Devil got my…

Есть в жизни такие своего рода временные дыры, существование которых очень сложно объяснить. Дыры, в которых время то тащится еле-еле, как старик с запущенной формой ревматизма, то бежит, как юнец босиком по раскаленным углям. И поэтому воспоминания остаются глянцевыми карточками, успевшими ухватить один единственный отрезок времени – такая вот мгновенная фотография на старый Polaroid внутри твоей головы. Первые две недели после моего злополучного падения с балкона прошли, словно в тумане. Минута, час, день, неделя – все, как один, слились в сплошное месиво из секунд, преодолевающих мою жизнь на световых скоростях. Я лежал в своей кровати (но все же чаще на диване) или сидел в кресле. И больше ничего не делал, потому что тело отказывалось функционировать – грудную клетку болезненно ломило (всё же, я думаю, треснула пара ребер), глаза слезились непонятно из-за чего, конечности сковывала какая-то ноющая слабость, и повсюду меня преследовала странная смесь запахов: корицы, булочек с маком и вони разлагающихся утопленников. Шерлок непрерывно следил взглядом за каждым моим действием (если бы я раньше его не знал, я бы мог подумать, что тот волнуется), но редко что говорил – больше экспериментировал, расставляя опасные ловушки из колб по всей квартире. Даже для меня, довольно сносно знакомого с химией, оставалось загадкой, что же он постоянно взрывает. Хлопки, кажется, разносились повсюду. Пару раз я слышал взрыв, а потом звон разбиваемого стекла. Эти эксперименты… Он пытался понять, как меня выкинуло из этого чертового окна, но не находил научного объяснения. И это раздражало его до зубного скрежета. Взрывы всё учащались. Холмс становился всё более нервным. – Это просто невозможно, – бурчал он себе под нос, смешивая в очередной раз какие-то вонючие жидкости с не менее вонючими порошками. Создавалось впечатление, что все вокруг пропахло серой. Я же пытался не обращать внимания на это. Я очень старался не думать ни о чем… Вообще. Создавал вакуум внутри своей головы. Абсолютный космический вакуум. Наверное, за всю жизнь это было самое трудное для меня время – я усомнился сам в себе. В своем здравомыслии, в своем "Я"… И мое апатичное состояние усугублял тот факт, что Шерлок мне не верил. Или не хотел верить. Моя же вера в него всегда была непоколебима, и, возможно, поэтому мне казалось, что он так же будет верить в меня, но где-то я просчитался. А потом это потеряло значение – я не был склонен долго обижаться на людей. Тем более, его трогательные попытки ухаживать за мной сглаживали появляющиеся острые углы в нашем соседстве, нашей дружбе (если про нас в то время можно было сказать «друзья» – слишком напряженной была атмосфера). Он приносил мне чай, пускай и остывший. Он сам ходил в магазин за продуктами, правда, чаще всего приносил оттуда не то, что надо… Он отказался от всех дел «до выяснения обстоятельств». Странными были эти четырнадцать дней нашей с ним добровольной изоляции, сопровождаемые громкими звуками взрывов (и скрипки – еще не знаю, что было хуже) и запахом едкой кислоты. Несколько раз наше единение нарушали. В первый – Майкрофт. Сноб с повадками павлина – даже с такими характеристиками он вызывал уважение, хоть и с примесью раздражения (старые обиды все еще показывали себя). Он предложил свою помощь в расследовании моего странного падения. Зачем – непонятно, ведь Шерлок весьма предсказуемо отказался за нас двоих. Во второй раз – Грегори. Снова прибежал с каким-то «загадочным» делом, которое Холмс раскусил минуты за две (не забыв при этом в очередной раз облить словесными помоями интеллектуальные способности работников Скотланд-Ярда). В третий раз – Мэри. Она пришла проведать меня (в больнице я сказал, что на меня напали воры в подворотне), лишь забежав на пару минут. Шерлок был на удивление молчалив в ее приход и ничего (что само по себе почти на грани фантастики) не сказал ни про огромный пакет с продуктами, ни про наши отношения. О, святая Мэри, я был спасен от голодной смерти! Все эти две недели я ждал, что что-то произойдет. Что моя галлюцинация в виде призрака Джима Мориарти схватит меня в темном углу, и я погибну в лужах собственной крови, зарезанный ножом для чистки овощей (и еще куча вариантов самых нелепых смертей проносилась перед моими глазами). Но ничего не происходило. Я вышел на работу. Жизнь завертелась по-старому, если не считать продолжающиеся эксперименты моего соседа. Я ходил на работу, где меня ждали все те же пациенты с острыми болями в животе, колотыми ранениями и сумасшедшими родственниками, думающими, что случай их близкого уникален, и он обязательно должен быть осмотрен в первую очередь. Всё та же Мэри и наша подсобка, под тихие стоны уменьшающая риск эмоционального выгорания на работе. Все та же Бейкер-стрит с хлопками и запахом химикатов. Вспышками воспоминаний я вижу моменты, когда начала уходить эта обыденность. – Ты стал совсем невеселым, Джон, – Мэри стягивает ярко-голубые штаны своей рабочей формы, – мне кажется, тебе нужно отвлечься. Загадочная улыбка не сползает с ее губ, а я лишь тихо вздыхаю. Что-то идет не так в череде событий сегодняшнего дня. Возможно, я просто слишком много думаю. Я смотрю, как Мэри ловко стаскивает нижнее белье, не снимая халата. Пожимаю плечами – когда-то давно, в прошлой жизни, с другими представлениями, я бы смутился или завелся… А сейчас я просто беру швабру, стоящую у стены, и подпираю ей дверную ручку. Было бы все-таки не очень приятно, ворвись сюда уборщица в самый неподходящий момент. Я приближаюсь к «своей медсестре», которая уже вальяжно сидит на столике (на котором обычно стоят чистящие средства, сейчас лежащие аккуратной горкой на полу), раздвинув стройные ноги. Провожу рукой по ее волосам, большим пальцем поглаживаю ее мягкую щеку. Она улыбается, притягивает меня ногами ближе. – Знаешь, я и сам не знаю, что со мной, – говорю я, печально улыбаясь. – Иногда мне кажется, что я схожу с ума… Она гладит меня по голове, притягивая все ближе. Где-то в коридоре слышно, как ругается по телефону постовая медсестра с кем-то из надоедливых родственников. Галогеновые лампы дневного света стрекочут над головой, как сверчки на природе в зоне риска повышенной радиации, и мигают так, словно в больнице начались перепады напряжения. Теплые руки Мэри обнимают меня, а ее подбородок ложится мне на плечо. – Всем порой так кажется, когда наступают плохие дни, – ее слова, достаточно банальные, действительно помогают. Я расслабляюсь и обвиваю руками ее талию под расстегнутым халатом и хирургической рубахой. Она облегченно вздыхает. Я целую ее гладкий висок. – Да, бывает… Свет внезапно гаснет. Какие-то доли секунд мы проводим в полной темноте. Может, в коридоре заметили переведенный в состояние «on» выключатель и решили, что нужно экономить казенное электричество. Тело в моих руках заметно напрягается, как животное перед прыжком. Но свет включается снова. Внезапно Мэри отшатывается от меня, врезаясь спиной в шкаф, расположенный за столиком. Пластмассовые банки с антисептиком падают на ее голову. Она закрывает одной рукой рот, чтобы не закричать, другой прикрывает голову от градом сыплющейся сверху больничной утвари. Ее глаза – аномально широко раскрытые и наполненные животным ужасом – смотрят куда-то за мое левое плечо. Волосы на моем теле встают дыбом. Где-то внутри набатом бьется в ужасе мое естество. Я медленно, в каком-то оцепенении поворачиваю голову. Сердце стучит, выдавая неровный ритм. Бам-бам-бам… Но за мной ничего нет, только дверь подсобки, которую подпирает швабра. Я облегченно выдыхаю, и с воздухом, кажется, из легких уходит моя душа. Мое внимание возвращается к Мэри, которая, судя по взгляду, уже начинает приходить в себя. – Что случилось? – я спрашиваю, хотя уже начинаю догадываться, какой ответ ждет меня. Она бледна как смерть, поднимает свои вещи с пола и начинает одеваться. Молчит. Я собираю бутылки и прочую посудину с химикатами и составляю их по полкам, ставлю обратно чистящие и дезинфицирующие средства на столик. Возвращаю подсобке первоначальный вид, в душе надеясь, что никто не услышал шума из-за криков постовой медсестры. И все еще жду ответа. – Извини, – говорит Мэри бесцветным голосом, – это все из-за дежурства. Не спала уже почти сорок часов, потом был разбор полетов, еще и две медсестры свалились с гриппом. Учеба началась, а я прогуливаю из-за работы. И снова через день в ночную. Померещился какой-то ужас на фоне стресса. Не бери в голову. Я аккуратно глажу ее по прохладным волосам. Где-то внутри красной лампочкой сигнализирует благоразумие. «Не спрашивай, не спрашивай, не спрашивай!» – кричит внутренний голос, словно его режут. – Что тебе померещилось? – я спрашиваю с успокаивающей улыбкой на губах, хотя внутри все сжалось, будто пружина в пистолете перед выстрелом. – Мне мама всегда говорила, что если приснился кошмар, нужно его рассказать. Тогда не сбудется. Она усмехается. Подходит к двери, уже полностью приведя свою одежду в порядок, и убирает швабру. – Да, наверное, это был сон… – она говорит, положив руку на дверную ручку, повернув лицо в мою сторону. – Это был кошмар… Сложно описать. Труп… Даже монстр, полуразложившийся, гниющий… Со сквозной дырой в голове… С черными, знаешь, демоническими глазами… Первый шаг на пути к излечению – признание того, что ты болен. Болен настолько, что твои галлюцинации прорываются в реальный мир и начинают жить своей жизнью. Передаются другим людям. Если хотя бы на секунду представить, что это все же не бред, вызванный многолетним стрессом… то в конечном итоге это тоже приведет к сумасшествию. А если не видно разницы, то зачем тратить больше сил для преодоления проблемы? Бритва Оккама. – Все будет хорошо, – говорю ей вслед ничего не значащие слова, просто чтобы ободрить ее (или себя, не знаю). После происшествия в подсобке я взял отгул за свой счет. Просто, без объяснений. Как только главный меня отпустил? Ведь я только что с больничного, а сейчас самый «сезон холециститников». Видимо, я нравился этому седовласому властному старцу. С начальником мне повезло. Дома меня ждал неприятный сюрприз в лице паникующего, злого Шерлока. Дежавю, только вместо монстра-хаунда у нас теперь монстр Джим. Майкрофт заходил, пока я был на работе, и принес снимки с камеры видеонаблюдения с соседней улицы. – Эта камера не предназначена для непрерывной видеосъемки, – мой сосед сидит на стуле, как птица на жердочке, поджав ноги. – Каждые три минуты она делает снимок. Ровно через сто восемьдесят секунд. Паранойя моего братца… Эта гиперопека приносит свои плоды. Но это все равно не объясняет того, как ты выпал из окна с такой силой и траекторией полета. Вот и весь Шерлок – в паре фраз, в десятке слов. Я – просто очередной фактор, приведший его к очередной загадке. К очень интересной загадке, к моей чести. На экране ноутбука видно окно того дома (старший Холмс следит за нами столь неусыпно, что, боюсь, у него есть даже точный график нашего посещения ванной комнаты). Я стою у окна, и за моей спиной, в глубине комнаты, виднеется силуэт мужчины, стоящего в профиль. Качество снимка отвратительное, слишком большое увеличение, но всё же Джеймс Мориарти узнаваем. И выглядит он на снимке как бледная тень, но вовсе не как разложившееся чудовище. Следующий кадр – я лежу на земле, меня поднимают за руки Грегори, Андерсон и Шерлок (с очень взволнованным лицом – приятно), а сзади, где-то за деревом, виден все тот же смазанный силуэт. Становится жутко. – Как мы его не заметили? – Холмс щелкает мышкой по снимкам: то увеличивая, то уменьшая изображение. – Тупые работники Майкрофта так долго обрабатывали эти снимки, что еще бы неделя и можно было бы их и не присылать. Если отбросить другие варианты, то твоя теория о призраках подтверждается… Но, Джон, ты же понимаешь, что это невозможно. Еще одной такой ошибки я не допущу. Мы снова в отправной точке пройденного когда-то неверия. Люди, загнанные в угол, скованные страхом перед неизвестным. Лучше уж война, чем такое. Лучше уж скука, чем то, что обязательно разрушит все, чего мы так долго добивались. – Что сказал Майкрофт? – Поставил на уши МИ-5, что он еще мог сделать... – передергивает плечами Шерлок, чем вызывает мою улыбку. Когда-нибудь, я думаю, он расскажет мне причину их братской вражды. Когда-нибудь, когда это будет уместным. После этого разговора я все же решился. Я открыл плетеный цветастый мешок, переданный мне тетушкой Мари. Я вывернул его наизнанку, вытряхнув содержимое себе на кровать. В мешке оказалось несколько меньших по размеру мешочков, таких же цветастых, как и основной, и письмо. Я заглянул в первый, в нем оказалась кирпичная крошка – грамм так 100–150, не больше. Аккуратно отложил его, предварительно хорошенько запаковав обратно. Во втором мешочке оказались какие-то травы, которые пахли очень терпко, и я был удивлен тому, что запах до этого времени не чувствовался. В третьем мешочке лежал амулет на кожаном ремешке – серебряная голова волка. Я пожал плечами и приступил к изучению письма. Оно оказалось написанным на языке, которого я не знал. Пришлось звонить Дэгу, который был фанатичным до ужаса полиглотом. Через пять часов мне пришел e-mail, сдобренный несколькими ругательствами, парочкой взволнованных вопросов (это от Клэр) и, собственно, переводом с языка науатль. «Джон, я знаю, что ты прочитаешь это, когда будешь находиться на самом краю, между миром духов и миром живых. Я знаю, что современные люди перестали верить в потусторонний мир, но верь – он существует. Тебе нужно знать, как вернуть не обретшую покой душу, я напишу тебе те правила, которым учил меня еще мой дед. Первое, что нужно узнать – зачем дух остался в этом мире живых. Когда эта тайна откроется, ты должен открыть ее и самому духу. Неприкаянные души полны боли, злобы и страха, они не помнят, зачем они пришли и что им нужно. Донеся мысль о его миссии, ты сможешь с ним поговорить, не испытывая страха и не рискуя своей жизнью. Второе – ты должен узнать, чье желание держит его. Призраки никогда не возвращаются, если того не хочет кто-то по эту сторону завесы. Они зависимы. Третье – ты должен исполнить желание духа, тогда он покинет тебя. Травы, что я тебе дала, положи под подушку, тогда озлобленный дух не заберет твою душу во сне. Кирпичной крошкой очерти замкнутый круг там, где ты живешь – и желающие тебе зла не пройдут в дом. И амулет… Надень его, в свое время ты поймешь, как его применить.» Наверное, нормальному мне (когда я еще был нормальным) это все показалось бы плясками с бубном, чтобы призвать дождь. Глупо и бессмысленно, но я сделал то, что было написано в письме: надел амулет, засунул травы под подушку и насыпал кирпичной крошки по периметру своей комнаты. Это был форменный идиотизм, но так стало спокойнее. Я думаю, Шерлок догадался о моем поступке (я чувствовал кожей его изменившийся взгляд) – вычислил ли своей дедукцией по следам кирпичной крошки на моих руках или просто зашел в комнату и нашел письмо – как бы там ни было, он промолчал. Затем наступили недели относительной тишины. Я взял отпуск за свой счет на месяц, чтобы вернуться в нормальное состояние и помочь Холмсу в его делах. Шерлок просиживал целыми днями за досье Мориарти, ища лазейку, где можно было бы его найти, если бы он выжил. – Если я инсценировал свою смерть, что мешало ему сделать то же самое? – говорил он, с рвением листая подшивки из Скотланд-Ярда пятнадцатилетней давности. – Он должен где-то прятаться, и он не мог не оставить подсказку. – Ему бы помешало как минимум то, что его тело кремировали еще при мне. И это был точно он… Но тот факт, что прах Мориарти, как физическое подтверждение его смерти, стоял на полке в кабинете Майкрофта (никогда не пойму этого), похоже, не смущал детектива. Глаза Шерлока горели энтузиазмом, желание вендетты полыхало в каждом его жесте. Что-то дьявольское было в его образе гениального сумасшедшего, впрочем, как и всегда. За тысячу лет до нашего знакомства и на миллиарды лет после. Дни снова сливались в нестандартную рутину. Шерлок думал, я делал за него грязную работу, что было к лучшему – здорово отвлекало. Опрашивал свидетелей, выслушивал их байки, пытаясь найти хоть что-то. Но все нитки обрывались, мы заходили в тупик. Начиная сначала, двигаясь словно огонек по спирали от комаров, – спираль почти догорела, а комары все еще тут. «Бессмысленная трата ресурсов», – говорил Майкрофт. «Нерациональный подход к решению загадки, нужно выбрать другой», – бросал на ходу Шерлок. «Я хочу спать», – думал я, добираясь до очередного места сыскной экзекуции. Джим больше не появлялся, казалось, что кошмар наконец-то кончился, хотя это было далеко не так. – Здравствуйте, меня зовут Джон Уотсон, я бы хотел поговорить с вами … – очередная дверь в китайском квартале захлопывалась перед моим носом, и я шёл к другой, повторяя всю историю по кругу. Дни тянулись. Кофе лился литрами и заполнял наши организмы по самые уши. Шерлок бесился, восторгался, радовался и разочаровывался. Я наблюдал и размышлял, что есть вещи, которые не меняются. И даже в самые неприятные моменты жизни приносят какое-то удовлетворение, своего рода спокойствие. – Я нашел зацепку, – с улыбкой ребенка, которому купили желанный набор Лего. – Нужно съездить. И снова кэб, поездки, разговоры, захлопывающиеся перед носом двери. Пересказы того, что удалось узнать. Разочарования Шерлока. Скрипка. Снова какие-то идеи, взрывы, иногда пальба по стенам и недовольная миссис Хадсон. – Я включу это в вашу арендную плату, мальчики, – качала головой она, в очередной раз застав Шерлока с пистолетом в руках. Этим вечером я пришел позже обычного. Женщина, которую я опрашивал на этот раз, работала на почте – занималась рассылкой посланий Мориарти. Непыльная работа: она отправляла чеки, квитанции и уведомления в легальные компании, спонсируемые Джимом. Она даже не знала, что работает на преступный синдикат. Но даже если бы и знала, ей было все равно – платили много, а ее сын был очень болен. В тот день она, похоже, успела рассказать мне всю свою жизнь, и я никак не мог заставить ее говорить по делу. Естественно, придя домой, я был окончательно вымотан. – У нас отключили свет, – это я и без Шерлока заметил, но все равно кивнул. – Не мог бы ты принести свой ноутбук, у моего скоро сядет батарея. – Где-то, наверное, авария, – я сказал это, расставляя свечи по дому и поджигая их. – Я еще неделю назад оплатил все счета. Холмс, конечно же, сидел в темноте, уткнувшись в единственный источник света – экран ноутбука. После того, как я закончил, гостиная стала напоминать декорацию к книгам Эдгара По. Свечи загадочно мерцали, на камине стоял череп, зияя пустыми глазницами, а в кресле сидел безумный гений. Полный набор. Я переоделся, поставил свечи в ванную, так же зажег их и хотел было умыться, но меня прервали крики. – Джон! Ноутбук, срочно! Я вздохнул и поплёлся в свою комнату. Всегда проще сразу принести Шерлоку то, что он хочет, чем потом пожинать плоды его недовольства. Освободившись, наконец, от обязанностей прислуги в этом доме, изрядно наругавшись себе под нос, я вернулся в ванную. Закрыл за собой дверь и включил горячую воду. Вода мерно шумела, отдавая клубы пара в воздух. Я вспомнил горячие источники, на которых побывал. Я вспомнил жаркие пески и соленое море. Приятные воспоминания вытравляли усталость из головы. Я пару раз ополоснул лицо, ощутив под руками прилично отросшую щетину, отметив про себя, что не мешало бы побриться. Подняв голову, я посмотрел в зеркало, но отражения уже не было видно. Я выключил воду, стянул рубашку вместе с футболкой и кинул в корзину с грязным бельем. Так получилось, что я попал под дождь этим вечером и потом умудрился изваляться в пыли, пока таскался по старому складу. Я снова посмотрел в зеркало, перед тем как покинуть ванную. Оно покрылось тонким слоем конденсированной воды, словно туманом. Пламя свечей подрагивало. Я вздохнул спокойно. Показалось. Снова включил воду, на этот раз холодную, и умылся. По спине побежали мурашки от разницы температур разбегающихся по спине прохладных тонких струек и прогретого почти до жара сауны воздуха ванной комнаты. Померещился Джим. Это нервное. Слишком часто мы говорили о нем. Слишком часто. Сознание само фиксируется и предает – подменяет реальность. Искажает сознание. И снова. Я разгибаюсь, вытираюсь полотенцем, вещаю его на крючок. Задуваю свечи и кладу руку на дверную ручку. Что-то тянет меня посмотреть налево, в сторону зеркала, еще раз. Невозможно сопротивляться. В зеркальной поверхности снова он. Такой же ужасный, как и в тот день в Мексике. Глаза светятся красным в темноте ванной комнаты – по ту сторону стекла. Нельзя всегда бежать, это не решит проблемы. Постоянно бояться – значит признать свое поражение. Я медленно поворачиваюсь и подхожу к двери в тот мир. Какие-то дурацкие молитвы вертятся в моей голове, но ни одну я не могу вспомнить целиком. Я мог бы крикнуть Шерлоку, но не делаю этого. – Чего ты хочешь? – я чувствую себя отчаявшимся, готовым умереть или убивать, лишь бы остановить это. Джим улыбается. Даже в темноте я вижу, что его нижняя губа прогнила, и теперь вместо нее видны коричневые десны. Остатки волос на голове торчат клоками, одно ухо деформировалось. Жуткое, жуткое зрелище. Он манит меня рукой, и я подхожу ближе. Он кладет свою руку на стекло и своим горящим кроваво-красным взглядом показывает, что я должен сделать то же самое. Разумнее было бы уйти, убежать, рассказать об этом, но я был уверен, что это единственно правильный выбор. Иначе Джим никогда не оставит нас. Я дотрагиваюсь до того места на гладкой поверхности, где с той стороны находится ладонь с оголенными костями. Потом запах (его я теперь узнаю всегда), и рывок за руку, с чудовищной силой. Мне кажется, я слышу щелчок выходящего из плеча сустава. Я в полной темноте. Здесь ничего нет. Вообще ничего. Только горящие глаза напротив, как ориентир. – Чего ты хочешь, Мориарти? – я говорю это и слышу, как мой голос разносится глухим эхом. Снова обжигающие руки на шее, вышибающие жизнь из моего человеческого тела. Перед глазами несутся мириады изображений из прошлых жизней. Маленький мальчик, нашедший котенка. Отец Джима, бьющий его мать. Какие-то страшные школьники, купающие того же мальчика головой в унитазе – он захлебывается, плюется, но не плачет. Эти же пареньки, только постарше, смеются над маленьким Мориарти, выворачивая его рюкзак, из которого вываливаются книги (старые, потертые, явно купленные с рук) и крохотный сандвич вместо завтрака, завернутый в полиэтиленовый пакет. Не слышно, что же они кричат этому ребенку, но почему-то сразу становятся понятно, что причиной насмешек стала его бедность. Вспышка боли. Кажется, где-то внутри выворачиваются мои внутренности. Глаза болят и зажмурены столь сильно, что ощущается, будто они кровоточат. Где-то в подсознании, на периферии этих двух нереальных миров, должен быть выход. На шее холодным огнем горит амулет. Стены облицованы деревом, похоже, что это здание какого-то университета. Шерлок. Он моложе, чем сейчас, но такой же узнаваемый, стоит в коридоре и холодно смотрит на совсем молодого Джима (его почти невозможно узнать в мешковатой одежде и с лохматой стрижкой), выспрашивающего у будущего детектива какие-то мелочи. Холмс в своей высокомерной манере резко что-то говорит и не обращая внимания проходит мимо. Джим стерт из его памяти, как ненужная информация. Шерлок стоит над трупом какого-то паренька, во внешности которого есть что-то узнаваемое (один из обидчиков того самого мальчика). Холмс, чуть старше, чем в прошлом видении, еще не такой уверенный и не ругается с Андерсоном, который явно затаптывает улики вокруг тела убитого. Интересно, насколько сильно стимулирует боль отчаяние, которое в свою очередь ускоряет мыслительные процессы в голове? Мысли проносятся слишком быстро, невозможно проанализировать все. Как мозг решает, какое самое верное решение? Или же то решение принимает сердце? – Я не тот, кто тебе нужен, Джеймс Мориарти, – я хриплю из последних сил, отдавая последний воздух из легких, чтобы сказать это. – И это не Шерлок… Тебе нужно… Хватка разжимается. Я открываю глаза, жадно заглатывая холодный воздух широко распахнутым ртом, как рыба, выброшенная на берег. Его красный взгляд всего в паре дюймов от меня. Моя душа знает, что делать. Я быстро стаскиваю с себя амулет и в пару движений, преодолевая страх, надеваю его на то, что, я предполагаю, является шеей Джима. В этой тьме невозможно сказать точно – я вижу только кроваво-красные глаза, служащие мне ориентиром. – Тебе нужно… – я начинаю говорить, почти отдышавшись, но пространство разрывает его пронзительный крик. Я падаю. Спустя пару минут, очнувшись, я понимаю, что я снова в ванной – родной кафельный пол (третья справа от бортика плитка сбита неудачным экспериментом Шерлока), запах потухших свечей. Я поднимаюсь на ноги и, нащупав спички на полке, вновь их зажигаю. – Здравствуй, Джонни, – за моей спиной раздается знакомый голос. – Думаю, теперь мы можем поговорить. В отражении я вижу Джима, он улыбается, такой же, как и был при жизни. Я выдыхаю. Спираль кончилась, и кто-то (похоже, я сам) поджег новую.