Tom Barabas — Moonlight Sonata
Громко, очень громко просвистела стрела и так же громко вонзилась в тело, издав мягкий глухой хлопок. Слабый стон, больше похожий на вздох, сорвался с её губ, когда эльф с запозданием обернулся. Она стояла перед ним, уже оседая, она смотрела на него, но уже не видела. Два больших темных глаза пронзили воина, они хотели увидеть в последний раз, но уже не могли. Эльф задохнулся, подхватил её на руки, забыв обо всем. Он бежал с поля боя, не думая о боевой доблести и долге, одна лишь мысль бушевала в его голове: сберечь, не подпустить смерть. Он чувствовал легкость эльфийского тела в своих руках, ощущал шёлк волос пальцами, мягкая и совершенно безвольная, она поникла, теряя тепло. Черные глаза не смотрели более, испуг и странная решимость исчезли с почти детского лица, и им на смену пришло нечто другое, чуждое жизни, пугающее. Эльф упал в траву на колени, осторожно, бережно отпуская девушку. Стрела, что предназначалась ему, вошла под лопатку, в хрупкую тонкую девичью спину, так решительно подставленную смерти. Одним быстрым движением воин извлек орудие, зажимая рану рукой, отказываясь верить, что жизнь покинула это нежное существо. Снова и снова он звал её, пытался вернуть, тряс за плечи, прижимал к себе и сам сотрясался в крике, напоминавшем судорожные рыдания. Эльф перевязал дыру, сочившуюся ядом. Кончено. Опустошенный, он обессиленно отстранился. Воин смотрел на девушку, распластанную на траве. Черные, густые, спутанные волосы рассыпались веером по земле, сквозь них пробивались белые цветки лесной герани. Алым бархатом рдели щеки, смуглая кожа лица сохраняла еще румянец жизни. Губы, плотно сжатые в первое мгновение краткого знакомства, теперь были мягко приоткрыты, обветренные, сухие. В уголке темнело пятнышко засохшей крови. Соболиные ровные брови, прямой нос, немного вздернутый, ребяческие веснушки, аккуратная головка, расслабленно откинутая назад. Казалось, будто девушка спит, такая юная, дивная, словно майский ландыш. Ресницы, длинные и черные, как смоль, отбрасывали бледные тени на щеки, эльф все ждал, что вот-вот этот пушистый занавес вздрогнет, снова позволив большим темным глазам взглянуть на него, обессилевшего, не сумевшего уберечь в ней жизнь. Он впервые видел эту эльфийскую деву, принявшую за него смерть. Он впервые испытывал такую боль. Вот уже много месяцев все его существо предчувствовало, предвкушало эту встречу. Чутье кричало ему, торопило, подготавливало. Воин ждал эту девушку, желая разделить с ней жизнь и вечность, неосознанно, неясно все это время он ждал её, именно её. И только теперь осознание тяжким грузом легло на его плечи. Боль, ноющая, вязкая, рвущая что-то внутри, сжигала грудь, словно это он, эльф, поймал стрелу, но вовсе не дева. Он так нежно, так пламенно и горько любил эти губы, глаза, волосы, эту хрупкую смелую девочку… Он потерял её, даже не сумев обрести. Она и в смерти была прекрасна, но истинно предназначена для жизни. Там, где должна была, вздымаясь, дышать страстями, желаниями, бесконечной радостью любви и счастьем бытия грудь, было спокойно. Ни один мускул не шевелился, не бегали под веками глаза, не дрожали ресницы. Эльф снова вспомнил то первое и последнее мгновение их знакомства, тот угасающий уголек такой желанной ему сейчас жизни в темной бездне умирающих глаз, он вспомнил её стон, и непроглядная тьма и ядовитая скорбь окутали перворожденного, светлое дитя Эру Илуватара. Воин протер ей лицо влажной материей, смыв кровь и грязь, расчесал длинные темные волосы, омыл руки. Костяшки девичьих пальцев были сбиты во время боя, под ногтями чернела запекшаяся кровь, на тонких запястьях темнели синяки. Её бледное теперь лицо выражало спокойствие и умиротворение. Эльфу странно и больно было видеть её такой, хоть он почти и не знал иного. Только страх, решимость и смерть. Но никакой надежды. Он даже не знал её имени… Скорбя, воин встал на колени подле девушки, припав губами к любимым рукам. Он снял с её тонкого длинного пальца кольцо и, продев сквозь него шнурок, водрузил его себе на шею. Единственное, что останется у эльфа от любви, от его возлюбленной, с кем смерть разлучила его, не позволив даже обмолвиться словом. Пришло время хоронить павших. Бережно воин положил деву в братскую могилу подле своих товарищей, смиренно спокойных и молчаливых. Осторожно, словно боясь разбудить, пристроил под ладонью белый цветок. Он не хотел оставлять её здесь, под слоем черной густой земли, он не хотел, чтобы прекрасные черты омрачили смерть и тлен. Два черных уголька, в чьих недрах затухало пламя, смотрели на него, в ушах стоял тот роковой хлопок, что издала входящая в плоть стрела, и тихий вздох угасающей жизни. В последний раз эльф склонился над девушкой, в последний раз коснулся её. Так, в этой могиле остались лежать в объятиях смерти десятки бессмертных дивных созданий, так закончились десятки бесконечных жизней. И одна из этих жизней, угаснув, оборвала счастье того, кто оставался жить.Secret Garden — Sleepsong
Она увидела его впервые в лесной глуши, и встреча та предопределила её скорую кончину и изменила всю теперь недолгую оставшуюся земную жизнь. Дева была охотницей. Она знала и любила пущу, умела скрываться из виду, слившись с густой листвой и высокими травами, знала, как быть бесшумной и быстрой, меткой и стремительной в зеленом царстве свободы под древними кронами. Дни напролет, подобно птице, ловкая и гибкая, девушка проводила в ветвях высоких раскидистых дерев, забывшись за книгой или созерцанием спокойствия и жизни в её лесе. Ночами она гуляла под звездами, с упоением ступая босыми ногами по траве, усыпанной росой, наслаждаясь тишиной и гармонией мира. Она любила утреннее солнце и зеленый цвет, любила слушать голос ручейка и шепот ветра в листве, плести венки из лесных цветов, петь и смеяться. Она могла проводить часы на широкой конской спине и наблюдать, ступая по ветвям, за тем, как мерно и аккуратно переставляет ноги лань, блуждающая по лесу. В тот день дева, по своему обычаю, отдыхала в густой кроне старого дуба высоко над землей, когда на опушку из тени вышел высокий грациозный олень. Ветвистые рога, гордо откинутая назад большая голова, умные влажные глаза, лоснящаяся шелковистая шерсть — ни одна деталь не ускользнула от охотницы. Олень был хорош, он поражал первозданной лесной мощью и красотой, и эллет* показалось, будто сама природа приняла этот статный образ, явившись из лесной чащи. Рядом, в нескольких метрах от дерева, служившего пристанищем для девы, блеснул наконечник стрелы. Там, в зарослях орешника, притаился эльф с луком наготове. Он, прицелившись в благородное животное, на минуту замер… и вдруг опустил лук, не решившись стрелять. Мужчина залюбовался дикой прелестью свободного и сильного животного. Он не стал отнимать жизнь, рушить столь хрупкое и прекрасное видение. Охотник стоял, зачарованный, и лесной ветерок играл в его пшеничных волосах. Лучи солнечного света, пробивающиеся сквозь зеленые своды пущи оживляли эту светлую копну, превращая её в потоки жидкого золота, струящегося по широкой спине. Девушка смотрела на эльфа, забыв обо всем. Пред нею предстал лесной бог во всей своей силе и стати. Много времени эллет проводила в тенистом плетении крон дерев в городе, любуясь им. Много раз она сопровождала его на охоте, бесшумно ступая по ветвям, часто порываясь подойти, окликнуть, но сразу прогоняя эти мысли. Она любовалась его глазами цвета неба в ясный весенний день, его улыбкой и королевской грацией движений. Ей нравилось наблюдать за ним в шумной компании товарищей, оставаясь незамеченной, слушать его разливистый звучный смех, видеть задумчивость в глазах. Ей нравилось то, как он простым движением убирал пшеничные волосы, упавшие на лицо, как поводил плечами и содрогался в смехе, как решительно натягивал тетиву и спускал стрелу на охоте, никогда не промахиваясь. Нравились его твердая походка, сила славного воина, горделивая осанка, низкий голос, которым высказывал он мудрые мысли. Дева любила слушать в сумерках, оставаясь в тени, как он поет о воинской славе, о битвах и подвигах, сидя в саду в окружении эльдар. В глазах его загорались звезды, а голос, подобно гулу водопада, заполнял мир и разливался в её сердце. Каждый вечер эллет засыпала с мыслями о нем и просыпалась с его именем на устах. Она была счастлива просто оттого, что он живет с нею под одними звездами и волосы их развеваются на одном ветру. Её мир преобразился любовью, стал краше благодаря этому эльфу.Andreas Scholl — Vivaldi — Nisi Dominus: Cum Dederit
Долго длилась весна жизни, но всему приходит конец, и, в обход лета и осени, деву настигла зима. На их дом напали враги. Морготовы отродья, по жилам которых вместо крови растекалась омерзительная ядовитая скверна, создания, не знающие чести и сострадания, не умеющие любить мир таким, каким его создал Илуватар. Они напали внезапно. Битва разгоралась стремительно. Эллет умела сражаться: она была охотницей, она была сильной и храброй. В безумном хаосе грязи, крови, скверны, страданий и смерти дева увидела пшеничную копну любимых волос. Статный, стремительный, яростный, он разил врагов наповал. Бог смерти, бог справедливости. Самозабвенно он сражался за свой народ и свой дом, а в нескольких метрах мерзостное исчадье уже натянуло тетиву, целясь в воина. Сердце вдруг сжалось. Дева явственно ощутила, что потерять Его, жить без Него было бы больнее, чем погибнуть самой. Мир опустел бы без бога. Она не успела ничего осознать, тело все сделало само. Девушка бросилась наперерез стреле, расставив в стороны руки, бросилась, закрывая Его собой от грозящей угрозы, на мгновение вспомнив все, что ей было дорого, что дарило желание жить, наполняло существование смыслом и счастьем. Все это потеряло свою значимость, когда вопрос встал о Его жизни, о свете в Его глазах, о дыхании в Его груди. Она догадывалась, что стрела отравлена. Но это лишь подталкивало охотницу, отмахнувшуюся от осознания всей фатальности и не задумавшуюся о благородстве и губительности её роковой жертвы, быть быстрее. Только не в него, не в него. Острая боль пронзила тело, девушка резко выдохнула, в глазах потемнело. Она видела золотую копну волос эльфа, взвившуюся, когда он повернулся к ней. Суровость и удивление, переродившиеся в ужас в его небесных глазах, были последним видением этой жизни. Она почувствовала, что падает. Яд быстро разливался по телу, умерщвляя его. Было трудно дышать, было трудно жить, и последними предсмертными чувствами явились спокойствие и радость, на которые может быть способен умирающий, ведь та стрела не досталась Ему. Не ему. Она любила звезды, ощущение шершавой древесной коры на ладони, вкус черники и горячего хлеба, сладость первого глотка воды после длительной прогулки, звуки лютни и песнь соловья в сумерках. Она любила смотреть на закат с высоты древ пущи, вплетать в косу белые ленточки, подставлять лицо солнечным лучам, пробивавшимся сквозь листву, кружиться в песне под покровом теней, ходить босыми ногами по колено в ключевой воде, зарываться руками в песок на берегу, перебирать пальцами густую и жесткую гриву коня и слушать баллады о счастье. Она любила жизнь. Но еще она любила Его. И жизнь отступила пред такой любовью.Tiziano Albanese — Quadro-I-La giovinezza
Шли годы, проходили века. Рана на сердце эльфа затянулась в потоке времени, но рубец, грубый и болезненный, не оставлял его. Более не забавляла его шумная компания, не дарила успокоение охота, не услаждало вино. Мир изменился, более нечего было ждать, не на что надеяться. Звезды в глазах воина давно угасли. Жизнь продолжалась, в друзьях эльф обрел поддержку, в ночном молчании леса и тихой задумчивости сумерек — опору. Невыносимую пустоту в душе он заполнил смирением, продолжая смеяться, и улыбка его не утратила своей красоты, но в глазах цвета ясного неба темнела свинцовыми тучами скорбь. Почти каждую ночь он видел её во сне. Всегда серьезная, молчаливая, решительная. В её спутанных черных волосах цвела белая лесная герань, а в тонкой руке красовался хрупкий бутон, не успевший распуститься до того, как был сорван. Глаза, красивые, темные, холодные, были полны решительности и тревоги, но не жизни. Эльф никогда не мог услышать голос, что таился внутри девичьего существа, не мог дотронуться до неё, такой любимой, такой желанной. Она ускользала, подобно утреннему туману, каждый раз, когда воин почти касался её. О как бы эльф хотел остаться навсегда в этом сне, рядом с ней, с его храброй девочкой, как бы он хотел отказаться от реальности без неё, от мучительного одиночества, как бы он хотел… И каждое утро он просыпался. В холодном поту, в отчаянии, в горе. Даже солнце разлучало его с его эллет. Он не мог уберечь её тогда, как и не мог обрести теперь. Ясное утро проникло в комнату, залив её нежным светом, свежий ветер тревожил занавески на распахнутом окне, шелестя юной листвой ветвистого дерева подле дома. Эльф поднялся, мужественно принимая новый день, смиренно продолжая жить. На широкой груди его блеснуло в лучах майского солнца кольцо. Воин никогда не снимал его. Воин помнил. Воин любил. Для мира начинался очередной прекрасный день, обещающий быть мучением для мужчины, стоявшего у окна. Лес, проснувшийся после зимних холодов, сегодня был особенно жив и светел. Всюду цвели ландыши, усыпая зелень благоухающим дивным жемчугом, пели в высоких кронах птицы, услаждая слух, журчал невдалеке ручеек, хрустально смеясь весною. Такие дни эльф переносил болезненней всего, в такие дни из темницы вырывались отчаяние и острое ощущение безысходности, так старательно прикрываемые улыбкой и деланным спокойствием. Май напоминал ему о той жизни, что была безмерно желанна, но жестоко загублена. Май напоминал ему о деве.Jocelyn Pook — Roberto Lorenz — How sweet the moonlight sleeps
Он мягко ступал по лесному ковру, вдыхая влажный воздух, полный цветочной сладости, заслушивался голосами чащи, забывался в привычно тяжелых думах. Предчувствие, непонятное ему, преследовало эльфа еще с вечера. Он чувствовал, что-то должно произойти. Откуда-то вспорхнула пестрая стайка пташек. Лес внезапно затаился, казалось, он замер в ожидании. «Обернись», — шепнула интуиция, и эльф обернулся, и среди юной зелени древней пущи раздался звонкий смех. Он увидел её издали, босую, в зеленом платье, прелестную, свежую, только переступившую грань детства и юности. Она выбежала на опушку подобно лани, стремительная, гибкая, легкая, держа в руках только что свитый венок. В темных волосах искрилось, играя, солнце. Раскрасневшаяся от бега, счастливая, светлая, она остановилась, глядя на эльфа своими черными глазами. И воин увидел в них тот заветный пламень. Это была его эллет. Живая. Они стояли друг напротив друга под одним небом, и снова один ветер развевал их волосы. Эльф медленно приблизился к девушке, опасаясь привычно, что видение исчезнет, не веря своим глазам. Но она стояла на месте, ясно и прямо глядя на него, восхитительно дивная, словно лесная нимфа. Эльф снял с шеи длинный шнурок, высвобождая так бережно хранимое им кольцо и освобождая себя от так долго терзавшей его скорби. Воин протянул руку, и дева протянула свою в ответ, позволяя ему надеть ей кольцо на палец. Он коснулся её, так трепетно, так нежно, боясь проснуться, разрушить, спугнуть видение. Он держал её за руку, свою храбрую воительницу, своего ангела, покинувшего его много веков назад. Словно корону, возложила эллет венок на склоненную светловолосую голову с безмерным счастьем во взоре. Она помнила, она любила. Редко эльдар возвращались из Чертогов Мандоса, только самым достойным было позволено снова прожить земную жизнь, пройдя через смерть. И эта дева была достойна, ведь бессмертная жизнь её была благородно отдана воину в тот роковой день, ведь эллет не побоялась принести такую жертву. Она и в смерти была прекрасна, но та красота не могла сравниться с красотой её улыбки и звуком светлого, чистого смеха, с теплом её рук и радостью в угольном взгляде. Больше не было страха и смерти, эльф видел жизнь в самом её естестве. Быстро прояснел небесный взор, рассеялись свинцовые тучи. Счастье зажгло вновь звезды в его глазах, и так же ясно горели жизнью её очи. Так, под весенним небом в окружении жизни обрели друг друга воин и дева, сумевшие побороть смерть, что была слабее их любви.