сейчас это тоже не пойдет. С Джоном ему нужно кое-что пожестче. Рамси пробегается пальцами до конца, ничего не найдя, и терпеливо начинает сначала. Возбуждение слегка-слегка сходит, и он отстраненно опускает руку, пару раз крепко подрачивая член. Это неожиданно отдается такой сочной, сводящей вспышкой до самой промежности, что Рамси прикусывает губу, переставая и продолжая искать. Член снова прижимается к животу, сочась смазкой, пальцы торопливо скользят среди шершавых поводков. Ага. Рамси наконец находит то, что ему нужно, чуть выше, чем он помнил. Строгий ошейник, ледяной на ощупь, ложится в его руку, приятно обжигая. Рамси привычно расстегивает звенья, примеряет к своей шее. Слишком свободно, это ясно, и Рамси снимает несколько звеньев вслепую. После еще одной примерки он наконец может застегнуть ошейник над кадыком, кое-как выправив зацепившиеся волосы. На себе это делать не так удобно – шипы вдавливаются в кожу и сразу приходит неприятное ощущение стянутой гортани. Но Рамси только флегматично потягивает внешнее кольцо, чувствуя, как хорошо пережимает глотку острая цепь. Да, как бы ни было некомфортно Джону, строгий ошейник успокоит любого. Рамси уже проходил это с Русе. Разве что тому хватало и игрушки. Но Джон… Джон не какой-нибудь сраный фетишист, его не заведешь собачьим послушанием и внимание им не ослабишь. И он не боится Рамси и не нуждается в том, чтобы ставить его на место на самом деле. В чем нуждается Джон Сноу, так это в том, чтобы зайти дальше. Прямо сейчас, когда ему не к кому обратиться за помощью, когда он так раздражен от холода и усталости. Рамси подкинул ему пару-другую мыслей, и сейчас Джон определенно должен быть еще больше раздражен из-за них, открывая кое-что новое в себе. Но Рамси больше не собирается оставлять его с этим одного. Рамси уже давно забросил свои почти порнографические фантазии, которые бы только записать и запродать за хорошие деньги любителям снаффа – после того, как все так повернулось, их придется отложить как минимум до конца Зимы. Упырей действительно стало только больше, и хотя они еще не встречали Иных, да и белый холод их особо не трогал, Рамси еще нужны руки Джона. И зубы Призрака. Но на самом деле это не особо расстраивает – они всегда успеют вернуться к ножу и эластичным фиксаторам позже. А пока Рамси тоже хочет зайти дальше. Он хочет попробовать кое-что посильнее острого лезвия под кожей, посильнее всего, во что он играл раньше. Он хочет подготовить и открыть Джона, не оставляя на нем пока болезненных надрезов и зарубок, не перебив пока ни одного пальца. Не касаясь его в этом плане, если, конечно, не говорить о тех касаниях, которыми он прямо сейчас собирается заняться. Но это не в счет, Джону действительно полезно сбрасывать напряжение не только в руку, да и сам Рамси лучше поебется послаще – тем более что марципановый лорд в этом неплох с обеих сторон, – чем вяло погоняет шкурку в салфетку джоновой тетки. И тем более – что это поведет их обоих дальше, тонкими мокрыми шнурами по сухим плечам вниз, тугой стяжкой за спиной. Рамси пока не хочет думать о том, что будет, когда эти шнуры обовьют Джона целиком, вопьются в кожу до красного мяса, дойдут до ребер и желудка. Когда они останутся наедине – он, Джон, молоток, хирургические ножницы и дразнящая инъекция лидокаина. Рамси не хочет думать о том, что будет делать дальше. Он не очень уверен уже – был когда-то уверен? – что именно хочет сделать с Джоном Сноу. Рамси наблюдает за ним все это время и отгоняет мысли о том, что из Джона выйдет худший исполнитель на свете, что его мозг – самое ценное – будет неисправимо поврежден, если работать с ним так же, как с девочками или Вонючкой. Отгоняет мысли о том, что, возможно, ему и вовсе не придется побаловать себя, бережно подшивая отрезанную губу, чтобы не испортить такой вызывающе сложный объект – и о том, что цель, для которой он вообще открывает Джона, теряется со временем и ускользает из потных пальцев. Но нет, нет, это будет потом, Рамси подумает об этом завтра-послезавтра-через-месяц. Пока что ему нужно только взрезать место для новой стяжки. И потуже затянуть режущую удавку на собственной глотке. Ведь ес­ли ты хо­чешь, что­бы что-то при­над­ле­жало те­бе – то и ты бу­дешь при­над­ле­жать ему. Наб­ра­сыва­ешь цепь – и другой ко­нец на твоей шее. И Рамси довольно вдохновлен и возбужден от этих мыслей, когда поднимается обратно по лестнице и шлепает пятками по деревянному полу второго этажа. И негромко стучит в дверь облезшими от холода костяшками пальцев. – Джон? Я могу еще раз зайти? Он слушает тишину довольно долго, ежась от прохлады и машинально поглаживая свой волосатый лобок, пропуская член между расставленными пальцами и загребая подтянувшиеся яйца. – Что еще? – Джон наконец отвечает ему. – Я могу зайти? – флегматично повторяет Рамси, качаясь на пятках и лаская яйца шершавыми подушечками пальцев. – Хорошо. Надеюсь, это быстро, – Джон явно больше вынужденно, но дает согласие, и Рамси толкает дверь, заходя в слабый свет, собирая волосы обеими руками, чтобы Джон точно ничего не пропустил. Джон так и сидит на кровати, перебравшись к подушкам, и смотрит на него поверх одной из своих тетрадей. Блокнот с карандашом и не пригодившиеся салфетки лежат по его правую руку, и Рамси вспоминает, что так и не умылся. Срать. – Какого… какого хера? – возмущение в голосе Джона почти утомленное, и вот это плохо. Но Рамси знает, что с этим делать. – Тебе нужно еще. Нельзя принимать лекарства по половине дозы. – Я спрашиваю о том, что у тебя на шее. Какого хера? – голос у Джона вздрагивает. – А что, на Призраке он смотрелся лучше, чем на мне? – ядовито и открыто дерзит Рамси. – Он никогда не был на Призраке. Он… – резко отвечает Джон и вдруг сбивается, – он Серого Ветра. Я никогда не одобрял силовые методы воспитания, в отличие от Робба, – он так же резко замолкает. Дерьмо-дерьмо-дерьмо. – Извини, – и Рамси действительно выглядит виноватым, опуская волосы обратно и скрывая ими ошейник. – Нет, нахер, извини меня, Джон. Я хотел… – он знает, когда нужно капитулировать. – Нахрен. Неважно, что ты хотел, – Джон глубоко вздыхает, возвращаясь к своей тетради. Его нервно сжатые на обложке пальцы постепенно разжимаются, но лицо остается напряженным. Рамси опять покачивается – хороший все-таки, нерешительный жест – и подходит к постели с той робостью, какая свойственна виноватому и чувствующему себя неловко человеку. Он не спрашивает, аккуратно опустившись и разгладив ладонью покрывало. – Сними его уже, – отрывисто говорит Джон, не поднимая глаз. Как будто дело только в этом. Как будто ничего другого – ужасного, кровавого, непоправимого – между ними не произошло. – Не уверен, что прямо так получится, – Рамси виновато пожимает плечами. Джон бросает на него непонимающий взгляд. – Я его перед зеркалом надевал, это оказалось пиздец непросто. – Тогда выйди и сними там, где надел, – отрезает Джон, захлопывая тетрадь и потирая обложку большим пальцем. Он сидит так немного, смотря в одну точку и только боковым зрением следя за Рамси, который, разумеется, и не думает двигаться с места. Ловит взгляд Призрака, опустившего уши и лениво следящего за ними обоими. И раздраженно откладывает тетрадь. – Да что с тобой не так? – Джон поворачивается и смотрит не в глаза Рамси – на его ошейник. Он как-то никогда внимательно не следил, как именно Робб застегивал его на шее Серого Ветра и как снимал, и игнорирует сопутствующие этому болезненные воспоминания. Это несложно, когда в голове чужим криком бьется перекрывающий их намертво ответ на заданный им вопрос. – Зачем ты вообще его надел? Думаешь, что можешь… соблазнить меня этим? – Джон говорит устало, неуверенно берясь за внешнее кольцо и пропуская звенья между пальцев в поисках застежки. Это плохо, но его реакции ослабли, он чувствует себя таким опустошенным и не уверен, что еще ощущает злость и вообще что-либо, кроме усталости. В эту секунду, когда его волнует только то, как расстегнуть этот долбаный ошейник, ему плевать, кто такой Рамси Болтон и что он делал. – Нет, – Джон нечаянно стягивает кольцо, шипы сладко давят, и Рамси нарочно шумно и горячо выдыхает, приоткрывая губы. Он смотрит в опущенные глаза Джона и знает, что тот чувствует его взгляд. – Но если ты можешь доверять мне, только когда… – Я никогда не могу доверять тебе больше, – жестко говорит Джон, еще раз потягивая кольцо. Это опять выходит случайно и больше нервно, и рваный выдох качнувшегося Рамси обжигает кожу на его щеке. Игнорировать. – Хорошо. Если ты можешь чувствовать себя спокойно, только когда контролируешь меня – я имею в виду, физически, – я согласен. Но я не хочу, чтобы ты все время думал, как еще себя обезопасить – так что просто держись за эту штуку. Тем более что это все, – Рамси слегка подается вперед, заставив Джона крепче сжать ошейник, – со мной тоже уже делали. – Неужели на такого дерьмового человека нашелся кто-то еще хуже? – Джон не уверен, что это – то, что он почему-то делает, давая согревшимся звеньям скользить в слегка вспотевшей ладони, – хуже того, что делал Рамси, но, так или иначе, это ужасное дерьмо. – Ты не спрашиваешь меня о методах воспитания моего отца, я не спрашиваю о методах твоего, – у Рамси слегка дергается край толстых губ. Джон молчит. Почему-то он совсем не удивлен. Неприятные картинки мелькают в его голове до подташнивания, но ни одна из них совершенно точно не удивляет. Зато какие-то вещи становятся яснее. Или нет. – Ты думал о том, что шипы могут проткнуть кожу? – Джон легкомысленно тянет цепочку еще, не думая о последствиях, о том, как ошейник все плотнее впивается в шею Рамси, и о том, что тот невольно склоняется еще ближе. Джон еще помнит о Джейни, о Теоне, об этой Саре и остальных, но мысли о них так и отходят куда-то, теряясь в зимних тенях, их крики заглушает белый холод, и Джон не стремится сосредоточиться, вызывая в памяти их лица. Это ужасно, но они все так далеко. Они не помогут ему. Он один здесь – с Рамси, – и ему одному нужно что-то с этим сделать. И когда Джон думает об этом так, он неожиданно четко понимает, что дело вообще не в Джейни или Теоне. Дело только в его злости, а не в ее причинах. Потому что Рамси остается одним из самых дерьмовых людей, которых знает Джон – но он немного знал и Русе, отправившего его Робба на смерть, и Стира, готового вырезать ему глаза только за то, что он хотел сохранить жизнь своим людям, и Яноса Слинта, который хотел убить его, и Боуэна Марша, который убил. И себя самого. Но имело ли хоть когда-то значение, что они все сделали, какими людьми они были, когда ему нужно было подстроиться и выжить? Нет, всегда имело значение только то, что чувствовал Джон – и насколько долго он мог это сдерживать. Презрение – да. Отторжение – определенно. Желание убить – может быть. И по итогам они все мертвы, а он сейчас здесь. И все, что происходит в этот момент, – только между ним и Рамси. Не между законом и изуродованными мертвецами. Не между хорошим человеком и плохим. Между двумя голодными и замерзшими людьми, одного из которых переполняет злость. И если Рамси хочет, чтобы Джон пустил его ближе, если Рамси хочет этой злости – он может забрать всю. Джон еще чувствует себя ослабленным – и таким сильным, ощущая, как тяжелое дыхание касается щек и разогревает остывшие уже очаги ярости. Один из них точно переживет это, в конце концов. – О да, я думал об этом. Не надел бы, если б не думал, – Рамси выдыхает ему в лицо. Слегка подает табаком, кофе и спермой. – И тогда что будет, если я сделаю так? – Джон стягивает внешнее кольцо все туже, наматывая на пальцы. Цепь врезается в глотку, в разрозовевшееся уже горло, плотно охватывает над кадыком, и у Рамси слегка вздрагивают губы, и по лицу явственно ползет румянец. Джон держит его так не меньше долгой минуты – и потом сдавливает его шею еще крепче. Густая черная бровь непроизвольно дергается, рот сжимается плотнее, и руки жестко уперты в покрывало, чтобы не двинуться. Но Джон все не отпускает, спокойно следя за тем, что будет делать Рамси. И только когда его лицо уже темнеет от румянца, и веки явственно дрожат, Джон наконец ослабляет хватку. Рамси жадно вдыхает, прикрывая глаза, но сдерживается и не пытается откашляться, потереть горло или оттянуть вдавившиеся в кожу шипы. – Ты можешь делать, что захочешь, – хрипло говорит Рамси, не поднимая век и глотая окончания. – Я немного знаю о чувствах, Джон Сноу, но много – о принадлежности. И сегодня, сейчас я твой, Джон Сноу. Делай, что захочешь. Баланс. Балансируй между эфемерными понятиями, Рамси. Между послушанием и жесткостью, между лаской и болезненными укусами. Джон как будто сам не знает, чего хочет – и отлично знает. Так что перестраивайся каждую секунду, Рамси, поддавайся, встраивайся, врастай в него – и тяни, тяни тонкие окровавленные шнуры. – Прекрати, – но Джон зло обрывает его, заставляя ослабить этот шнур. – Я наблюдал за тобой до всего этого, я видел, какой ты. Так что перестань так… стелиться. Это еще отвратительнее. Лучше уж будь собой, к этому я хотя бы могу привыкнуть. – А откуда ты знаешь, какой я на самом деле? – Рамси открывает глаза, коротко лизнув губы, и спрашивает это другим вопросом. Ты хочешь узнать? – А ты такой? – парирует Джон. – Послушный до тошноты? Любящий крепкую руку? Стелющийся в ногах? Нет, ты не такой. Ты знаешь, чего ты хочешь – и как это получить. Я ведь видел, что ты сделал с Джейни Пуль. Люди, которым нужен ошейник, не делают таких вещей. По крайней мере, когда владелец ошейника мертв, – он смотрит Рамси в глаза без стеснения. – Да, твоя правда. Я знаю, чего хочу… – Рамси собирается продолжить, но ошейник снова подстягивается на его гортани. – Тогда я спрошу еще раз. Что ты хочешь сделать со мной, Рамси Болтон? – голос у Джона жесткий и отдает на привкус и звук холодным-холодным железом. Рамси молчит, сжав губы, скользя взглядом по его лицу. Он чувствует себя так бодро и возбужденно при одной мысли о том, какой вызов бросает ему этот звенящий характер, сколько часов и дней можно провести, оттачивая его до совершенства. Осталось только определиться, что именно он хочет получить в конце. Но с этим можно и не спешить – пока даже форма еще не закончена. – Отвечай, – Джон не придвигается ни на миллиметр ближе, только слегка подтягивает Рамси за ошейник к своему лицу, и тот четко чувствует еще немного смазки, потекшей по так и поднятому до горячей ноющей боли члену. О да, Рамси Болтон любит свою работу. – Я хочу помочь тебе, – почти лжет Рамси выдохом по напряженному лицу. – Прочистить твои мозги. – Лжец, – почти соглашается Джон. – Но, – он вдруг вовсе разжимает пальцы на ошейнике и отодвигается, – кое-что в твоих словах есть. Ты правда можешь мне помочь. В конце концов, я ведь нанял тебя – если мы назовем это так, – потому что мне нужна твоя помощь. Только вот ты не очень-то меня слушаешься. – Я могу лучше, – Рамси следит за тем, как Джон пересаживается на край кровати и спускает ноги на пол. – Настолько, чтобы наконец уйти сейчас, если я скажу? – Джон слегка оборачивается, поднимаясь. Рамси выбирает между несколькими потенциально удачными вариантами ответа, прикидывая, что больше понравится Джону. – Нет, не настолько, – наконец отвечает он, опуская лицо. Джон больше не может увидеть его, скрытое тенью и длинными черными волосами, но и никакого выражения на нем нет. Только никуда не глядящие, пустые глаза и расслабленные мышцы, как это часто бывает у Рамси, когда никто не смотрит за ним. – Ну, хоть здесь спасибо за честность, – после короткой паузы говорит Джон, и Рамси снова поглядывает на него исподтишка. Джон снимает рубаху с плеч, складывает и кладет на печь. Интересно. – Мы должны научиться взаимодействовать друг с другом, Рамси, – так же спокойно, отрешенно продолжает говорить Джон, стягивая слегка пропотевшую футболку через голову. – Ты мне не нравишься. Твоя личность, твои поступки, твоя лживость и твои пристрастия. У тебя уродливое нутро. Но сейчас Зима. Все время холодно, хочется есть, вещи выходят из строя, кончаются расходники, и вирус еще никуда не делся. И здесь, посреди Зимы – я один с тобой. Это значит, что мне придется доверять тебе оружие. Доверять защищать меня, если понадобится. Доверять свою жизнь, когда я не могу доверять просто тебе. И я должен сказать честно, что не представляю, как это делать. Говоря это, он неторопливо снял сапоги и спустил кальсоны, отстегнув кобуру, и теперь аккуратно складывает все это тоже. Закончив, он поворачивается к Рамси, голый и какой-то тонкий в свете газовой лампы, даже со своей сухой линией мускулов и жестким профилем. Темный пушок на его лице все больше походит на мягкую бородку, и Рамси думает, что Джону уже пора начать нормально бриться. Он думает о том, что Джон слишком медленно взрослеет и что ему уже пора бы перестать быть звенящим от напряжения марципановым лордом на защите целого мира – и том, что Джон не перестал бы им быть, доживи он хоть до седины. Рамси думает о том, что Джон очень особенный. Он даже уродливым его называет не так, как другие. Рамси до сих пор до конца не понимает, что Джон в этом плане думает о нем – и не то чтобы это на самом деле важно, – но он никогда не подавал виду, что ему что-то не нравится. И даже сейчас, злой, разъяренный и очень-очень уставший, он не скажет ни слова о том, что Рамси – жирный и прыщавый ублюдок с уродливым лицом. Каждый рано или поздно обращается к этому, надеясь пронять хоть чем, но Рамси не помнит отвращения на лице Джона даже в их первую встречу – а от этого никто никогда не удерживался, – но помнит его ласковые пальцы на своих толстых щеках, помнит его руки на всем своем теле, в самых потных и собирающихся складками местах, его острые зубы, игрой смыкавшиеся на прыщавом носу. Это не имеет значения – и это приятно. – Зачем ты разделся? – задает Рамси единственный вопрос, который его интересует, когда Джон возвращается на кровать и забирается на нее с ногами. Его едва-едва набухший член покачивается между стройных бедер, и светлая капля тянется вниз от мягкой шкурки. Рамси нравится. Напоминает о свежевании и других биологических жидкостях. И просто так – тоже ничего. – Ты даже меня не слушаешь, – Джон жестко усмехается, садясь напротив, но тут же качает головой. – Нет, как раз ты-то меня слушаешь. И знаешь, как это все должно быть. Так что давай последний раз. Что ты хочешь со мной сделать, Рамси? – он смотрит прямо и спрашивает утомленно. Рамси прикусывает нижнюю губу. – Я хочу трахнуть тебя. Так любовно, как никто бы не трахнул, – Рамси с трудом и в последний момент вспоминает это слово. Рамси тянет на откровенность без слов. И, кажется, Джон, вздохнув, хотя бы в этом соглашается с ним. – О’кей. Тогда давай сюда эту штуку – и закончим с этим. Джон протягивает ладонь, и Рамси приподнимается на руках, двигаясь к нему и подставляя шею. Пальцы смыкаются на кольце, Джон безучастно смотрит в маленькие холодные глаза. И инстинктивно стягивает цепь, когда Рамси двигается еще ближе, легко подхватывает его под спину своей здоровой лапищей. Он тяжело вползает между бедер, выдыхает по лицу нагретым воздухом и почти обжигает, прижавшись волосатой грудью. Как тепло. Как было холодно. Рамси укладывает Джона на спину бережно, как младенца в колыбель, и уверенно придавливает к родительской постели всем своим горячим, мягким и полным телом. От его кожи душно пахнет, а от давящего веса напрягаются мышцы живота; тяжелый и твердый член притирается в заросшую черными волосами ложбинку между бедром и лобком, Рамси чуток ездит по ней туда-сюда, задирая шкурку, и прохладные капли его обильной смазки остаются на коже. И ладонь под поясницей тоже прохладная и влажная, а толку – все равно жжет до того, что даже вдохнуть тяжко. Джону сводит высохшее резко горло из-за этого и того, как Рамси мягко прикасается к его губам своим приоткрытым жирным ртом, не закрывая глаз, принимая сухой и хриплый выдох рот в рот. Губы у него горькие на вкус и на самом деле. Рамси слабо, расслабляюще целует Джона и легко увлекается, слегка сосет его губы, но тот почти не отвечает ему. Джон осторожно разводит ноги, перехватывая взмокшими пальцами цепочку; толстый член влажно соскальзывает по внутренней стороне бедра, упираясь потекшей головкой в левую ягодицу. От подмышек подает свежим липким потом, и Рамси такой тяжелый, что будто бы хоронит его заживо под собой. Но Джон должен справиться с этим. Вошедшая шипами в самую кожу цепь все еще в его руке, и он может справиться с этим. Рамси быстро понимает, что Джон не так уж настроен расслабляться – или такие способы расслабляться просто не для него, – и, откинув голову, попросту сует два пальца себе в рот. Он смотрит на Джона в упор, прогоняя их за щеку, и слюна капает на ладонь, стекает к волосатому запястью. Достаточно облизав, Рамси слегка приподнимается, лезет между напрягшихся бедер Джона, между сжавшихся ягодиц, и не тратит время на ласку – слегка натирает заросший курчавыми волосками вход и разом вталкивает в него оба пальца. Джон глубоко вдыхает, и опасно звякает цепочка – но он только перебирает ее звенья между пальцами, как четки. Рамси нравится, что Джон делает это именно сейчас, и он мягко засаживает пальцы поглубже, подсогнув и неспешно имея туда-сюда. Он знает, как болезненный жар расходится в паху Джона от этого, видит по против воли зардевшимся щекам и дрогнувшим векам, слышит новым глубоким вдохом, чувствует животом, как слабо напрягается его небольшой член. Джон плотно зажимает его пальцы, и это очень медленно и очень сложно – это первая проверка взаимного доверия. Единственная на самом деле. Ложная там и искренняя здесь – для каждого из них. Но когда Рамси еще чуток мерно трахает Джона пальцами – тот все же расслабляется немного, только чувственно сжимает зад с каждым теплым и глубоким толчком, тихо дыша через рот. Но Рамси все равно добавляет еще палец, туго впихивая все три до ладони, проворачивая и разминая постепенно поддающееся нутро. И только растянув хорошенько, довольно подготовив для себя, вытаскивает. И не может удержаться – он любит запах и вкус даже пальцами трахнутого зада и обсасывает их едва-едва демонстративно, но Джон не отворачивается, смотря на него так же бесстрастно. Рамси отмечает и это, еще пару раз влажно и искушающе проезжаясь приоткрытой головкой по внутренней стороне бедра. – Ты сегодня не подмывался, Джон Сноу, – он говорит со смешком, скользя языком между пальцами, – хочешь, отлижу тебе там? – После твоего языка дерьмом только больше нести будет, – отрезает Джон, румянясь сильнее. – Будешь так отбривать – ничего в жизни не распробуешь, Джон, – пальцы жестко сжимаются на пояснице, и Рамси склоняется к уху Джона, коснувшись губами. – Хотя я бы все равно отлизал у тебя, – он шепчет, щекоча дыханием кожу. – Отлизал бы твой грязный зад прямо после сортира, надраил бы твою зажатую дырку языком. Я бы мог трахнуть тебя языком в любой раз, как тебе бы вздумалось посрать. Мне понравилось бы сделать это с тобой. – Надеюсь, ты не хотел меня удивить своим пристрастием к очередному дерьму, – сдержанно шепчет Джон, слабо подстягивая ошейник и упираясь в шею Рамси большим пальцем. – Тебе нужно что-то сделать со своей самооценкой, Джон, – с еще одним смешком дерзит Рамси, пристраиваясь удобнее и опять просовывая руку между бедер Джона, принимая свой член в ладонь. За все прошедшее время его возбуждение, то спадая, то накатывая снова, стало настолько тупым и болезненным, что, только зажав пальцами, он уже чувствует, что может спустить, всунув едва наполовину. Кажется, ему тоже будет чем заняться в плане контроля, пока Джон будет пытаться контролировать его. – Тебе нужно что-то сделать с тем, что цепь твоего ошейника намотана мне на костяшки, и я сейчас разозлюсь, – Джон тем временем цедит сквозь зубы, и Рамси знает, что все это правда. – Я пытаюсь, Джон. Но для этого мне нужно сосредоточиться на том, чтобы не обкончать твою тесную жопу, как только всуну, а это пиздец как трудно, когда… мы разговариваем. Когда ты не можешь срезать ему язык. Хотя нет. Тогда это было бы еще труднее. – Не я это начал, – Джон отвечает, когда Рамси уже думает, что все-таки малость перегнул. Но, может быть, именно это сейчас нужно Джону Сноу. По крайней мере, так он может злиться сколько угодно. И, судя по его еще привставшему члену, такие разговоры ему нравятся куда больше, чем лживая ласка. О’кей. Подумав секунду об этом, Рамси еще сплевывает в ладонь – хотя уже и не уверен, надо ли – и поглаживает член, еще притискиваясь и сразу туго впихивая головку наполовину. Джон шипит сквозь зубы, откидывая голову, и неровный румянец снова заливает его щеки. Позвоночник ноет, кровь греется, и Рамси физически ощущает повышение собственной температуры, бережно входя – и не думая разогнаться. По сочной смазке и так хорошо идет, головка медленно и тесно проскальзывает внутрь, и Джон рвано вдыхает, рефлекторно зажавшись. Но Рамси удобнее опирается на локоть и колени и сует освободившуюся руку между их телами, просто и молча лаская ему окрепший член. Тот подрагивает, сочится парой капель в его шершавую руку, в гоняющие крайнюю плоть по набухшей головке пальцы; тело Джона такое отзывчивое, не то что он сам. И когда так – Рамси только и хочется сейчас же засадить ему рывком и отъебать покрепче его зажатый зад, чтобы с кровью в трещинах по краю, чтобы порвать и сбивать членом сладковатую венозную смазку. Но нет, в сегодняшнем плане на день пункт "изнасилование" зачеркнут несколько раз, и Рамси сжимает зубы, медленно покачивая напряженными жирными бедрами. У Джона тоже слегка подрагивают колени, но он вроде снова расслабляется, поглаживая цепочку, откинувшись на мощной руке, глубоко и размеренно дыша. Хотя даже в его разжавшийся зад втиснуть член непросто, Джон все равно пиздец какой узкий после того, как в прошлый раз Рамси хорошо так растянул его. И мышцы живота слегка ноют от напряжения, яйца подтягиваются, а в висках пульсирует сердечный ритм; кажется, Рамси тоже заливается румянцем, и окровавленная розовая пелена – как любовно подаренный плащ из сказок – накрывает его с головой, приглушая внешние звуки. Но, неспешно всунув член где-то на две трети, Рамси чувствует, что Джон уже хорошо раскрыт, и бросает ласково дрочить ему, входит до упора в пару медленных и тугих толчков, тихо шлепнувшись тяжелыми вспотевшими яйцами об упругий зад. Джон как-то изможденно и бессознательно кусает нижнюю губу, вдруг охватывая ногами его толстые голени. Так его бедра расходятся еще шире, и Рамси, чуть вытащив, уже свободнее загоняет обратно коротким сочным толчком; лобок колюче бьется о горячую промежность и сладко хлюпает смешанная со смазкой слюна. Лоб у Рамси тоже вспотел, он вытирает его рывком, держа упор на локте, чтобы Джону не капало на лицо, и сразу опирается на кровать, продолжая мерно двигать бедрами. Джон трется лопатками о толстое стеганое покрывало, сшитое Кейтилин, и чувствует себя взведенным, бодрым и очень живым; каждый сильный и неспешный толчок толстым членом внутрь отдается слабой болью до самой поясницы, его собственный твердый член так и трется о влажный волосатый живот, туго поджатая мошонка ритмично шлепается о раздвинутые ягодицы, и от всего этого слегка шумит в ушах и тепло тяжелеют прижатые Рамси яйца. – Я хочу еще поцеловать тебя, Джон Сноу. Если тебя не стошнит от моего дерьмового рта, – негромко выдыхает Рамси, склонившись еще ниже, лицом к самому лицу. Глаза у него холодные и злые, а язык, который он вталкивает Джону в рот, не дожидаясь ответа, такой здоровый и горячий. И Джон не то недовольно, не то как мычит, силясь не прикрывать глаз и обсасывая его губами, царапая зубами. Это почти похоже на насильственный отсос, это яростное выражение примитивной похоти и это возбуждает еще больше, и кровь приливает к губам и к члену, когда Джон плотнее прижимается к Рамси ртом, и им нечем дышать, и хочется только тесно и влажно сосаться, сталкиваясь зубами. У Джона хорошо так потеют и слипаются взмокшими волосами подмышки, и зад все сильнее саднит, когда Рамси так жестко и неторопливо достает глубокими толчками, кажется, упираясь сочащейся головкой в самые нижние позвонки, кажется, стирая слизистую своим фермерским хером в набухшее кровавое месиво, еще живее поддавая мощными бедрами и ритмично двигая ими между снова сжатых бедер Джона. Рамси отрывается от потемневшего рта и с рычанием приникает к шее, засасывая кожу до черного синяка, чувствуя губами и языком торопливый пульс. Джон невольно стискивает пальцы, натягивая ошейник, и шипы тупой болью упираются в гортань; опять хочется выебать его в кровь за это. Между ними пахнет спермой и потом, острым, тяжелым и теплым запахом; толстый член предельно распирает саднящий зад, гладко скользя внутрь и еще глаже выскальзывая – чтобы Рамси всунул его только глубже, до самого заросшего лобка и тяжелых яиц. Джон часто дышит, суша рот и глотку; жгучий жар все сильнее расходится по его паху с каждым движением Рамси, с каждым жестким укусом в шею, острой болью сбегающим по нервам до ключиц; зубы срываются, скользят по влажной от слюны коже, делая это еще больнее, и мягкие губы едва ласкают горящую шею. Но набухший член все еще тесно зажат между их потными телами – полный живот Рамси придавливает его сильнее с каждым глубоким толчком, и шкурка то и дело задирается, и обнаженная, сочащаяся головка трется о живот Джона, а густая дорожка волос Рамси остро натирает натягивающуюся уздечку. Громче и еще быстрее поскрипывает кровать; Рамси наконец отрывается от изгрызенной шеи, и у него злое и напряженное лицо, но он не сделает Джону больно на самом деле – не сегодня. С Джоном все не так, как с другими, и особенным чувством Рамси ощущает его левую руку, скользнувшую в волосы по мощной влажной шее. Большой палец мимоходной лаской обводит ухо, сережка качается, задевая костяшку, и Рамси вздыхает, приникая к Джону плотнее, раз-другой рывком впечатывая бедра в бедра. Но после вдруг живо отклоняется и садится назад – накрепко зажатый задом темно-красный член упруго прогибается, всунутый до половины и обвитый мокрыми черными волосками, – резко подпихивает колени Джону под зад и просовывает руки под бедра, закидывая его ноги себе на плечи. И снова подхватывает под поясницу, с размаху загоняя член так глубоко, что у Джона срывается короткий стон. Он опять тянет ошейник, но почти сразу ослабляет хватку, стоит Рамси начать долбить его зад жестче, до болезненной судороги в пояснице. Джон весь раскраснелся до груди; он и не думал, что может быть таким открытым и так свободно впускать в себя что-то настолько здоровое. Впускать в себя Рамси Болтона. Но сейчас ему не хочется сосредотачиваться на этом и нести за это ответственность, сейчас его ноги качаются с каждым рваным толчком, и он зажимает ими плечи снова склонившегося над ним Рамси, принимая еще один его сочный, животный поцелуй, кусая его пухлую нижнюю губу. Рука под спиной тоже разгорячилась и жжет влажными пальцами – кажется, до черных клейм. Внутри больно и полно, член скользит рывками, Рамси ебет его мощными рывками, стирая лопатки о родительское покрывало до розовых ожогов, и Джон отрывается от его рта, пережав гортань, и изгибается, тонкий и стройный, как хлесткая ветка, кусает между напрягшейся шеей и плечом, добавляя в эту смесь из похоти, пота и грязных, голодных тел еще боли. Его укус жесткий и сладкий – до синяка, – и Рамси выдыхает почти в стон, чувствуя, как еще чуток сладко подтекает – он бы не удивился, если б с сахарной карамелью. Ему уже крайне трудно держать себя, укус Джона жжет огнем из самого пекла, без памяти обо всем, что было. И горяченной кровавой волной обдает тело от дрожащего движения бедер назад до глубокого толчка открывшейся, потекшей головкой по гладкому нутру. Рамси вбивает Джона в кровать с охренительной амплитудой и срывается в дыхании, когда тот снова откидывает голову – темный румянец ожогами на щеках, веки дрожат, и капли испарины блестят на тонких волосках, оплетающих его щеки и подбородок. Кожа под коленями Джона тоже влажная, и Рамси чувствует теплую струйку пота, щекотно стекающую по его лопатке. Жар от этого идет до груди, и Рамси снова чуть отклоняется – цепь жестко перехватывает горло, – рывком вытаскивая руку из-под спины Джона, хватая его под эти потные колени и наклоняя ноги почти до самой головы. Он ебет Джона то мелко и по-собачьи быстро, то так глубоко, до частого скрипа старой кровати, до того, что голова идет кругом от нехватки воздуха. Крепкая поясница вздрагивает, боковое зрение плывет черными пятнами, жар в паху – между ними, там, где он с маху въезжает в горячий-горячий, влажный по заросшему волосками краю и больно раскрытый зад песьими толчками – уже не ощущается четко, просто прокатываясь мощными вспышками удовольствия аж до живота. Рамси хватает воздух распахнутым ртом, но Джон и не думает отпускать цепочку, и остается только снова навалиться на него. Это дает лишний глоток воздуха, но шипы, едва разойдясь, снова впиваются в гортань, роняя Рамси в темно-красную пропасть, полную похоти и духоты, и повлажневшие серые глаза глядят на него грязно и без чувства. – Мне больно, Джон, – хрипло шепчет Рамси, упираясь руками в кровать, но не останавливаясь. Джон молчит целую вечность, только отрывисто дыша в лицо. На его щеках и шее блестят розовые пятна. – Ты думаешь, это поможет? – спрашивает он рвано и зло, наматывая цепочку на пальцы. Рамси не отвечает, экономя кислород, и только больно прикусывает нижнюю губу. Лицо у него тоже потемнело от румянца, и влажные желтые клыки больно впиваются в кожу. Джон выдыхает каленым воздухом. Его голову ведет, а тело почти онемело от физического возбуждения, и только в паху сочно бьется кровь, невыносимо твердый член подрагивает, так и просясь в стиснутый покрепче кулак. Но Рамси всегда внимателен к нему – даже когда ему нечем дышать – и переносит весь свой вес на одну руку, просовывая вторую между собой и его бедром. Ладонь у Рамси такая здоровая и влажная, и член сразу въезжает в нее так плотно. Рамси надрачивает его быстро, крайняя плоть скользит по горячей, пульсирующей от предельного возбуждения головке, негромко хлюпает выделившаяся смазка, и Джон все теснее зажимает от этого задвинутый в него на полную толстый член. А когда Рамси подставляет влажные пальцы под открытую головку, скользко натирая ее – Джон последний раз дергает его ошейник, кончая в рваный стон. Сперма брызжет в руку Рамси и самому Джону на живот густыми, тугими струйками, его глаза болезненно раскрыты, и он несдержанно стонет еще, когда Рамси, на секунду прервавшись от боли, продолжает так же быстро дрочить ему, окатывая тело жаром. Это долгая судорога – с острой сахарной крошкой в мышцах, – и только после нее, когда Рамси уже останавливается, Джон откидывает голову, часто и глубоко дыша, вздрагивая всем телом, – и отпускает ошейник. Рамси сразу пытается вдохнуть и давится воздухом, закашлявшись, а Джон смотрит на него из-под полуприкрытых век, еще ощущая его в себе, ощущая тягучую слабость и видя, как из-под ошейника слабо подтекает бледно-красная кровь. Ее совсем немного, и она такая светлая – Джон явно только порвал кожу, и это не слишком беспокоит его. Он молча ерзает, ощущая тянущую боль в спине, ногах и заду, и осторожно двигается назад, опираясь на локти. Упирается ступнями в плечи Рамси, слезая с его члена и отчетливо чувствуя каждое свое горячее сокращение вокруг твердого ствола и крупной головки, растянувшей его вход еще перед тем, как выскользнуть. Рефлекторно Джон зажимает себя между ног, чуток отодвинувшись, прижимает пальцами саднящий, как от ожога, так и раскрытый зад, стараясь сесть поаккуратнее. Ноги никак не сходятся, и в коленях невозможная слабость, но он заставляет себя приподняться и взять салфетку, вытереть хотя бы живот от спермы, а потом и вовсе слезть с кровати. Рамси не смотрит на него, опустив голову, и длинные черные волосы совсем скрывают его лицо. Джон, пошатываясь, отходит к печи и может видеть только его широкую вздрагивающую спину, часто поднимающийся живот и здоровую ладонь, скользящую по члену. Рамси грубо дрочит себе, шумно дыша через рот и торопливо двигая крепко сжатой рукой. Толстая, темно-красная головка быстро скользит в его кулаке, и Джон, пытаясь хоть немного успокоиться, смотрит на это, с трудом натягивая кальсоны на влажные ноги. В какой-то момент Рамси перестает так размашисто дрочить и просто натирает головку пальцами. Он дрожит, и с его жирных губ срывается что-то, похожее на собачий скулеж, когда он оттягивает член вниз и торопливо подставляет вторую руку, обильно кончая в нее и вздрагивая всем телом. Джон досматривает до конца и обтирает лицо футболкой перед тем, как не без труда влезть в нее. Он успевает одеться полностью, пока Рамси тяжело отходит и тоже обтирает ладонь о салфетку. Он все так же не поворачивается к Джону, прибирая волосы и с явным наслаждением вслепую расстегивая ошейник, бросая его на кровать. Джон хмыкает – от того, что он думал об этом, и того, что после него на шее Рамси остается кровавое ожерелье – из налитых красным синяков, царапин и темных вмятин на коже. Это отдается чем-то неприятно и приятно щекотным под ребрами. Джон подходит обратно и садится на край постели – это оказывается непросто и больно, приходится сесть набок, подобрав ногу под чувствительный зад, – пододвигает к себе свой блокнот. Рамси наконец поднимает голову – его лицо, как и должно быть, покойно, может быть, слегка-слегка смешливо и полностью удовлетворено. Он двигается ближе, садясь рядом с Джоном, и нагло опускает подбородок ему на плечо. Он голый, от него жестко разит потом, и его член все еще стоит, тонкая струйка спермы течет по стволу; Рамси собирает ее большим пальцем и с причмокиванием облизывает его, с интересом заглядывая в открытый Джоном блокнот. Джон дергает плечом, но не слишком настойчиво, и Рамси остается. – Я просмотрел все… – Джон начинает хрипло и откашливается перед тем, как продолжить, – все письма и чеки, которые нашел в комнате Сансы. Тут я выписал адреса, которые в них были, с комментариями. Тех, в которых я был бы уверен, среди них немного, но у меня есть как минимум три. Если захочешь, обсудим за ужином. – Угу, – теплая щека Рамси греет шею под волосами, даже когда все тело еще такое горячее. – И… – Джон еще чувствует себя немного неуютно от этого, но ему надо двигаться дальше, – пока я читаю дневники Брана, может быть, в них что-то будет. – Дневники? Я не помню, но он вроде уже подросток, так? Парни в таком возрасте ведут дневники? – беззаботно спрашивает Рамси. – Он не обычный подросток, – сухо напоминает Джон. – И у него неплохой талант к письму. До Зимы он мало общался с другими детьми из-за домашнего обучения и… физической ограниченности, но зато вел свой блог и еще писал рассказы, хорошие, кстати. Тетя считала, что из него вышел бы настоящий писатель, – он резко замолкает. – Да, точно, – дружелюбно соглашается Рамси. – Я просто забыл, который это из них всех. Джон косится на него осуждающе, но Рамси легкомысленно дергает плечом, даже не отвечая ему взглядом. – Ты тоже мог бы забыть, не будь это твои братья, – негромко говорит он. Джон молчит еще, но кивает, возвращаясь к блокноту. – Да, мог бы. О’кей. В общем, мне еще понадобится время, чтобы прочитать это все, писал он очень много и не слишком разборчиво. И я не очень понял… он часто упоминает, что общался с кем-то… он называет его или ее вороной с тремя глазами. И, судя по датам, это уже после того, как отрубились телефоны и интернет. Но в неотправленных письмах Сансы за те же числа об этом нет ни слова. Я даже сначала подумал, что, может быть, это очередные его рассказы, ну, знаешь, он интересовался мистикой и всем таким. Но эта ворона идет вперемешку с какими-то бытовыми записями, про Сансу, Рикона, про меня, про покойных. В общем, я пока пытаюсь понять, что это может значить, потому что Бран пишет здесь о том, что собирается почему-то к этой вороне, куда-то на север, и это все становится еще более запутанным. Но мы тоже можем обсудить это за ужином, – он говорит это опять очень устало, и Рамси отодвигается. – О’кей, Джон, я понял намек, – он говорит с добродушной улыбкой, – и иду готовить этот сраный ужин, чтобы нам было, за чем обсудить все это. – Нет, я… – Джон трет глаза тыльной стороной руки; он совсем устал и ослаб, это слышно, – я не имел в виду, что ты должен прямо сейчас. То есть… не знаю, ты и охотишься, и готовишь мне есть все это время, а я сижу за этими тетрадями и письмами, как проклятый. Я могу тебе чем-нибудь помочь? – он поднимает глаза как против воли, покрасневшие и слегка припухшие, его взгляд изнуренный, и из него сейчас ушла даже неприязнь, осталась только вынужденность совместной работы. Рамси хмыкает, поднимаясь и подбирая ошейник Серого Ветра. – Да, кое-что ты можешь сделать, – он наклоняется и запускает всю руку Джону в волосы, отчего тот вздрагивает. – Поспи немного, Джон. Я позову, когда все будет готово, – он притягивает Джона к себе, коротко и тепло поцеловав в висок, и сразу отпускает. Он помнит, как его мать делала так иногда, когда выпивала чуток лишнего вина и не стыдилась проявлять чувства. И тогда это… наверное, по-своему даже слегка трогало его. Судя по непонимающим глазам Джона, его это тронуло тоже. Рамси сохраняет улыбку на лице до тех пор, пока не отворачивается, направляясь к двери. Ему всегда нравится делать эту штуку, с теми, кто плачет, с теми, кто напуган, с теми, кому очень-очень больно – и с Джоном Сноу. Он выходит тихо, закрыв дверь и щурясь в окончательно окутавшей второй этаж темноте в поисках своей одежды. Холод сразу пробирает его голое полное тело, но ему это даже приятно. Освежает мысли. Рамси думает о Джоне, разумеется, о том, что тот стал немного мягче и разговорчивей теперь, но это штуки после секса, они уходят через какое-то время. Вопрос, что останется. Рамси надеется, что достаточно. Он думает о Призраке тоже, о том, что мог бы убить его, что пришлось бы убить его, если бы он на самом деле планировал остаться здесь с Джоном. Но, кажется, их ждет теперь долгий путь, и боги знают, где он закончится. По крайней мере, для одного из них. Рамси подбирает с пола водолазку и неспешно натягивает ее на взмокшее тело, продолжая думать обо всем этом. Это был хороший секс, очень хороший, хотя и непривычный, в нем все-таки сильно не хватало крови или чего-то такого. Рамси вспоминает о том, как укусил Джона, слабо, только поиграться, но это было, и он не стал контролировать себя в этом. Он хочет кусать Джона и дальше. С ним сложнее, чем с девочками, им Рамси любил искусывать груди, перетирая кожу и мясо между зубами, но у Джона есть бедра, и плечи, и чувствительные, как у малолетки, соски. И Рамси не хочет оказаться там, где однажды вкусится в одно из этих мест, с зубами и кровью – и хочет. Это почему-то пока дразнит даже больше ножниц и лидокаина, и беспокоит тоже больше. Самоконтроль – это то, на что у Рамси ушло больше десяти лет, и он не хочет проебать все из-за мимолетного каприза. Нет, он не собирается ничего проебывать. В такие моменты он предпочитает вспоминать об изоляторе и том, как хорошо выучился контролировать себя там – без строгого ошейника. Рамси вдевает ноги в мягкие сапоги, отряхивает запылившийся от пола жилет и спускается по лестнице вниз. Его еще беспокоит отсутствие конечной цели, но не настолько, чтобы забыть про ужин. И, в конце концов, с отцом у него тоже не было цели. Просто это наскучило в какой-то момент. С Джоном это пока остается интересным. И обещает им быть. Его все еще нельзя ломать, не выйдет прогнуть – если только не буквально, – он холодный, по-волчьи злой, и его хочется кусать. Но не как когда ты щенок и кусаешь родителя – в жаре распаренной душевой – и не как когда ты хозяйски кусаешь свою смирную суку – на спальнике поперек холодной плитки магазина, – а как другого пса, оскалившегося, дикого, как когда игрой – и не игрой – рвешь его колтуны – и шрамы. Как когда он укусит тебя в ответ. Рамси нравится думать о том, что его могут укусить. Это необычно, и он хочет задержаться на этой стадии почти нарочно. Там, где он почти допускает мысль, что если он всерьез ударит Джона – тот всерьез выбьет ему мозги. Дразняще. Ну и даже если ему надоест, в конце концов, он справился с Русе, и тот получил свою тяжелую лапу на груди, треснувшую цепь, рвущую шею челюсть – и удар под сердце. С Джоном ему просто хочется еще времени. И уж времени-то у него в достатке. Джон, пересев в подушки, еще какое-то время пытается читать свои же записи, но буквы плывут перед глазами, и веки слипаются. Он зевает и откладывает блокнот на тумбочку, вытягиваясь на кровати. Дергается вдруг, ругнувшись, лезет себе под зад и достает впившуюся через флис в кожу сережку, длинную и блестящую красным в свете лампы. Хмыкнув, он прибирает ее в нагрудный карман, чтобы не потерять, и хлопает по покрывалу рядом с собой. – Хей, Призрак, – он тихо зовет, и Призрак, лениво разлегшийся у печи, сперва дергает ухом, а потом живо поднимается и, переступив лапами, ловко запрыгивает на постель, тут же принявшись топтать и скаля зубы от неприятного ему запаха Рамси, оставшегося на хозяйском белье. Но укладывается послушно, вытянув лапы и положив на них недовольную морду. – Пахнет плохим человеком, а? – полусонно спрашивает Джон, ложась ближе и смотря мимо мечущегося белого хвоста, на валяющиеся на краю скомканные салфетки. – Да, парень, прости, – он выбросит их в печь потом, когда проснется, но пока ему нравится этот запах, от них и от постели, по всей комнате, запах пота, спермы и нагревшейся кожи, очень плотский и грязный, – сегодня я был тем еще куском дерьма, – он закидывает руку на шею Призрака, утыкаясь носом в его густой мех, и наконец прикрывает глаза. Какая-то зажатая точка в переносице сразу расслабляется, и Джон благостно выдыхает, подтягивая колени между собой и горячим собачьим боком. Но перед тем, как совсем быстро уснуть, он еще думает немного. Он думает о Куорене. О том, как вольный народ встретил их, и о тех казнях, которые тогда, давно поставил ему в упрек Рамси. Но Рамси говорил о них, не зная первого осеннего снега, падавшего на его, Джона, плечи, не зная холода приближавшейся ночи, вовсе не пробиравшего до костей, стоило вспомнить о том, что ждало его и Куорена. Тогда они пришли по всем правилам, пришли просить о помощи и пище, но они вторглись на земли вольного народа, и закон позволял убить их на месте. Их обоих, но Джону повезло. Девица, которую он раньше встретил на холмах и которую полюбил позже, вступилась за него. И, стоя посреди деревни, окруженный жесткими женщинами и жестокими мужчинами, Джон застрелил Куорена. Под его сапогами из-под снега лезла черная земля, голые руки покраснели от мороза, кто-то смеялся, искры вечерних костров вились к серым облакам, а он застрелил Куорена. И остался с вольным народом, он обещал вольному народу укрытие Зимой, он задружился с теми и с другими, он спал с Игритт и любил ее – и бросил ее тогда, сев в ту машину, и она выстрелила в него. Джон засыпает, думая, что Рамси ничего-ничего не знает об этом. И его сон крепок.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.