Македонский

Я по-прежнему боюсь и хочу сделать свой шаг в никуда. Этот грех мне не искупить, и жить с ним, каждый день видя пронзительные зелёные глаза Сфинкса, нести свою вину, будет невыносимо. Гораздо хуже, чем исчезнуть совсем, став ещё одним призраком Дома, составив компанию своему пленителю. Навеки. Я хочу попытаться ещё раз. Должно быть легче, и погода на моей стороне. Главное не цепляться за край, разжать руки, принимая потоки ветра, освобождаясь от уз собственного тела, уходя от собственного предательства. Бреду наверх знакомой тропой, ведущей к задней стене дома, где расположена давно заржавевшая пожарная лестница, позволяющая попасть на крышу. Боль и страх витают в воздухе. Они разрывают изнутри, режут рёбра, отдаются уколами в сердце. Разве можно простить себе убийство? Один раз у меня получилось, но тогда не было зелёных глаз большой кошки, проницательных, ярких и жгучих, способных понять в чём дело по одному неверному жесту. Поздно запираться. Поздно вспоминать нарушенные обещания. Поздно пытаться что-то исправить, и теперь пути назад мне нет. Не в палату психиатрической больницы — туда я не пойду сам, не на привязь, к восторженным почитателям, по кусочкам отъедающим от своего ангела рваные обрывки чудес, и не в стаю, где есть лишь призрак Волка и застывшая в воздухе вина. Крадусь тихо, стараясь не привлекать к себе внимание пауков. Сейчас уже почти рассвет, и они вполне могут спохватиться. Тогда у меня точно ничего не получится, и в личном деле появится ещё одна полоска, которая будет значить что-то плохое. Лестница. Железные прутья-ступени, ведущие в расцветающее туда из туманного здесь. Небо затянуто тучами, будто погода переняла его настроение. Земля сырая, всё в росе и серой слякоти, так что ноги тут же промокают. Не обращаю на это внимания. Мне не страшно заболеть, ведь через каких-то несколько минут не будет никакого потом. Первая ступенька. Страх проходит через всё тело щекоткой. Они все узнают и возненавидят меня. Лучше ли это, чем быть разорванным на части? Да. Седьмая. Кажется, я всё же не хочу умирать, и меня начинает трясти. Сам себе напоминаю идущего под конвоем на эшафот. Только мой конвоир я сам, и ещё тень с седой чёлкой, скалящаяся острыми кривыми клыками. Двенадцатая. Меня ощутимо потряхивает. Гораздо больше я боюсь передумать. Струсить. Не суметь сделать шаг. На последних перекладинах я закрываю глаза. Стараясь ни о чём не думать, только слушая завывания ветра, пение труб, едва слышное здесь, крик одинокой птицы, проснувшейся раньше своих сородичей и решившей проводить меня. А открывая глаза чуть не падаю вниз, от неожиданности разжав руки, но тонкая ладонь хватает меня за шиворот, буквально втаскивая на крышу. Химера. Зеленоволосая девочка, позвавшая хранителей Могильника в первый раз, и, похоже, наблюдавшая из окна своего корпуса всё это время, успев добежать на крышу раньше. Наверное, прошла через чердак. Она тормошит меня и рассказывает свою историю, и в голосе этой странной девочки сквозит понимание и молитва, в которой она без прямых слов просит меня не совершать задуманного. Мы говорили. Сперва она, очень долго. Затащила меня на чердак, едва ли не насильно всучив чашку с кофе, и говорила почти несколько часов, а потом говорил я. Я усвоил урок и не сказал всего. Но теперь она знает, чего я боюсь: пары зелёных глаз и рук-протезов в кожаных перчатках, голоса с вкрадчивыми интонациями и одного призрака, которого я сам привязал к себе. Того, что стал моим проклятием — отдачей, пришедшей вслед за убийством. Проклятием, которое при первом удобном случае заберёт меня с собой. Это хуже смерти. Но почему-то становиться немножечко легче. Окончательно рассвело, а это значит, что день для меня потерян. Я возвращаюсь в Могильник, чтобы потом больше никогда не вернуться на крышу, потому что придёт Слепой и подарит мне новый шанс. Только ради одного я поднимусь сюда ещё. Ради зеленоволосой девочки. Первой, кто помолился за меня.