Кто не оробеет

Торбьорн не знал, сколько невинных людей погибло в Боклово в день, когда Титан в очередной раз стал машиной войны. Торбьорн не хотел знать, сколько семей было разрушено или какой урон нанесен экономике. Зато о точных цифрах был хорошо осведомлен Свен. Очень хорошо осведомлен — знания явно вбивали в него всю неделю, пока Торбьорн — он же теперь «спаситель Курджистана» — объяснял тупоголовым марионеткам правительства, что этот инцидент никак не связан ни с омниками, ни с Овервотчем, ни с какими-либо еще из существующих организаций. Борода и усы Свена приобрели неприятный красноватый оттенок, и это почему-то причиняло Торбьорну боль. Когда он успел стать сентиментальным? — Ты представляешь, Торби, не дотянул до полумиллиона пострадавших. Неужели старею? Мне ведь всего лишь шестьдесят! — Не зови меня так. И перестань прикидываться. Ты хитрец, ублюдок и трус — но никак не псих. Конечно, это было враньем, враньем для понатыканных всюду камер. Судя по бумагам и раздобытой Леной информации, Свен стал самым что ни на есть сумасшедшим за те годы, что они не виделись. В списке его дел оказались даже проповеди — то, чем Свен никогда бы не стал страдать тридцать или даже двадцать лет назад. — Я был достаточно нестабилен, чтобы продолжать трахаться с тобой, Торби, даже когда ты предал меня и связался со своими дозорными псами. — Ублюдок, как я уже и сказал, — беззлобно ответил Торбьорн. В конце концов, кое-какую роль в развитии его сумасшествия он действительно сыграл. — Оскорбления не вытащат тебя из тюремной камеры и из рук палача, который, безо всякого сомнения, ждет тебя где-то там, в конце пути. Свен рассмеялся самым безумным смехом из возможных, а потом резко перестал. — А ты вытащишь? — тихо и убийственно спокойно спросил он. — Возможно. В память о нашей дружбе. В память обо всех наших благих намерениях. — Врешь. Никогда мы не были друзьями. Любовниками — да. Коллегами — о да, только вспомни, что мы творили в своих лабораториях! Но не путай меня со своими приятелями-псами... Я не твой друг, Линдхольм, и никогда им не был. Разговор явно был окончен. Торбьорн спрыгнул со стула, с нескрываемой злостью хлопнул по ударопрочной поверхности стола своим протезом — ударопрочная поверхность прогнулась — и прошипел сквозь плотно сжатые зубы: — Упрямый старый козел. — Я всего лишь на три года старше тебя, Торби, — ответил Свен и игриво подмигнул. Может, он что-то задумал? Может, придумал способ сбежать? Впрочем, едва ли — слишком уж хорошо охраняли виновника самой страшной трагедии за последние десять лет. При всем при этом в глубине души Торбьорн предпочел бы заиметь личного врага на свободе, нежели мертвого старого... знакомого на одном из кладбищ для отбросов в Боклово. — Прощай, Свен. — Ответь на последний вопрос обреченного на смерть, Торби, — Свен собрал губы в трубочку и пропел на мотив одной детской песенки об омниках и великой войне: — Кто не оробеет на пороге Армагеддона? — Не я.