flamingoes

После расставания с Семеновой Карму ломает. У него внутри как будто пустота и полость. Как те истории про людей, которые после огнестрельных жили с пулей внутри. Чувствовали ли они, после операции через n-нное количество лет, что лишились какой-то части себя? Потому что Карма, без своей /девки-/пули в сердце, остался с зияющей дырой. Вслух он этого, конечно, не говорил. Отрицать боль было бы не в его стиле, умалчивать о вещах — тоже. Эмоции никогда его не затыкали, потому, наверное, что лучше всего на свете Карма умел говорить. И о расставании он тоже говорил, как всегда легко, как всегда красиво, как о комиксах, фильмах Ксавье Долана или релизах модных рэперов. Слова на промежутке где-то между его голосовыми связками и губами превращались в чистое ебаное искусство. Карма умел делать из речи оригами изящных словосочетаний. Завязывать фразы в узелки, как черенки вишен во рту какой-нибудь голливудской старлетки. И поэтому он говорил о Кате, легко и в меру, но когда Федя смотрел ему в глаза — глаза у Кармы круглые, как у какого-нибудь лемура — все было ясно. Карму ломало. Карма ломался. Ломался под весом чего-то, что построил сам. И Букер, как не пытался, не мог отделаться от стремного чувства вины за то, что у них с Фаиной все было хорошо. Утопически-романтическая идиллия, которую они раньше делили с Кармой на двоих, дала сбой. Степу теперь никто не ждал по вечерам. Уехать домой из бара, чтобы пьяно спотыкаться о собственные кроссовки в темном коридоре, надеясь не разбудить свою благоверную, теперь значило бросить Карму пить в одиночестве, возвращаться домой в одиночестве, засыпать в одиночестве. Последнее, по идее, Федю ебать не должно ну совсем никак, но, вопреки здравому смыслу, мозги ему ебет знатно. Карма опрокидывает в себя шот. Карма не заполняет алкоголем свою пост-разрывную внутреннюю пустоту. Будь у него в груди дыра — он бы лил бухло прямо себе на футболку. В пизду весь этот аллюзийный ширпотреб. Федя думает, что не то чтобы у Кармы кроме него нет друзей. Карма — магистр социоблядства. Карме рады в каждом углу и на каждой вписке. И для него, конечно, не проблема найти себе новую красную-помаду-септум-каре, которая запачкает ему шею кровоподтеками. Но Федя почему-то уверен, что это он должен быть рядом, пока он нужен. Пока Карму ломает. Следить, чтобы Карму не сломало. Букер выдыхает сладковатый пар, Карма — горьковатый дым, и оба они в тумане собственного молчания. Когда Карма начинает говорить, его слова, разбавленные дымом, растворяются в воздухе, и это все равно кажется молчанием. Наверное потому, что ничего важного не звучит. У Кармы изо рта будто шелестят пустые обертки леденцов. Букер думает, что так из него выходит что-то болезненное, и это, наверное, к лучшему, и это полезно, и это своего рода вычурно-поэтичный кашель мокротой при бронхите. Мысль заткнуть его своим ртом проскальзывает как-то непринужденно и обыденно. Мол, а ведь можно было бы, но я же не пидор. И все. Фаина пишет, что ждет. — Слушай, — перебивает он. — Ну, я типа поеду домой уже. Он не хочет говорить, что Фаина ждет, хотя Карма, конечно, это и так знает, и вся эта острожная дипломатичность тут абсолютно лишняя. — Давай еще постоим, — говорит Карма, и это даже не просьба, но Букер, вообще-то, почти готов стоять здесь до утра. Он кивает и выпускает облако пара. Карма касается его руки и хмурится, будто собираясь что-то сказать, но ничего не говорит, и его глаза кажутся совсем черными. Он как обкуренный лемур. Он снова хмурится и говорит: — Меня, на самом деле, ломает. Эта фраза на фоне блестящих фантиков такая пресная и строгая, эта фраза на их фоне — скелет с острым дефицитом af или, хотя бы, tbh. — Ломает, значит еще не сломало, да? Карма хмыкает перед очередной затяжкой. Букер не шутит про то, что если Карму сломает — полезет к нему сосаться на пьяную голову. Букер не шутит не потому, что думает, что был бы не против. Карма — слова-цветные-фантики-изящные-метафоры-урбан-дикшинари — касается его руки чуть выше предплечья, там, где нож-бабочка и пульсирующие вены. И Букер думает, что готов стоять тут до самого утра, чтобы Карму точно не сломало. Он пишет Фаине: «Не жди».