Devil got my…

Прошло три года с того момента, когда великий детектив совершил свой драматический уход со сцены недетских, больших игр. За эти три года изменилось все, в том числе и я. Сказать, чем оказался для меня этот, по земным меркам небольшой, срок – невозможно. Эти события нужно пройти самому, чтобы ощутить весь спектр пережитых мной потрясений. Моих маленьких побед и больших поражений, страхов, страстей, приступов немотивированной агрессии и щемящей боли в области сердца, которое, как мне казалось, уже не захочет биться. Не стану врать, говоря, что не переживал, не плакал скупыми слезами, когда Шерлок ушел, как я думал, насовсем – притворяться не было смысла. Я апатично жил первые три месяца, не находя себе места. Потерянный, сбившийся с какого-то основного ориентира в жизни, потерявший почву под ногами. Я ходил, не замечая людей, которые настойчиво пытались вытащить меня из пучин моего персонализированного ада. Мне не на что жаловаться, и, пожалуй, эта была обыкновенная реакция на уход из жизни близкого человека. Я прошел все пять стадий принятия смерти. Отрицание. Я выступал перед дотошными репортерами, не веря, что Холмс может вот так просто умереть. Мне казалось, что это его новый гениальный план, направленный на решение очередной загадки. Я строил теории, которые впоследствии оказались правдой, но тогда это не имело значения – для всех я был чудаком, безумцем, глупцом. Кем только не был. Мною даже были найдены неопровержимые доказательства гениальности Шерлока: сотни свидетелей, чьи показания я опубликовывал во всех газетах, которые пожелали напечатать мой отчаянный крик справедливости. Я очистил имя Холмса – но он так и не появился. Вопреки моим ожиданиям. Гнев. Шло время, а мой друг не возвращался. Я возмущался по любому поводу, почти ненавидел Шерлока, презирал Майкрофта и бесился (страшно признать) от вечно сожалеющей, всхлипывающей миссис Хадсон и извиняющейся непонятно за что Молли. Но злость отбирает много сил, и я быстро потух. Торг. Затем я начал заключать сделки, даже не знаю с кем – в Бога я не верил, – просто мне нужно было, чтобы все стало по-старому. Я смотрел из окна и видел проходящих мимо незнакомцев, и мерзостно размышлял: «Заберите вот этого пожилого мистера, а взамен верните мне соседа, который будет отвратительно играть на скрипке. Я потерплю». Даже от воспоминаний о таких мыслях мне становится дурно. Я писал смс на его старый номер, куда они, конечно, не доходили. Депрессия. Она пришла внезапно, накрыв как цунами и выбив из колеи. Я вспомнил свою вторую девушку, Джейн, с которой мы расстались, когда у нее на фоне проблем в университете началась депрессия. Я тогда не понимал, в чем основная причина ее ухода, и докучал вопросами, не во мне ли дело. Я действительно так думал (и она мне по-настоящему нравилась). До меня не доходила самая обыкновенная мысль о том, что ей просто плохо и «не до любви сейчас». А ведь я считал себя чутким человеком. Эта меланхолия облепляла меня, как здоровенные океанические водоросли, которые не дают нормально плыть дальше, цепляясь за ноги, подобно огромным осьминогам. Я бы так и погряз в этой серости дней, если бы, неожиданно, не Майкрофт. Принятие. Спустя где-то четыре месяца после «падения» ко мне пришел старший Холмс. Так как мое эмоциональное состояние оставляло желать лучшего, я даже не разозлился, я вообще ничего не почувствовал по отношению к этому человеку. Пустое место, недостойное моего внимания. – Джон, у меня к вам довольно выгодное предложение, – он, как всегда, не церемонился и перешел сразу к делу. Я слушал его холодный голос и подумывал, не запустить ли в него подушкой. Но бездействие в моей жизни, монотонность и затянувшееся уныние побудило меня встать и сделать нам чай (что для меня было символом доброй воли, принятием ветра перемен – нерастраченная за столь долгое время бездействия энергия таким странным образом находила выход). Спрашивать, хочет ли Майкрофт приготовленный мною Эрл Грэй, я не стал, просто поставил чашку перед ним и вкрадчиво сказал: «Пейте». В этой сомнительной вежливости к гостю я видел образ бунтарства перед навязываемой системой чопорного поведения старшего Холмса. – Мне нужен сопровождающий одной пожилой влиятельной паре, решившей отправиться в экстремальное кругосветное путешествие: Мексика, леса Амазонии, саванны Африки, Австрия, Россия… – мой незваный гость смотрел на меня с высокомерием, как будто мне это действительно интересно. – Им нужна незаметная и надежная охрана. Оплата за труд позволит вам по прибытии обратно в Лондон пару лет жить, не заботясь о заработке. Не знаю, что ударило мне в голову в тот момент, но предложение показалось заманчивым. Я устал жить в четырех стенах, меня перестал радовать большой город. Я соскучился по ощущению «настоящей» жизни, затапливающему искрами шампанского сознание, заставляющему сердце биться быстрее. Да и финансы мои уже третий месяц нещадно распевали дешевые бульварные романсы. Долг же за аренду квартиры стал совсем неприличным, медленно переползая из четырехзначных чисел в пятизначные. Я уже было хотел спросить, почему именно я, но Майкрофт с присущей ему манерой демонстрировать свой интеллект и понимание хода мыслей обычных людей опередил меня: – Мистеру Голстэнду три месяца назад имплантировали кардиостимулятор. Эта фраза должна была полностью объяснить такой выбор охраны. Я мог бы съязвить, но, нужно признать, всё встало на свои места – богатенькие политики решили тряхнуть стариной и объехать весь свет в поисках адреналинового кайфа. В силу их возраста, социального статуса и состояния здоровья военный врач как защита действительно был лучшим решением. Чай так и остался нетронутым. Через неделю я собрал вещи в небольшой походный рюкзак цвета хаки, похожий на тот, что был у меня в Афганистане, и поехал в аэропорт знакомиться со своими подопечными на ближайший год. Дэг и Клэр оказались милейшей и немного сумасшедшей парой преклонного возраста – я сразу проникся к ним теплыми, искренними чувствами. Они были жутко похожи на моих родителей, только не скованный консерватизмом их вариант – всегда готовы пойти на компромисс. Открытые и несколько эксцентричные – год рядом с ними пролетел незаметно. Я помню, когда мы были в Стамбуле, Дэга покусали комары так, что у несчастного начался отек Квинке, и пришлось везти его в местную больницу. Я боялся, что бедняга умрет у меня на руках, задушенный собственными отекшими тканями. Я боялся, что его слабое сердце откажет. Именно в тот момент, когда я обманом, уговорами и чуть ли не угрозой пистолетом пробирался в отделение интенсивной терапии мимо лечащего врача и медсестер, кричащих на непонятном мне языке, я принял смерть Шерлока. Наверное, страх вновь потерять близкого человека, почти второго отца, оказался слишком силен. До этого момента, я просто представлял себе, что уехал от Холмса на год, а он все еще дома, палит по стенам от скуки или блещет своим дедуктивным гением, раскрывая очередное преступление под восхищено-недоверчивым взглядом Грегори. Я заполнял блог, описывая все свои приключения во время поездки, не жалея времени и сил, будто писал отчеты. Но после происшествия с Дэгом меня словно переклинило, и я понял – Шерлок мертв. Но сожаления, боли, депрессии не было. Рядом были живые люди, которые даже в свои семьдесят с лишним лет знали, что все еще впереди, жизнь не кончается от того, что кто-то умер, болен или слишком стар… Я забросил дневник, окончательно влившись в настоящее, тем более что на нашем пути осталось лишь одна страна, которую планировалось посетить. Кстати о блоге – он приобрел довольно большую популярность, как это ни странно. Так как я писал о нашей поездке, дав нам вымышленные имена, скинув Дэгу и Клэр пару десятков лет, то получился довольно увлекательный путеводитель по миру для людей среднего возраста, снабженный разного рода интересными фактами и полезными советами. «Как отбиться от ньюйоркской шпаны с помощью порванной напополам алюминиевой банки из-под кока-колы». «Как найти могилу Джима Моррисона на кладбище Pere-Lachaise, ориентируясь по одежде туристов». «Сто и одно жаргонное слово, которое не следует употреблять англичанину, приехавшему в Австрию». «Племена Африки, в которых можно соединиться с «нирваной». «Ночь в Сибири – как научиться получать удовольствие от воблы с пивом в лютый мороз». Последним пунктом в нашем путешествии оказалась Мексика. И первым делом увлекающаяся эзотерикой Клэр решила поехать в маленькую деревушку, название которой переводится как «Граница между мирами». Сейчас я уже не могу вспомнить ее название на языке аборигенов, да и не хочу, если честно. Пожилая леди рассказывала, стряхивая под недовольным взглядом мужа худой морщинистой рукой пепел со своей сигарки в открытое окно взятого напрокат Кадиллака, что иногда видит по ночам призрак своей матери, умершей от рака еще в семидесятых. Поэтому ей нужно посетить спиритический сеанс, на котором она обязательно узнает, чего же хочет видение из потустороннего мира. Заявление попахивало старческим мар… В общем, звучало не очень адекватно. Не то чтобы Дэг верил во все это (я и вовсе подошел к этому заявлению со всем врачебным цинизмом, что накопился за эти годы), просто он любил свою жену и прощал ей ее маленькие странности вот уже почти полвека. Как, впрочем, и она прощала ему. Приехав в деревушку, я уже почувствовал себя так, будто лезу голой рукой в клубок ядовитых змей. Все мои внутренние датчики опасности зашкаливали, как никогда до этого: ни в Афганистане, ни в лесах Амазонии среди диких племен, ни во время очередного преследования вооруженного преступника. Я сплоховал и хотел было остаться в машине, охваченный чистым ужасом. Даже тот случай в бассейне, когда я был обвешан взрывчаткой, не вызывал у меня такой паники. Но Дэг сказал: – Неужели ты испугался этой ерунды? – голос его устало, по-старчески ломался. Мне стало стыдно, и я вышел из машины. В этом месте было от чего напрячься. Почти на каждом доме висели черепа местной фауны, по пустынной дороге (которая, очевидно, была главной «улицей» населенного пункта) лениво катились высохшие клубки перекати-поле, то тут то там валялись скелеты мелких тварей: какие-то ящерицы, крысы и что-то напоминающее трупы броненосцев. Люди еще больше поражали воображение… Будто в одном месте собрали всех юродивых Мексики. Через дорогу, в доме напротив, старый беззубый старик несильно колотил палкой плачущего мальчишку, видимо, внука. На нем было огромное вязаное пончо всех цветов радуги – и это в тридцать пять-то градусов жары. На другом конце улицы женщина с пустой плетеной корзиной и обезображенным звездчатыми рубцами лицом смотрела на нас немигающим тяжелым взглядом. Остальные жители импровизированного гетто выглядывали из окон, показывая лишь свои мрачные лица, похожие на тени. Клэр постучала трижды, и дверь с тихим стоном ржавых петель отворилась, выпуская из бунгало (назвать домом это строение язык не повернётся) запах жженых трав и чего-то пряного. На пороге стояла на удивление приятной наружности пожилая негритянка в старом цветастом халате. – Здравствуйте, Мария, – прощебетала миссис Голдстэнд в своей обычной манере разговора, характерной для пожилых англичанок, застрявших в пятидесятых. – Я… – Здравствуйте, Клэр – на удивление молодым голосом перебила медиум. – А это, должно быть, Дэг и Джон. Пожалуйста, называйте меня тетушка Мари. Здесь меня все так зовут. Всё бы хорошо, и можно было бы предположить, что ничего удивительного нет в том, что Мария знает наши имена. Да вот только я слышал разговор Клэр по телефону, когда та договаривалась о встрече. Она не называла ни моего, ни тем более имени мужа, а сама представилась (по мне, дурацким) именем Саманта. – Заходите, – Мари пропустила нас в свое жилище, сразу же прикрыв дверь за нами, напоследок глянув на улицу. В доме оказалось неожиданно прохладно. Она провела нас через коридор в просторную комнату, где играла музыка. Трещавшая пластинка крутилась в старом, как мир, граммофоне, а протяжный мужской голос напевал еле различимые в тянущих звуках слова: «…Aw, nothin' but the devil changed my baby's mind…»*. В помещении было темно, лишь старые керосиновые лампы мерцали жутковатым пламенем, покачиваясь на цепочках по углам. Посреди комнаты стоял круглый стол, чуть покосившийся набок, на котором одиноко и величественно восседал граммофон, как старый дородный шах на персидских коврах. Вокруг стола стояло четыре стула, покрытые пончо, на которых вместо кисточек висели разные амулеты: кроличьи лапки, какие-то сушеные жилы, пучки трав (я смог разобрать только полынь и шалфей), и еще что-то смутно знакомое, происхождение чего я предпочел бы не знать. С потолка свисала люстра, похожая на дешевый торшер, но в ней не было лампочки. – Садитесь. Я знаю, зачем вы пришли. Мы расселись по местам, не в силах вымолвить хоть слово. Пускай мне и казалось происходящее полной чушью, плохое предчувствие не покидало меня. Я ругал себя за такое малодушие, неподходящее взрослому мужчине, прошедшему войну (да и вообще любому здравомыслящему современному человеку). Мария поменяла пластинку. Похоже, она была пустая – игла скользила по дорожке, но раздавалось лишь размеренное шипение. Сама же женщина села на последний свободный стул, раскинув руки, и позвала какого-то Хуана. Меня всегда забавляли мексиканские имена: все, как одно, напоминали о персонажах из сериалов, обожаемых миссис Хадсон. В помещение тенью проскользнул высокий мужчина, похожий на главного героя фильма «Мачете». Молчаливый, с агрессивным выражением лица и руками, сплошь покрытыми татуировками, которые, очевидно, распространялись и дальше по телу, скрытые черной одеждой. Среди рисунков особенно сильно выделялся образ богоматери с черепом вместо лица на правом плече. Даже его смуглая кожа не смогла скрыть никотиновых пятен на пальцах. В общем, тип, которого не захочешь встретить ночью в темном переулке. Я даже пожалел, что оставил свой браунинг в машине. – Он тут для вашей же безопасности, не бойтесь. Возьмитесь за руки. Клэр, положите одну руку на граммофон. Миссис Голдстэнд покорно, хоть и с опаской, положила кончики пальцев на деревянный бок и глубоко вздохнула. Тетушка Мари начала раскачиваться из стороны в сторону, будто входя в транс. Запахло корицей и булочками с маком. Приторный запах бил по ноздрям так, что голова шла кругом, а сердце забилось в два раза быстрее. Шипение, издаваемое пластинкой, убаюкивало, как белый шум телевизора поздно ночью. – Розалия Браун, ты слышишь меня? – вдруг ставший низким и будто потусторонним голос Марии заставил всех нас нервно переглянуться. Никакого эффекта, кроме противных мурашек, ползущих по спине. Я чувствовал, что руки Дэга вспотели, как и мои. Клэр била мелкая дрожь. – Розалия Браун, я вызываю тебя! Приди! – еще громче сказала тетушка Мари совсем не своим голосом. Граммофонная пластинка вдруг еще больше затрещала, в комнате стал сквозить ветер, раскачивая и без того неустойчиво висящие лампы, создавая на стенах блики настоящего пожара. Граммофон, крякнув напоследок, заговорил слегка напуганным голосом пожилой леди. – Кто здесь? Что… Что происходит? Клэр моментально подскочила с места, придвинувшись ближе. По ее щекам струились слезы. Я сразу начал прикидывать, как можно провернуть такой трюк, особенно в такой глуши и без надлежащей аппаратуры. Мерзкий холодок ужаса перед неизвестным мешал соображать здраво. – Мама! О Боже, мама! – в потоках уже несдерживаемых слез восклицала миссис Голдстэнд (в девичестве Браун). – Зачем ты приходишь ко мне? Лицо тетушки Мари заставило мое сердце ухнуть вниз, она словно переживала эпилептический припадок. Казалось, вот-вот она упадет на пол, и изо рта ее с жутким кряхтением польется пена. Дэг же был спокоен и смотрел на происходящее с циничной улыбкой богатого, умудренного опытом человека. – Клэрри? Это ты? – голос, сопровождаемый шипением, звучал крайне удивленно и обрадовано. – О, милая, ты нашла меня. Я все пыталась тебе сказать: то, что ты так долго ищешь, находится в старом доме твоего отца. В кладке за камином гостиной – там есть дверь в небольшой подвал… Внезапно на несуществующей записи послышался какой-то шум и жуткий вопль Розалии (если это, конечно, был ее голос). Следом потухли все лампы, задуваемые непонятно откуда взявшимся в закрытой комнате ветром. Темные занавески, висящие как продолжение стены, и внезапно наступивший вечер привели к тому, что мы оказались в непроглядной тьме. Клэр всё повторяла, глотая слезы: «Мама, мама, ты еще здесь?». Тетушка Мари, выйдя из транса, сделала несколько глубоких вдохов, в попытке восстановить дыхание, и бросила: «Хуан, у нас гости». От этой фразы мне стало совсем уж не по себе. Что делал Дэг, я не видел, но судя по тому, что тот убрал руку, он скорее всего сидел, скрестив их на груди в излюбленном жесте в ожидании финала представления. Волосы по всему телу встали дыбом, вызывая ощущение, будто меня облепили сотни ползучих насекомых. В горле стоял ком, а я пытался убедить себя, что все это игра моего воображения. Что старая спекулянтка жгла галлюциногенные травы, и поэтому я поддался массовой истерии. Где-то за моей спиной прошелестел тихими шагами Хуан, который, судя по звукам, пошел помогать тетушке Мари. И я начал дышать через нос, следя за каждым своим выдохом и вдохом – это здорово успокаивает. Пластинка снова крякнула, и я услышал смех. Этот смех я не мог бы перепутать ни с чьим другим в своей жизни. Джим Мориарти слал мне привет с того света. Последующее я помню урывками, потому что это было больше похоже на безумный сон. Меня отбросило к стене, попутно ударив головой о старый комод. Кажется, перед самым носом я почувствовал сильный запах разлагающейся плоти. Я слышал, как все суетятся, сбиваясь в иррациональном страхе в угол за спиной молчаливого Хуана. Мария кричала какое-то заклинание на незнакомом мне языке, смысл которого был понятен без всяких слов. Она изгоняла злого духа. Я еле поднялся на ноги, держась за стену. Лучше бы я этого не делал. Когда я посмотрел вперед, то увидел мерцающие черные демонические глаза – Мориарти с простреленной головой и гниющей плотью оказался прямо передо мной. Мои закаленные войной нервы позорно капитулировали. Тело заполнил страх, и я чуть не вскрикнул, как перепуганная барышня. Самоубийца засмеялся мне в лицо, обнажая прорванную плоть, черный язык и желтые зубы. Я видел его мозги и обломки челюсти. Личинки мух вываливались из прогнившей дыры в горле, где-то обнажались кости, а трупный запах сбивал с ног. Жуткий, словно воплощение мечты режиссера фильмов ужасов. Он надвигался все ближе, я отступал, пока окончательно не слился со стеной, как мне казалось. Сердце грозило вырваться из грудной клетки. Джим облизнул мою щеку, и я чувствовал, как смердящие трупные соки падают тяжелыми каплями на мою футболку. Краем сознания я слышал, как кричит в неистовстве тетушка Мари, заклиная всех ей известных добрых духов помочь. Я не знал, кричать ли мне. Жутко тошнило, и я думаю, если бы меня не сковал страх в этот момент, меня так бы и вырвало на него. Еще секунда, и пальцы, с которых кусками отваливалась плоть, вонзились в мое тело, скользя по ребрам. Это было безумно больно. Боль затопляла, изменяла и подчиняла меня, разливаясь от сердца по всему телу. В тот момент я понял, что огнестрельное ранение в плечо – всего лишь дружеский щипок по сравнению с истинной болью. Такого я никогда не испытывал. Перед глазами плыли картинки не из моей жизни. Маленький избитый темноглазый мальчик прячется в темном шкафу, затыкая рот грязной тряпкой, чтобы никто не услышал его всхлипов. Шерлок, сидящий в кресле и с самым высокомерным видом потягивающий чай из чашки из парадного сервиза. Девушка, бьющая подростка наотмашь ладонью по лицу. В ребенке через волны жуткой боли я узнал Джима. Нащупав на комоде правой рукой тяжелую статуэтку, которая опрокинулась во время моей встречи со стеной, я схватил ее и со всей силы ударил по нападавшему на меня источнику боли. Дальше наступили кромешная тьма и тишина – я потерял сознание и очнулся только в больнице. Как оказалось, после того, как я свалился мешком на пол, керосиновые лампы вспыхнули. Тетушка Мари заставила Хуана отвезти меня в больницу и отдать мне вязаный красно–черный мешок, как только я приду в себя. Голдстэнды так и не поняли, что произошло в тот вечер. Они с ужасом просили прощения, а Клэр вздыхала: «Это моя вина и только моя». Дэг же строил теории по поводу произошедшего. – Это все эти опиумные травы, которыми пропах весь дом, и фокусы со светом и записью на пластинке. Все можно объяснить с помощью науки, – он говорил с уверенностью, как могут только политики. – А к стене тебя приложил этот Хуан, пока ничего не было видно. Мы с Клэр кивали, показывая, что полностью солидарны с его мнением. Закрывая глаза на то, что на моей груди, прямо над сердцем, красовался ожог в форме чужой ладони. Мы мыслили рационально, как учило нас общество. Мы огородили свое знание, инкапсулировав его непробиваемой логикой. Мы делали то, чего от нас ожидали, посчитав этот случай просто наркотическим психозом. После этого мы вернулись в Лондон. Я еле пережил тот многочасовой перелет. Из-за сотрясения меня постоянно тошнило, и стюардессы с неприязнью поглядывали в мою сторону, опасаясь, что меня вот-вот вырвет, и я потревожу остальных пассажиров. Может они думали, что я пьян или болен какой-нибудь инфекционной болезнью. Дома я смог оплатить все счета, устроиться на работу и забыть все плохое, что со мной произошло. Оно отвалилось, как засохшая грязь с лакированных ботинок. Я, как мне казалось, начал новую жизнь на Бейкер-стрит. Шерлок остался воспоминанием, отраженным в черепе на каминной полке, а та ночь – вязаным мешком, который я так и не открыл. Все прошлое как-то истерлось и поблекло – поездка, пусть и с весьма неприятным концом, оказалась для меня спасением. Я был снова рад тишине и покою. И пускай иногда меня еще тревожили воспоминания былого, отдавая неприятной тянущей болью за грудиной, а атрофический рубец в форме ладони не желал сходить с груди, оставляя странный привкус печали на языке… Я думал, что это конец, после которого пойдут титры и будто сама собой разумеющаяся счастливая жизнь, не входящая в основной сюжет по причине скучности и приторности содержания. Я верил, что найду себе женщину, которую полюблю и женюсь на ней. У нас будут дети, которым по вечерам я буду рассказывать истории из своей богатой на приключения жизни. Я расскажу им про Шерлока Холмса и все его странности, а они будут слушать с открытыми ртами. Может, напишу свою книгу. Я думал, что это конец, но это было только начало. __________________ * Строчка из песни 1931 года Skip’a James’a «Devil got my woman» (если есть желание – слушать неадаптированную версию с винила, длительностью 3:00).