punkish

Эйта осматривается — от ярких неоновых пятен в глазах рябые мушки — вокруг все красно-сине-зеленое, критически грязное и трещащее. Воздух горячий, с привкусом пепла, запахом жженой резины и спирта и совсем чуть-чуть — бензина. Эйта не надеется, что Сатори соблюдает правила пожарной безопасности. Каваниши натягивает струну: в голове у Эйты гудит, а потом лопается со звоном, разбиваясь о черепные стенки. На Тайчи красная кожаная куртка — ему не идет красный. Он вообще не идет никому, кроме Тендо и Тсутому — цвет людей, живущих моментом. Семи интересено, где он добыл этот ужас из кожи цвета огня Преисподни с каплями пожелтевшего металла, хотя ответ сам просится на ум. Тендо Сатори. Одиннадцать букв, почти два метра роста, цистерна непредсказуемости без захлопнутой крышки. Эйта перестает дышать: Каваниши видит его и улыбается совсем легко: едва поднимая уголок рта. Тайчи красив. Не как Бог. Как двадцатилетний парень, живущий на окраине и играющий в самостоятельно сколоченной группе. — Неужели влюбился? — шепчет кто-то — Тендо— прямо на ухо. Эйта опасно покачивается на хлипком ограждении, к которому прислонился. — Заткнись, Сатори, — Семи отводит ладонью лицо в опасной близости. Тендо хохочет ему в шею, — Просто заткнись. — Наш Тайчи асексуален, знаешь ли. Можешь позвать меня, когда надо будет склеить разбитое сердце. Эйта старается на него не смотреть: ползучая кошачья улыбка на обветреных губах, глаза с каплей интереса на темноте зрачка. Тендо — тот самый, с кем не стоит связываться, от кого нужно бежать, если хочешь сохранить бесценные нервные клетки. От Тендо заражаешься безумием и спонтанностью. — Я не собираюсь и пытаться. — Да ну? Тайчи проводит пальцами по струнам: Эйта не уверен, что действительно не будет. С таким хочется быть, такого хочется целовать. На такого нельзя просто смотреть. У Каваниши голос низкий: не такой, как у Вакатоши (у того вообще голос взрослого и состоявшегося мужчины, который может полноправно унижать людей этим голосом. И они правда осознают свою никчемность), но ниже его собственного. Именно такой, каким можно шептать на ухо, задыхаясь от жара. Эйта сглатывает. Так нельзя. — Жизнь — бунт, Семи. Прими это, — Сатори хлопает его плечу и отходит к барабанной установке между двумя дымящимися бочками. О да. Жизнь — чертов бунт. Бунт в школе, в университете, в семье, среди друзей, на улице, в магазине, в автобусе, в одиночестве. Семи не примет его. Потому что бунт — это Тендо. Каваниши — тихая революция. Нарастающая, постепенная, взрывающаяся в один момент, который не кажется таким уж нежданным. Люди вздохнут и скажут: «К этому всё и шло». Они играют — Эйта упускает момент, когда начинается песня. Красная куртка плавит взгляд, слизистая горит от коктейля запахов, в ушах — гам. Тендо воет: он ударник, он вообще должен молчать, думает Эйта. Но это же Тендо, да? Тайчи шепчет что-то: Семи не ухватывает основного вокала, только легкий, едва слышимый шепот охрипшим голосом в слабый микрофон. Только гудение струн, только остатки помады на сетке микрофона, только размытая стрелка у глаза. Тайчи накрасили — Эйта почти хохочет. Песня обрывается неожиданно, как лопнувшая струна, ударяя до крови по пальцам, до слез в уголках глаз. Эйта чувствует теплую соль где-то на кончике носа. — У тебя… ну… нос вспотел, — Каваниши проводит рукавом по кончику. Искусственная кожа не впитывает влагу. — Оу… — у Эйты краснеет шея. Быстро и обильно, — Спасибо, Тайчи. А потом — грозовая тишина. Молчание, разряжамое движениями рук и неловким кашлем. — Святая простота, — Тендо складывает руки на груди. Мокрая челка застилает взгляд, — Выглядят как влюбленные третьеклассники. Сатори скользит к ним речным ужом: тихо, аккуратно, никем не замеченный. Каваниши вздрагивает: видит это только Тендо, чувствуя под ладонями легкую дрожь. — Семи просто без ума от того, как ты играешь на гитаре, Та-а-айчи, — Тендо тянет гласную. Эйта находит причину, чтобы ударить его по лицу. — О? Правда? — Каваниши смотрит в упор, заставляя Семи машинально кивнуть. Упс. — Не покажешь ему пару аккордов, а, Тайчи? Он пожимает плечами и спрашивает, когда Эйте будет удобно. Эйта говорит, что хоть прямо сейчас. — Каваниши-семпай плохо распознает намеки, — Ширабу вырастает прямо под рукой. Тендо почти пугается. Почти. — Я сказал почти прямым текстом, что там не понять? — Сатори наклоняется прямо к его лицу. Кенджиро даже не дергается: потрясающая выдержка Вакатоши передается половым путем. — Могу вас только пожалеть. Собственоручно разбитое сердце — страшная форма мазохизма. Тендо цокает и садится туда, где до этого сидел Эйта. Всё ещё тепло и пачкает ржавчиной. Сатори обязательно поинтересуется, насколько хорошо целуется Эйта.