Нервы и сигареты

      Октябрьский мороз дыханием обжигает непослушные пальцы, которыми мужчина пытается зажечь зажигалку. Наконец это ему удаётся, и он с удовольствием втягивает в лёгкие горьковатый сигаретный дым — тихого убийцу, привычно обжигающий и столь необходимый. Накануне вечером он в очередной раз поскандалил с Феличиано — своим солнечным любовником из солнечной Италии. Они три года жили-поживали вместе, но на третий год внезапно, как чума, началась эта бесконечная собачья ругань. Людвиг, ты совсем отдалился от меня. Людвиг, ты постоянно работаешь, а до меня тебе дела нет. Людвиг, ты не обращаешь на меня внимания. Людвиг, я не верный пёс, я не стану ждать до конца жизни. Людвиг, если это не прекратится, мне придётся переехать к родным. Людвиг, Людвиг, Людвиг…       А потом — родной лучистый мальчик стонет под незнакомым мужиком в их спальне и на их любовном ложе. Предатель. Конечно, он взбесился, он был в бешенстве и с трудом сохранял спокойное лицо и невозмутимый тон, когда выгонял их чуть ли не пинками под зад. Мужик был растерян — очевидно, сладкий мальчик, подобно сирене из морской пучины, успел наплести всякого, а вот у Феличиано была необычайно довольная рожица. И это бесило больше всего.       Как же он устал. Нервы. Сигареты. Чуть-чуть алкоголя… Тоже бывает.       Асфальтированная дорога устлана пёстрым слоем опавших мёртвых листьев. Листья кружат в воздухе и падают навзничь, словно раненые птицы. Они отжили своё, отвисели.       «Мне бы к вам», — с горечью подумал Мюллер. И в самом деле: не каждому человеку под конец срока выпадает шанс головокружительного танца. Вот уж достойная смерть так достойная. Вальс листьев… Летит. Летит осень на крыльях дождей, птиц, улетающих в южные тёплые края; холодов и пепла.       Мысли прервал жалостливый фальшивый гитарный стон-плач. А, снова он. Который день этот парень тут сидит? Или месяц? Не вспомнить, — мысленно хмыкнул Людвиг, останавливаясь у крыльца своего подъезда — первого или последнего, это как посмотреть, с какого ракурса.       В старом потрёпанном кресле, порванном, с выскочившими пружинами, всём в пыли и холодном, сидит седовласый и бледный, как сама смерть, парень. Посиневшими от холода пальцами он с нежностью перебирает струны акустической гитары, настраивая. Вдруг он вскинул голову и устремил взгляд в небо, укрытое одеялом из безжизненных железных туч, нависающих над мёртвым муравейником.       — Эй, знаешь, тёмные тучи превратятся в цветы, когда на них прольётся свет, — глубокомысленно сказал вдруг бродяга, не отрывая взгляда от горького небесного осадка.       Мужчина молчит и кидает мимолётный взгляд на бездомного. Тот продолжает тихо касаться натянутых струн гитары.       — Неделю назад ты говорил, что бросишь, — усмехнулся он.       Людвиг неопределённо пожал плечами, делая очередную затяжку.       — Эй, — осипшим голосом окликнул парень. Людвиг вопросительно посмотрел, приподняв бровь. Тот жестом показал на рот, а потом выразительно похлопал себя по карману. — Не угостишь сигареткой?       Помедлив минуту и растратив её полностью на бессмысленные размышления, Мюллер протянул белобрысому всю початую пачку.       — На. Дарю.       Тот усмехнулся как-то невесело.       — Знаешь, нет, я до такой стадии отчаяния дойду только где-то через неделю.       — Через неделю я не буду таким добрым. Бери.       Помявшись для приличия, парень принял дар. Людвиг услужливо поджёг ему косяк и в бонус отдал ещё и зажигалку. Всё равно она — подарок, лишь лишнее напоминание о не самом приятном теперь уже прошлом, его маленький пережиток.       Понаблюдал за тем, как парень пожевал фильтр обветренными бледными губами, как сделал затяжку и расслабленно откинулся на спинку кресла. А он красивый. Конечно, не совсем в его вкусе, но на пару ночей сойдёт, — мелькнуло на периферии сознания.       — Я слышал, как вы вчера ругались. Ушёл? — бесцеремонно прервал поток мыслей хрипловатый голос. Людвиг кинул на него беглый значительный взгляд. Его светлые глаза приобрели хищное ястребиное выражение: он оценивающе осматривал бродягу. Тот заливисто рассмеялся. У него был хороший смех, почти мальчишеский, причиной которого в равной степени могло служить и довольство, и отчаяние. Смех бывалого солдата, такой Людвиг мог узнать из тысячи. Он — кратчайший путь сократить расстояние между ними.       — Ну что, раскусил жизнь, сын мой? — философски изрёк парень.       — Горьковата, — глухо отозвался, словно неведомый диктор из приёмника, сам не узнал своего голоса.       — Да уж, она и некурящим даст закурить, не то что тебе, ветерану. Табачному, разумеется, — крякнул он и бережно засунул мятую пачку в потайной карман куртки.       — Я и без того справляюсь.       — Как будто бы.       И всё. Безмятежный, безбрежный, как бесконечный поток песка в пустыне, или лучше сказать — солёной океанской волны. У него нет пристанища, нет ничего, только старая гитара и он сам. И как мало, оказывается, человеку надо для счастья.       По его сухим губам, впитавшим сигаретную печаль до дна, блуждает странная улыбка. Виноградная, дарящая частицу воспоминания о июльских днях. Но не о тех, современных, а о тех, что родом из такого далёкого теперь детства. Он улыбается, и Людвиг на миг поддаётся. Он пытается улыбнуться тоже, он почти верит, но это быстро проходит. Чудо разбивается вдребезги на глазах. Мюллер поспешно скрывается в подъезде, поправляя на ходу ворот осеннего пальто. Октябрь.