Реванш

      День начался с того, что в квартире Бастрыкина неведомым образом материализовалась Лена. Бог знает, как именно это произошло и чем было вызвано — вряд ли утративший последние иллюзии обыватель сумел помимо своей воли расшатать механизм мироздания и перераспределить материю именно таким образом, но, тем не менее, это утро выдалось несколько иным, чем их прежняя бесконечная череда. Небритый, хмурый, погруженный в себя, со сна Бастрыкин больше всего походил на разбитого похмельем работягу, и практически ничто не выдавало в нем вполне приличного, эрудированного, некогда жизнерадостного человека, совершенно, кстати, непьющего. Сказывалось однообразие будней, отсутствие друзей и знакомых, способных развеять душевный застой — «малый социальный капитал», как говорил отец — и тот неизменно низкий энергетический уровень, когда ты еще не упал на самое дно, но подъемной силы катастрофически не хватает, и остается только медленно двигаться по прямой, вперив мутный взгляд в подледную бесконечность, словно снулая рыба.       Искрящаяся мартовская синь, наконец, достучалась до сознания сквозь закрытые веки. В воздухе расплывался аромат поджаренного хлеба, свежей зелени и каких-то диковинных пряностей. «Опять соседи мирятся,» — подумал Бастрыкин. Что-что, а это в их доме оставалось неизменным: после ссор Андрей Максимыч готовил своей супруге небывало вкусные завтраки, и жильцам подъезда оставалось лишь сглатывать слюнки, с благоговением проклиная дразнящие запахи. Бастрыкин сам не заметил, как ноги понесли его на кухню, однако, уже протягивая руку к дверце холодильника, он вдруг дернулся и застыл как вкопанный.       У разделочного стола стояла стройная молодая женщина с трогательно растрепанной прической и ловкими движениями нарезала салат. Легкий халат песчаного цвета с восточным орнаментом приятно подчеркивал ее фигуру, но ничего излишне сексуального, а тем более распутного, в ней не было. Держалась она очень естественно и совершенно по-домашнему, словно сестра или девушка, с которой тебя связывает исключительно крепкая дружба, и ею хотелось любоваться как явлением природы, как чем-то совершенным, стоящим неизмеримо выше обыденности. Мочки аккуратных ушек были украшены маленькими божьими коровками.       — Доброе утро, мой хороший, — улыбнулась незнакомка ошарашенному хозяину, — как спалось, спина не беспокоила?       Первой реакцией было желание позвонить бывшей жене. Несмотря ни на что, отношения они до сих пор поддерживали теплые, советовались друг с другом по бытовым вопросам, и она вполне могла подшутить над его бобыльским образом жизни, подослав одну из своих подруг с розыгрышем. С другой стороны, открыть входную дверь без шума было невозможно, да и спал Бастрыкин весьма чутко. И откуда ей известно про спину? Действительно, на прошлой неделе он, как мальчишка, выскочил на улицу в одной майке выбросить мусор, доверившись обманчивому весеннему теплу, и просквозил себе поясницу, но Вере об этом точно не говорил.       — Олег, — машинально представился он, все еще плохо соображая, как действовать дальше.       — Елена, — очаровательно хихикнув, парировала девушка. — Приглашаю вас к столу, Олег, заказ уже на подходе, — добавила она официальным тоном, не переставая улыбаться, — только прежде извольте-ка надеть штаны, — тут она изобразила неподдельный ужас и опустила взгляд куда-то ниже бастрыкинской талии.       — Прекрасная? Или Троянская? Или нимфа с острова святой Елены? — неуклюже пошутил Бастрыкин, вернувшись минуту спустя уже одетым.       — Олешик, Олешик, какой ты все-таки выдумщик… — мечтательно вздохнула неожиданная гостья. — Всегда таким был и навсегда останешься. Я — Лена, и сейчас я с тобой. Не ищи в этом никакой логики, не пытайся меня истолковать, как книгу, и даже не допускай мысли, что я галлюцинация или больная фантазия. Я просто есть, и в эту самую минуту дышу с тобой одним воздухом. Давай, кушай, а то чай остынет.       Накатила новая волна оторопи, и на момент сама загадка появления девушки отступила на второй план: никто никогда не называл Бастрыкина так, кроме покойной мамы и второй любви, с которой все могло получиться. От Лены исходило тепло, в которое хотелось окунуться с головой и никогда не выныривать, и почему-то, вопреки своей подозрительности, Бастрыкин сразу поверил в ее искренность и надежность.       — Ты от Веры? Решили меня разыграть по случаю выходных? — спросил он.       — Какой же ты все-таки олененок! Не упирайся рожками, никто меня к тебе не посылал и не подговаривал. Или ты хочешь, чтобы я ушла? — тут ее взгляд на секунду стал холодным и полоснул по сердцу.       — Нет, ты что, оставайся, конечно, просто не каждый день у меня оказываются неизвестные женщины с непонятными намерениями. Ладно, разберемся по ходу дела. Слушай, я не могу отделаться от ощущения, что ты все обо мне знаешь. Кто ты такая?       — Далеко не все, Олешик, — уклонилась от последнего вопроса Лена, — но да, я немного знаю о том, чего ты не помнишь или не хочешь помнить и помню кое-что из пока еще неизвестного тебе.       — Экстрасенс, значит? — усмехнулся Бастрыкин. — Будешь предсказывать мне грядущее?       — Вот опять ты за свое… Пойми, что мир — тут она привстала на цыпочки и широко развела руками — гораздо просторнее, чем твой повседневный тоннель «дом-работа-магазин»! Если тебе что-то кажется странным или невозможным, то из этого отнюдь не следуют его действительные странность и невозможность — это говорит лишь о том, что ты начал забывать основы, а это очень плохо.       — Какие основы? Да, работа мне осточертела, да, у меня никого нет, да, я чувствую себя загнанным в тупик, а тут еще всякие с философией лезут! Что тебе нужно? — в сердцах крикнул поддавшийся необъяснимому порыву ярости Бастрыкин, надеясь уколоть девушку, но ожидаемой реакции не последовало — вместо этого ставшая вдруг совсем серьезной Лена мягко подошла к нему сзади и крепко обняла. Было такое чувство, будто взорвавшийся паровой котел бережно перебинтовали прохладной марлей. «Давно меня на метафоры не тянуло», — отметил он про себя.       — Олешик, а как ты думаешь, почему ты стал таким, и почему в какой-то момент свернул не туда? — прозвучало над самым его ухом.       — Даже не знаю, Лен, — ответил он после долгого молчания. — Потратил в молодости кучу времени впустую, поздно начал жить отдельно от родителей, неправильно определился с призванием… Хотя какое это призвание — так, ремесло. Привык, что мне не нужны люди и я им не нужен, вначале даже гордился такой «самодостаточностью», а в итоге оказался в болоте. Наверное, просто так сложилось.       — Не просто так — на все есть причина, Олешик. Расскажи-ка мне, было ли что-то такое, чего ты до сих пор не можешь себе простить?       И когда рефлекторное «нет» уже почти сорвалось с губ, Бастрыкин понял: было. Девушка, барахтающаяся по грудь в ледяной воде Тишинки, пытаясь ухватиться за край полыньи, и ее подруга с рыжими косами, отчаянно зовущая на помощь. С моста они были видны как на ладони — две шахматные фигурки на огромной доске, расчерченной лыжными следами, безнадежно проигрывающие партию белым, — и ведь ничего не стоило отломить от куста ветку, скатиться по откосу, подбежать и вытащить тонущую — хотя бы попытаться! А он двинулся прочь, изо всех сил убеждая себя, что ничего страшного не происходит, что неурядица разрешится сама собой, и что он все равно не смог бы ничем помочь. Дальнейшая судьба девушки осталась неизвестной: газеты молчали по поводу случая на реке, что позволяло предположить благополучную развязку, однако на улицах они после этого ни разу не встречались, несмотря на крошечный размер городка. Только сейчас Бастрыкин осознал, что совесть не дремала все эти одиннадцать лет и тихо, но настойчиво гудела где-то под ложечкой, как трансформатор.       — Вот и разобрались, Олешик, ничего не говори — я знаю, что ты нашел первопричину, — облегченно вздохнула с тревогой наблюдавшая за ним Лена, когда Бастрыкин снова открыл рот, чтобы поделиться с ней нахлынувшим. — Человек не может двигаться вперед, если душу его разъедает боль воспоминаний, помнишь? Никогда не поздно погасить свой долг перед прошлым, каким бы застарелым он ни был.       — И что же мне делать? — с неприкрытой язвительностью спросил Бастрыкин, забыв удивиться Лениной проницательности. — Записаться в спасатели? Найти ту девушку и извиниться? Или, может, утопить ее самому и самому же спасти?       — Прекрати говорить глупости, мой хороший, ты снова петушишься, как маленький. Поверь в свои силы и перестань, наконец, городить эту стену между собой и другими. Ты — лучше, ты можешь больше, поверь!       — И что же я могу сделать в данный момент? Стать супергероем за одну ночь?       — Давай ты для начала, чтобы не оригинальничать, побреешься, пригласишь девушку на прогулку и познакомишь ее с городом, — лукаво улыбнулась Лена. И не забудь подать ей пальто!       Как и тогда, Тишинка была скована льдом, но в нем уже чувствовалось растущее напряжение, и то тут, то там слышалось глухое потрескивание. Шагая рядом с Леной, Бастрыкин забыл обо всех неурядицах и полностью предался беседе. Он с жаром рассуждал на давно забытые темы, шутил к месту и невпопад и учился слушать свою спутницу. Та же, в свою очередь, непринужденно и умело вела разговор, тактично умолкая в нужных местах, чтобы дать ему высказаться, но, тем не менее, делала замечания — «Не будь эгоистом, Олешик» — на слишком уж затянувшихся монологах. Бастрыкин даже не предполагал, что в девушке может быть такая глубина и многогранность — хотя, скорее всего, он об этом просто позабыл в ту минуту, когда предпочел открытости цинизм и отрицание.       Возвращаясь, они заскочили в магазин за продуктами для обеда. «Как молодожены», — усмехнулся про себя Бастрыкин. Уже на лестнице попавшийся навстречу Андрей Максимыч с любопытством оглядел его спутницу и, улыбнувшись в седину усов, произнес: «Одобряю ваш выбор, Олег, весьма, надо сказать, недурственный!»       — Олешик, мы масло забыли, сбегаешь? — стукнула себя по лбу Лена, уже переступив порог квартиры.       — А тебе самой чего-нибудь взять? Конфет там или мороженого?       — Купи, пожалуйста, моего любимого, земляничного с печеньем. — «Во дает, — удивился Бастрыкин, — пару дней назад только в продаже появилось, а для нее уже — любимое!»       Прижимая к груди две порции, двадцать минут спустя Бастрыкин уже летел назад, как на крыльях. Шарф развязался и путался под ногами, куртка развевалась за его спиной, как мушкетерский плащ, да и самому себе он сейчас казался легким, воздушным, способным воспарить по первому желанию, и все весенние дороги были для него открыты.       Дома было чисто и тихо, и почему-то пахло озоном. Выглаженные футболки и рубашки аккуратной стопкой возвышались на безупречно застеленной кровати. Стол был накрыт на одного, на нем стояла укутанная в полотенце кастрюля, а рядом лежала записка летящим почерком: «Обед готов, мой хороший, дальше сам. Л.»       Холодная капля стукнула Бастрыкина по ноге, и он машинально облизал вафельный стаканчик. Внутри все переворачивалось, мир рушился, и он пошел куда глаза глядят.       Вечерело, но Тишинка продолжала потрескивать: в ней шли необратимые весенние процессы. На самой середине моста он облокотился на ржавое ограждение, и сердце вдруг ухнуло, когда взгляд упал на белое полотно.       Безумная картина: фигурка с этюдником на тонкой корке поверх пробуждающейся реки. Мозг все еще переваривал увиденное, а Бастрыкин уже был внизу и, скользя, несся ко все увеличивающемуся женскому силуэту, выкрикивая на бегу:       — Уходите оттуда, там тонкий лед!       Художница повернулась на голос, но не сдвинулась с места. Бастрыкин подлетел к ней, схватил за руку и потащил к берегу, слабо давая себе отчет в своих действиях. Уже у кустов он мельком взглянул ей в лицо, и его обдало жаром узнавания. Молодая женщина, даже девушка, лицо симпатичное и очень знакомое, только откуда?       — Меня Олегом зовут, — произнес Бастрыкин таким тоном, как будто это означало по меньшей мере его принадлежность к царскому двору. — А вы, часом, не Елена?       — Нет, Таня… — растерянно ответила художница, все еще не оправившись от кутерьмы последних сорока секунд. — Принесете мой этюдник?       — Ребзя, лед тронулся! — закричали мальчишки по ту сторону моста.